Так ли уж плохо было при императоре Николае I?

Щёлкните мышкой по значку   Оглавление   в верхнем левом углу и сможете перейти к любому разделу книги.

Оглавление

1. Николай неожиданно становится императором
2. Чиновничество и развитие образования
3. Почему Николай I не отменил крепостное право?
4. Успешная денежная реформа
5. Первый российский Свод законов
6. Золотой век русской литературы
7. Штрихи жизни николаевской России

• Книга «Почему возникло Московское царство»
• Статья «Тайная записка Карамзина: за самодержавие, но против самодержцев»
• Перейти на главную страницу

Николай неожиданно становится императором

Николай Павлович родился в Царском Селе 25-го июня 1796 года. Императрица Екатерина II, узнав об этом радостном событии, прибыла в покои великой княгини и, взяв в руки здорового и крепкого младенца, долго любовалась им. В тот же вечер она писала одному из приближенных: «Я стала бабушкой третьего внука, который, по необыкновенной силе своей, предназначен, кажется мне, также царствовать, хотя у него и есть два старших брата».

С 1802 года юный Николай начал учиться, причем главный надзор за его воспитанием был поручен генералу Ламсдорфу, бывшему прежде директором 1-го Кадетского корпуса. Ламсдорф не только не обладал ни одною из способностей, необходимых для воспитателя, но был совершенно не пригоден для этого рода деятельности. Это был человек суровый, жестокий и до крайности вспыльчивый. Вместо того, чтобы дать возможно лучшее направление тем моральным и интеллектуальным силам, которые уже были в ребенке, приложил все свои старания единственно к тому, чтобы переломить его на свой лад и идти прямо наперекор всем наклонностям, желаниям и способностям порученного ему воспитанника. Великий князь Николай, а впоследствии и воспитывавшийся вместе с ним младший брат его Михаил Павлович, были постоянно как бы в тисках. Они не могли свободно и непринужденно ни встать, ни сесть, ни ходить, ни говорить, ни предаваться обычной детской резвости; их на каждом шагу останавливали, делали замечание, преследовали наставлениями и угрозами наказания. Последние доходили до жестокости: Ламсдорф бесчеловечно бил великих князей линейками, ружейными шомполами и прочим. Не раз случалось, что в своей ярости он хватал великого князя за грудь или воротник и ударял его об стену так, что тот почти лишался чувств. Розги были в большом употреблении, и сечение великих князей не только ни от кого не скрывалось, но и заносилось в ежедневные журналы.

Несмотря на желание вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны отвлечь обоих сыновей от страсти ко всему военному, ей не удалось этого сделать. Великие князья едва вставали с постели, как тотчас же принимались за военные игры: играли с оловянными солдатиками, стояли на часах весьма продолжительное время, строили в саду крепости и атаковали их. При этом Николай всегда строил и защищал, а Михаил — атаковал и разрушал. Впоследствии Николай Павлович особенно полюбил инженерное искусство и с увлечением читал военные сочинения. Его преподаватели далеко не всегда соответствовали своему назначению. Некоторые из них были люди весьма учёные, но ни один не имел дара овладетвать вниманием своего питомца и внушить ему уважение к преподаваемой науке. Лекции их были «усыпительны», как характеризовал их сам Николай. Позже он рассказывал статс-секретарю Корфу: «На уроках этих господ мы или дремали, или рисовали какой-нибудь вздор, иногда собственные их карикатурные портреты, а потом к экзаменам выучивали кое-что вдолбяшку, без плода и пользы для будущего».

В детском возрасте будущий император был очень застенчив и робок, он боялся грома, стрельбы из орудий. При приёмах представляющихся ему лиц он испытывал большое смущение, но с годами смущение это прошло, и 28-го января 1808 года, как сказано в журнале, он принял испанского посла «с большою свободою и достоинством».

Николай хорошо владел карандашом и рисовал такие наброски, исполнял такие акварельные рисунки, от которых не отреклись бы и опытные художники. Особенную склонность он имел к карикатуре и чрезвычайно удачно схватывал смешные стороны тех лиц, которых желал изобразить. Не менее искусен был он в эскизах военных сцен, типов армии, мундиров и лошадей. Любовь его ко всему военному проявлялась и во врождённой склонности его к музыке — не умея писать нот, он сочинял военные марши, не лишенные своеобразности. Он был одарён необыкновенною музыкальною памятью и верным ухом.

Уже в десятилетнем возрасте, он не только знал многие события из русской военной истории, но умел объяснить их значение. Военные рассказы всегда производили на него глубокое впечатление; с большим увлечением он читал жизнеописания великих полководцев и как-то несколько месяцев просидел над изучением «Комментариев Юлия Цезаря».

Несмотря на все препятствия к развитию самостоятельности, несмотря на старание уничтожить всякую самобытность характера, Николай всё-таки остался победителем благодаря своим природным способностям и самообразованию. Он очень любил военное дело и сам его внешний вид это доказывал. Николай Семёнович Лесков (1831-1895) в своих отрывках из юношеских воспоминаний «Печерские антики» описал свои впечатления о встрече с императором в Киеве: «По мосту между шпалерами пехоты тронулась артиллерия. Пушки, отчищенные с неумолимою тщательностью, которою отличалось тогдашнее время, так ярко блестели на солнце, что надо было зажмуриться; потом двигалось ещё что-то (теперь хорошенько не помню), и, наконец, вдруг выдался просторный интервал, и в нём на свободном просвете показалась довольно большая и блестящая группа. Здесь всё были лица, в изобилии украшенные крестами и лентами, и впереди всех их шёл сам император Николай. По его специально военной походке его можно было узнать очень издали: голова прямо, грудь вперёд, шаг маршевой, крупный и с наддачею, левая рука пригнута и держит пальцем за пуговицей мундира, а правая или указывает что-нибудь повелительным жестом, или тихо, мерным движением обозначает такт, соответственно шагу ноги. И теперь государь шёл этою же самою своею отчётистою военною походкою, мерно, но так скоро подаваясь вперёд, что многие из следовавших за ним в свите едва поспевали за ним впритруску».

Николай был третьим сыном императора Павла I (всего было 4 сына: Александр, Константин, Николай и Михаил), поэтому его не готовили к управлению страной. Однако обстоятельства для него сложились достаточно необычно. Император Александр I не имел сыновей, а две его дочери умерли в младенчестве. Бездетность государя передавала право престолонаследования его брату Константину, следующему по возрасту. Но, во-первых, Константин тоже не имел детей, и могла возникнуть проблема с передачей престола после его смерти. И, во-вторых, что было более существенно, он во втором браке был женат на польской графине Грудзинской, которая ни принадлежала ни к царствующему, ни к владетельному дому. По закону 1820 года дети от такого брака с «лицом, не имеющим соответственного достоинства» лишены были права на наследование престола. В силу разного рода личных причин Константин твёрдо решил отказаться от прав на престол. В 1823 году это отречение было им оформлено с согласия императора Александра и их матери, императрицы Марии Фёдоровны. Константин заявил о своём отречении в официальном письме государю, который 16 августа 1823 года издал манифест, в котором, принимая отречение Константина, назначил наследником престола следующего брата Николая. По неизвестным причинам Александр не захотел огласить манифест и передал его московскому архиепископу Филарету для секретного хранения в московском Успенском соборе. Копии с манифеста, также секретно, хранились в Государственном совете, Сенате и Синоде. На всех пакетах с текстом манифеста стаяла надпись: «Хранить до моего востребования, а в случае моей кончины раскрыть прежде всякого другого действия». Николай Павлович ничего не знал об этом манифесте, но о таких планах догадывался. Летом 1819 года, как вспоминал сам Николай, во время учений под Красным селом император обедал с ним и его женой и неожиданно сказал, что «он чувствует, что силы его ослабевают; что в нашем веке государям, кроме других качеств, нужна физическая сила и здоровье для перенесения больших и постоянных трудов; что скоро он лишится потребных сил, чтоб по совести исполнять свой долг, как он его разумеет; и что потому он решился, ибо сие считает долгом, отречься от правления с той минуты, когда почувствует сему время. Что он неоднократно о том говорил брату Константину Павловичу, который, быв одних с ним почти лет, в тех же семейных обстоятельствах, притом имея природное отвращение к сему месту, решительно не хочет ему наследовать на престоле, тем более, что они оба видят в нас знак благодати Божией, дарованного нам сына. Что поэтому мы должны знать наперед, что мы призываемся на сие достоинство». Поражённый этими словами Николай не имел далее ни одного повода вернуться к этой теме и не видел основания верить в отречение Константина.

Эта таинственность имела серьёзные последствия. Император Александр I неожиданно скончался 19 ноября 1825 года в Таганроге. Известие об этом было отправлено в Москву, Петербург и Варшаву. В Петербурге стали считать императором Константина. Большинство членов Государственного совета и сам Николай Павлович не нашли возможным выполнить волю покойного императора из-за юридической неясности его посмертной воли. Они присягнули императору Константину I, к присяге была приведена армия. В Варшаве же Константин объявил императором Николая, потребовал соблюдения манифеста 1823 года и дважды подтвердил отречение. Николай настаивал на приезде Константина в Петербург для выяснения дела. Вечером 12 декабря выяснилось, что цесаревич Константин Павлович престола не примет и в Петербург не приедет. Николаю ничего не оставалось, как призвать народ и войска к присяге на своё имя и объявить манифестом о вступлении на престол. Принесение присяги новому государю было назначено на 14 декабря. Этим моментом и воспользовались заговорщики. Формальным поводом для восстания декабристов был отказ от переприсяги Николаю и защита прав Константина.

Из событий восстания декабристов император Николай I сделал два вывода. Один можно было назвать политическим, другой — административным. Он пришёл к убеждению, что оппозиционное движение было направлено не только против реакционного характера правления последнего десятилетия Александра I, но и против общих основ русского государства, опирающихся на крепостном праве. Сам Николай понимал, что реформы, включая крестьянскую и законодательную (поскольку в России не получалось составить единый свод законов), были необходимы, что их желало общество. Император знал, что и его брат Александр мечтал о реформах и был сознательным противником крепостного права. Мысль о необходимости существенных перемен была первым, политическим выводом, который Николай I сделал из трагических обстоятельств своего воцарения. Решение этих проблем неизбежно привело бы к ускоренному развитию страны.

Второй вывод, который сделал император, касался формы правления, и потому его можно назвать административным. Для Николая I не было тайной, что заговор декабристов являлся отголоском старой привычки аристократии вмешиваться в политику. Было, правда, отличие. Если раньше перевороты имели цель заменить императора или императрицу на троне, то декабристы под предлогом престолонаследия (кому править: Николаю или его брату Константину) преследовали цели общего переворота и смены государственного устройства. Таким образом, представители дворянства, достигшего высшего уровня сословных льгот, теперь стремились к получению политических прав. Указы Екатерины дали дворянству широкие и особые права, освободив от обязательной государственной службы в любом виде. После 1825 года стало ясно, что старая аристократия перестала быть опорой трона и значительная её часть перешло в оппозицию. Следовательно, нужно было искать новую точку опоры.

Эти два вывода определили характер нового правления. Подавив оппозицию, желавшую реформ, правительство само к ним преступило. В желании стать независимым от заподозренной и ставшей ненадёжной дворянской среды, Николай искал опору в бюрократии, то есть в чиновниках, и начал действия по ограничении исключительных привилегий дворянства.

Чиновничество и развитие образования

Нараставшие проблемы государственного управления Николай I полагал решить усилением бюрократии и того, что сейчас называют вертикалью власти. Суть политической ситуации в те времена выражалась в следующей формуле: политическая свобода в России может быть только привилегией дворянства и европеизированных слоёв интеллигенции. Народ в ней не нуждается, более того, боится её, поскольку видит в самодержавии лучшую защиту от притеснений господ-помещиков. Уничтожение крепостничества само по себе не решило бы вопроса, поскольку миллионы безграмотных, живущих в средневековом быте и сознании крестьян не могли строить новую Россию с европейскими идеями. Договор монархии с дворянством представлял единственную возможность ограниченной политической свободы, однако Французская революция показала, что этот путь может привести к уничтожению власти монарха. Оставалось управлять Россией с помощью чиновников, которые и стали новой силой. В начале XIX века их было 16 тысяч, а в 1857 году – уже 86 тысяч. Поскольку император делал ставку на бюрократию, он вынужден был заботится о приемлемом уровне образования среди чиновников. Меры в области народного просвещения при Николае I отличались двойственностью. С одной стороны, очевидны были усилия в распространении образования в государстве. С другой стороны, заметен был страх перед просвещением и опасения, чтобы оно не стало проводником революционных идей в обществе.

Заботы распространения образования выразились в учреждении многих учебных заведений. В частности, учреждались специальные учебные заведения. Военные - кадетские корпуса, Военная и Морская академии, технические — Технологический институт и Строительное училище в Петербурге, Межевой институт в Москве. Возобновлён был Главный педагогический институт для подготовки преподавателей. Этот институт был наследником основанной в 1786 году учительской семинарии. Своё название он получил в 1816 году, в нём был шестилетний срок обучения, директором был назначен Дмитрий Александрович Кавелин, отец известного впоследствии историка, правоведа и философа Константина Дмитриевича Кавелина. В феврале 1819 года Главный педагогический институт был преобразован в Императорский Санкт-Петербургский университет. При этом до января 1824 года университет продолжал функционировать по Уставу Главного педагогического института, пока в нём не был введён Устав Московского университета. Институт был восстановлен в 1828 году.

Было много сделано для развития общего образования. Учреждено было несколько женских институтов, иногда называемых Институтом благородных девиц. В них воспитывались за казённый счет девушки (называемые в те времена «девицы») привилегированных сословий: дочери потомственных дворян, генералов, штаб- и обер-офицеров или гражданских чинов, а за собственный счёт — также дочери купцов, почётных граждан и лиц иного звания, причислявшихся раньше к так называемым неподатным сословиям (то есть тех, которые не платили подушную подать). Также основывались пансионы с гимназическим курсом для сыновей дворян.

Поскольку император делал ставку на бюрократию, он вынужден был заботится о приемлемом уровне образования среди чиновников. Одним из стимулов для получения хороших знаний была возможность для образованных людей быстрее, чем другие, достигать чиновничьего ранга, позволявшего получить дворянское звание. Россия была единственной страной, в которой дворянство можно было получить через образование. Окончание средней и даже полусредней школы превращало человека из мужика в барина, то есть в свободного, защищало до известной степени его личность от произвола властей, гарантировало ему вежливое обращение и в участке, и в тюрьме. Городовой отдавал честь студенту, которого мог избивать лишь в особо редкие дни — бунтов. Эта бытовая свобода в России была, конечно, привилегией, как везде в начальную пору свободы, и являлась самым реальным и значительным культурным завоеванием Российской империи, и это завоевание было явным плодом либеральных идей, пришедших из Европы.

Согласно Табели о рангах личное дворянство можно было получить, дослужившись на гражданской службе до чина IX класса, а потомственное (которое передаётся детям)— до чина VIII класса, то есть коллежского асессора. Государственная служба начиналась с должности канцеляриста. Наличие образования позволяло существенно ускорит движение по служебной лестнице. Окончившие гимназии зачислялись канцелярскими служителями высшего по жалованью разряда и уже через два года могли получить первый чин XIV класса, то есть коллежского регистратора и ещё через 9 лет можно было дослужиться до чина IX класса титулярного советника и получить личное дворянство, а ещё через 12 лет получить чин VIII класса — коллежского асессора, дающего право на получение потомственного дворянства. Если же человек оканчивал гимназию со знанием греческого языка, он мог сразу получить классный чин, минуя службу канцеляристом.

Те, кто имел научные степени, при поступлении на государственную службу получали сразу классный чин.

К университетам приравнивались и духовные училища. Назначение классных чинов принадлежало самому учебному заведению. Студенты принимались на службу XII классом, кандидаты - Х классом, защитившие магистерскую диссертацию при поступлении на службу получали IX чин с правом именоваться личным дворянином, а получившие степень доктора получали VIII чин с правом получения звания потомственного дворянина.

Такой порядок существовал до 1856 года, когда было отменено преимущество в производстве в следующий чин по образованию, как ставшее преградой экономическому развитию страны. Обоснование, высказанное на Государственном совете, было следующим: существовавшее правило «сделало из науки спекуляцию и окончательно увлекло в службу гражданскую всех просвещённых людей, и образованный человек не остаётся теперь ни купцом, ни фабрикантом, ни помещиком, все они идут в службу. Если мы останемся в колее, которая тащит просвещение...только чиновными привилегиями, то Россия вперёд не пойдёт ни по торговле, ни по мануфактурной промышленности, ни по улучшению земледелия и быта крепостных крестьян» (цитируется по П.А.Зайончковский «Правительственный аппарат самодержавной России в XIX в.»). Чтобы понять, как ценилась наука и образование при царе-батюшке, приведём пару цифр. В начале ХХ века зарплата профессора столичного вуза составляла 4 тыс. руб. в год, члена государственной думы — 4,5 тыс. руб. Сравните с нынешнем временем.

Для подготовки и осуществления реформы народного образования в 1826 году был создан Комитет по устройству учебных заведений, который подчинялся Министерству народного просвещения. Принятый в 1828 году Устав низших и средних учебных заведений законодательно закрепил сословность и ограниченность образования. Было создано три типа школ: гимназии для детей дворян и чиновников, со сроком обучения до 7 лет; уездные училища для детей купцов, ремесленников и городских обывателей, со сроком обучения до 5 лет; приходские училища для детей крестьян, со сроком обучения до 2 лет. Приходские и уездные училища перестали тем самым рассматриваться в качестве подготовительной ступени к гимназии.

Министр, Сергей Семёнович Уваров, считал, что среднее образование, даваемое гимназиями, должно было составлять удел лишь высших сословий и предназначалось для детей дворян и чиновников. Правительство принимало меры, чтобы лица из числа других сословий не попадали в гимназии. Однако стремление к знанию уже настолько созрело в народе, что эти меры не приводили к цели. В гимназии вместе с дворянами поступали в большом количестве так называемые разночинцы, то есть выходцы из разных сословий: духовенства, купечества, крестьянства, мещанства, дети отставных солдат и офицеров, которые не относились ни к податным сословиям, ни к дворянам.

Количество образованных людей в стране быстро, по сравнению с прежними временами, росло, европейские политические идеи овладевали всё большим количеством умов. В 60-е годы интеллигенция, ранее бывшая исключительно дворянской, стала разбавляться разночинцами, которые склонны были к более радикальным и практическим преобразованиям.

Неуклюжая попытка социалистических революций в Европе в 1848 году вызвало обострение реакции в России, где, вообще-то, всё было спокойно. В Московском университете запретили изучать философию, посчитав её опасной наукой. Посылка за границу молодых людей для подготовки к профессуре была прекращена. Число студентов в университетах было ограничено не более 300 человек, насаждалась казарменная дисциплина.

Почему Николай I не отменил крепостное право

Реформаторская деятельность в XIX веке имела одну общую черту при всех императорах. В начале своего правления государь начинал энергичные преобразования. Все воодушевлялись, жизнь кипела. Затем начинали проявляться негативные следствия реформ, и процесс реформирования сворачивался, наступала реакция. Конечный результат реформ трудно было прогнозировать, и опасения негативных последствий всегда висели над реформаторами. Идея Карамзина, высказанная им в записке Александру I, о том, либо менять осторожно, или вообще не менять, разделялась многими. При всех колебаниях правительства относительно государственных мер, на принятии решений сильно сказывались внешние события. В период Николая I таких катаклизмов было два: восстание в Польше 1830 года и революции в Европе 1848 года. Энгельс в речи, произнесённой в 1876 году вспоминал, как они с Марксом в газетах требовали, чтобы Пруссия объявила немедленно войну России для освобождения Польши, и их поддерживала вся передовая немецкая демократия. Социалисты считали, что в союзе с Польшей успех революции был бы обеспечен, без Польши она должна была погибнуть. Ясно, что император с крайней настороженностью стал относится ко всему, что могло способствовать развитию социалистических идей в России. После польского восстания реформы были ограничены, а после европейской революции и вовсе свёрнуты.

Однако начало нового царствования было обнадёживающим. Николай устранил от дел влиятельного Аракчеева и вновь призвал к законодательной деятельности Сперанского. Настроение при дворе резко улучшилось по сравнению с последними годами царствования Александра.

Освобождение крестьян Николай I воспринимал как свою основную задачу, но из-за сопротивления большей части привилегированного сословия он подходил к этому вопросу исподволь и разбивал его на части с тем, чтобы потом соединить их в одно целое. При подготовке крестьянской реформы император понимал, что её проведение необходимо, но существовала опасность, связанная с внезапным освобождением десятков миллионов рабов. Поэтому, опасаясь общественных потрясений и помня предупреждения Карамзина, император твёрдо стоял на мысли освобождать постепенно, скрывая от общества подготовку реформы. Свою точку зрения на решение этой проблемы император высказал на заседании Государственного Совета 30 марта 1842 года. Предложив на обсуждение проект закона об обязанных крестьянах и лично присутствуя в заседании, государь сказал: «Прежде слушания дела, для которого мы собрались, я считаю нужным познакомить Совет с моим образом мыслей по этому предмету и с теми побуждениями, которыми я в нём руководился. Нет сомнения, что крепостное право, в нынешнем его положении у нас, есть зло, для всех ощутительное и очевидное, но прикасаться к нему теперь было бы делом ещё более гибельным. Покойный император Александр, в начале своего царствования, имел намерение дать крепостным людям свободу, но потом сам отклонился от своей мысли, как совершенно ещё преждевременной и невозможной в исполнении. Я также никогда на это не решусь, считая, что если время, когда можно будет приступить к такой мере, вообще очень ещё далеко, то в настоящую эпоху всякий помысел о том был бы не что иное, как преступное посягательство на общественное спокойствие и на благо государства... Но нельзя скрывать от себя, что теперь мысли уже не те, какие бывали прежде, и всякому благоразумному наблюдателю ясно, что нынешнее положение не может продолжиться навсегда. Причины этой перемены мыслей и чаще повторяющихся в последнее время беспокойств я не могу не отнести больше всего к двум причинам: во-первых, к собственной неосторожности помещиков, которые дают своим крепостным несвойственное состоянию последних высшее воспитание, а через то, развивая в них новый круг понятий, делают их положение ещё более тягостным; во-вторых, к тому, что некоторые помещики, хотя, благодаря Богу, самое меньшее их число, забывая благородный долг, употребляют свою власть во зло, а дворянские предводители, как многие из них сами мне отзывались, к пресечению таких злоупотреблений не находят средств в законе, ничем почти не ограничивающем помещичьей власти. Но если нынешнее положение таково, что оно не может продолжиться и если, вместе с тем, и решительные к прекращению его способы также невозможны без общего потрясения, то необходимо, по крайней мере, приготовить пути для постепенного перехода к другому порядку вещей и, не устрашась перед всякою переменою, хладнокровно обсудить её пользу и последствия. Не должно давать вольности, но должно проложить дорогу к переходному состоянию, а с ним связать ненарушимое охранение вотчинной собственности на землю. Я считаю это священной своею обязанностью и обязанностью тех, кто будет после меня, а средства, по моему мнению, вполне представляются в предложенном теперь Совету проекте указа. Настоящим делом очень долго и подробно занимался особый Комитет, которому оно было от меня поручено; но, не скрывая перед собою всех его трудностей, я не решился подписать указ без нового пересмотра в Государственном Совете».

В итоге, хотя и создавались всякие комиссии и комитеты, но далее отдельных мер, направленных на ограничение помещичьего произвола, дело не пошло.

У самой реформы крепостного права было много противников, которые считали, что такая реформа может быть несправедливой для помещиков, преждевременна для крестьян, гибельна для государств, и что во всяком случае дело это должно быть сведено на одно личное освобождение крестьян, без наделения их землёю.

Существовало, также, и сомнение, улучшится ли судьба тех крестьян, которые из-под произвола помещиков с благородным побуждениями перейдут под произвол чиновников с побуждениями не так благородными.

Однако общий ход жизни российского общества так влиял на систему крепостных хозяйств и крепостных отношений, что всё шло к скорому падению крепостного строя. Патриархальные формы крепостного труда уже не соответствовали изменившимся общественным условиям: крепостной труд вообще был малопроизводителен и невыгоден. Помещичьи хозяйства были почти бездоходны и впадали в задолженность, особенно в неурожайные годы, когда помещики должны были кормить своих голодных крестьян. Масса дворянских имений была заложена в казённых ссудных учреждениях. К концу царствования Николая I в залоге находилось более половины крепостных крестьян — около 7 миллионов из 11 миллионов крепостных мужского пола. Естественным выходом из такой задолженности была окончательная уступка заложенной земли и крестьян государству. О чём и думали некоторые помещики. К экономическим трудностям помещиков присоединялась боязнь крестьянских волнений и беспорядков. Хотя бунтов, вреде пугачёвского, не было, но крестьяне волновались часто и во многих местах. Ожидание конца крепостной зависимости проникло в их массу и возбуждало её. Вся жизнь складывалась так, что вела к ликвидации крепостного права.

Успешная денежная реформа

Одним из достижений царствования Николая I была денежная реформа, которую провёл в 1839-1843 годах Егор Францевич Канкрин. Николай получил финансовую систему в полном расстройстве. Борьба с Наполеоном, устроенная им экономическая блокада Англии капитально потрясли хозяйство России. Выпуски ассигнаций в большом количестве были тогда единственным средством покрывать дефицит бюджета. В течение десяти лет с 1807 по 1816 годы было выпущено в обращение более 500 миллионов рублей бумажных денег. К концу царствования курс бумажного рубля упал до 20 копеек относительно серебряного рубля, то есть за один серебряный рубль давали 4 рубля в ассигнациях. Возник обычай вести двоякий счёт деньгам: на серебро и на ассигнации. При расчёте продавцы и покупатели обычно договаривались, какими деньгами, монетою или бумажкой, производить оплату. Курс плавал, возникали путаницы, при которой люди бедные и мало понимавшие в расчётах несли убытки. Например, крестьянин, продавая на рынке, например, сено, получал за него ассигнациями по курсу 3 рубля 35 копеек за серебряный рубль, а покупая себе тут же, на рынке, например, сукно, платил за него в лавке ассигнациями по курсу по 3 рубля 60 копеек за серебряный рубль. В первом случае курс ассигнационного рубля был 30 копеек относительно серебряного рубля, во втором — 28 копеек. А казна при приёме от крестьянина казённых платежей имела свой курс, скажем, 29 копеек. Таким образом, в один день можно было столкнуться с тремя разными курсами.

Попытки правительства уменьшить количество ассигнаций не дали существенного эффект. В последние годы правления императора Александра I было уничтожено много ассигнаций, почти на 240 миллионов рублей, но ещё осталось на 600 миллионов. Канкрин разработал и провёл весьма эффективную систему. Ему удалось собрать в казначействе значительные запасы золота и серебра, с которыми можно было решиться на операцию по уничтожению обесцененных ассигнаций и замене их на новые денежные купюры. Это удалось сделать за счёт выпуска «депозитных билетов» и «серии». Специальная депозитная касса принимала от частных лиц серебро в монетах и слитках и выдавала вкладчикам сохранные записки — депозитные билеты, которые могли ходить как деньги и разменивались на серебро из соотношения рубль на рубль. Соединяя все удобства бумажных денег с достоинством серебряных, депозитные билеты имели большой успех и привлекли в депозитную кассу много серебра. Такой же успех имели и серии, то есть билеты казначейства, приносившие владельцу небольшой процент и ходившие, как деньги с беспрепятственным обменом на серебро. По сути это были векселя. Депозитные билеты и серии поставляли казне металлический фонд, и в то же время приучали публику к новым видам бумажных денежных знаков, имевших одинаковую ценность с серебряной монетой.

Далее, в 1839 году в качестве меры для уничтожения обесценившихся ассигнаций было решено объявить монетной единицей серебряный рубль, и считать его законной мерой всех обращающихся в государстве денег. По отношению к этому рублю был узаконен постоянный и обязательный для всех курс ассигнаций из расчёта 350 рублей за 100 рублей серебром. Таким образом была совершена девальвация рубля, то есть узаконенное понижение курса бумажных денег. В 1843 году был произведён выкуп по этому курсу в казну всех ассигнаций с обменом на им серебряную монету или на новые кредитные билеты, которые разменивались на серебро уже рубль за рубль. Металлический запас и нужен был для того, чтобы произвести этот выкуп ассигнаций и чтобы иметь возможность поддержать размен новых кредитных билетов. С уничтожением ассигнаций денежное обращение в государстве пришло в порядок: в употреблении были серебряная монета и равноценные этой монете бумажные деньги.

Первый российский Свод законов

Николай сумел осуществить столетнюю мечту своих предшественников — он провёл реформу законодательства. До этого попытки свести все законы в единый свод с общей идей, предпринимались и в XVIII веке и в начале XIX века. Но все закончились безрезультатно. С самого начала своего правления император обратил особое внимание на беспорядок в законах и поручил Сперанскому составить законодательный кодекс. Тот сначала собрал все законы, изданные с 1649 года, то есть со времени Уложения, а затем из них составил систематический свод действующих законов. Николай не хотел сочинять новые законы, а велел собрать и привести в порядок те, которые уже существуют. Всего было отпечатано два издания: «Полное собрание законов Российской империи» и «Свод законов Российской империи». Полное собрание заключало в себе все старые законы и указы, начиная с Уложения 1649 года и до воцарения императора Николая I. Они были расположены в хронологическом порядке и заняли 45 больших томов. Из этих законов и указов извлекли всё, что ещё не утратило силы. Извлечённый материал был распределён по содержанию в определённой схеме. Эти-то законы и были напечатаны в систематическом порядке в 15-ти томах под названием «Свода законов». В России наконец-то появилось законодательная система.

Наличие этой системы имела крайне важное значение для подготовки отмены крепостного права. Действительно, многие вопросы хозяйственной и бытовой жизни крестьян решали их помещики. Решали по своему разумению. С освобождением крестьян все эти проблемы ложились на плечи государства. Появится множество новых проблем, огромное количество тонкостей юридического характера, которые в отсутствии законодательства как строгой системы могли поставить в тупик судебную систему.

Но было ещё одно, что относилось к закону и касалось непосредственно самого императора — законность самой власти, что при самодержавии означало законность наследования престола. Александр I стал императором в результате дворцового переворота. Ему все присягнули, но строго говоря, закон был нарушен. После смерти Александра трон должен был занять следующий по старшинству брат — Константин, но тот отказался. Хотя потом этот отказ был подтверждён и открытым манифестом Александра и ещё раз самим Константином, но Николай помнил, что бунтовщики вышли на Дворцовую площадь якобы в защиту царствования Константина, и это не давало ему спокойствия. Он желал, чтобы страна жила по чётким и ясным правилам, но это должно касаться всех, в том числе и верховной власти. Император сам должен был подавать пример законопослушания, но здесь существовала старая проблема.

Что же такое законность? Какими признаками отличается государь законный от незаконного? На первый взгляд, законным должно почитать того, кому достался престол по праву наследства. Логично, что это был старший сын. А всегда ли так было в России? Например, царь Иоанн III, недовольный своим сыном, торжественно венчал и помазал на царство своего внука Димитрия, а потом, недовольный Димитрием, объявил наследником престола своего сына Василия. Понятие первого из русских самодержцев о престолонаследии выражено им как нельзя яснее в ответе псковичам: «Чи не волен я во своем внуке и в своих детях? Ибо, кому хочу, тому дам княжество».

Понятие Петра I о том же предмете, изложенное по его заказу в особом трактате («Правда воли монаршей»), в сущности, такое же, как и у Ивана. В Именном указе от 5 февраля 1722 года, который назван «Вечным уставом о наследстве престола Империи Российской», со свойственною Петру I суровою прямотою о праве первородства сказано буквально: «Сей недобрый обычай не знаю, чего для так был затвержен», а в конце: «За благо рассудили мы сей Устав учинить, дабы сие было всегда в воли правительствующего государя, кому оный хочет, тому и определит наследство, и определенному, видя какое непотребство, паки отменить..., того ради повелеваем, дабы все наши верные подданные, духовные и мирские без изъятия, сей наш Устав пред Богом и Его Евангелием утвердили на таком основании, что всяк, кто сему будет противен, или инако как толковать станет, то, за изменника почтен, смертной казни и церковной клятве подлежать будет». Таким образом, никакого первородства, а всё определяется волей государя.

В приведенной выписке выражена основная тема «Вечного устава», подробное же её развитие, составляющее целую теорию, изложено в «Правде воли монаршей». Там, между прочим, возбужден вопрос: что делать народу, когда государь умрёт, не назначив по себе ни на словах, ни на письме наследника, и разрешается следующим образом: «Должен народ всякими правильными догадками испытывать, какова была или быть могла воля государева и которого бы из сынов своих нарекал он наследником, если бы о том дело было». Этот Устав — самое резкое, самое прямое отрицание всякого понятия о законности, что ясно видно из следующих словах того же Устава: «Власть высочайшая, величеством нарицаемая, законам от человек, аще и добрым, яко к общей пользе служащим, не подлежит; и тако всяк самодержавный государь человеческого закона хранити не должен, колми же паче за преступление закона человеческого не судим есть». То есть, государь вне всякого закона.

После Петра I вступила на престол Екатерина I не по праву рождения и не по завещанию, ибо Петр I не назначил по себе преемника, но, говоря языком Феофана Прокоповича, вследствие догадки, более или менее правильной, князя Меншикова, «понеже в 1724 была удостоена своим супругом короною и помазанием», как значится в Манифесте 1725 года, января 28, изданном от «Сената обще с Синодом и генералитетом». В силу «Вечного устава», при ней перепечатанного вторым изданием, Екатерина I завещала престол Петру II, «как ближайшему по себе сукцессору», но, не довольствуясь тем, она определила и дальнейший порядок престолонаследия, в случае бездетной кончины Петра II, «в линиях цесаревны Анны, по ней Елизаветы и, наконец, великой княжны Наталии», сестры Петра II, с тем, во-первых, «чтобы мужеский пол всегда имел преимущество перед женским» и, во-вторых, «чтобы никто никогда российским престолом владеть не мог, который не греческого закона или кто уже другую корону имеет» (1727, мая 7).

Отсюда видно, что Екатерина I распоряжаясь престолом в силу «Вечного устава» петровского, самым завещанием своим изменила и нарушила его. Изменила постановлением трёх условий, о которых Петр I ничего не ведал; нарушила, ибо на несколько поколений вперед связала самодержавную волю своих преемников в свободном выборе наследников. Кажется, что сама Екатерина сознавала за собою эту непоследовательность и, мало надеясь на прочность своих распоряжений, последнею статьею завещания определила «римского цесаря гарантии на сие искать». Таким образом, желание придать самодержавному произволу прочность законного порядка вынудило необходимое призвание посторонней высшей власти, и римский император сделался как бы опекуном над Россиею, блюстителем в ней законного порядка.

Петр II вступил на престол в силу Вечного устава, по завещанию Екатерины, и ни о каких других правах на престол в Манифесте, от его лица изданном 7 мая 1727 года, не упомянуто.

По кончине Петра и после неудачной попытки Долгоруких в пользу обручённой невесты покойного императора, вступила на престол Анна Иоанновна не в силу «Вечного устава» Петра I и не по завещанию, а, как сказано в манифесте от 4 февраля 1730 года, по избранию, общим же на то согласием всего российского народа. Известно, впрочем, что это избрание было делом Верховного совета, который, за прекращением мужской линии, обратился к женской от Иоанна Алексеевича, как старшего сына Алексея Михайловича, и устранил старшую сестру Анны Иоанновны герцогиню Мекленбургскую Екатерину Иоанновну, как состоящую замужем за иностранным принцем.

Сообразно с условиями, предложенными Анне Иоанновне партией, её избравшей, условиями, двукратно ею подписанными, была составлена форма клятвенного обещания в верности подданства, по которой учинена присяга в Москве духовными и светскими чинами, и начали присягать в других городах. Потом, по просьбе другой, более многоисленной партии, императрица изорвала условия, ею подписанные, и соизволила восприять самодержавство, как издревле прародители ее имели (манифест 28 февраля 1730 года); и тогда же приказала отобрать клятвенное обещание, по которому её подданные в первый раз присягнули, велели составить новую форму и всех привести вторично к присяге (манифест 28 февраля). Анна Иоанновна была избрана в два приёма: раз – на ограниченное владычество, и другой – на самодержавство. В 1731 году она заставила ещё раз присягнуть в верности подданства не только себе, но, ссылаясь на свои особенные попечения о подданных и на Устав Петра I, ещё и наследникам её, которые, по изволению и самодержавной её власти, определены и впредь определяемы и к восприятию самодержавного престола удостоены будут (манифест от 17 декабря 1731 года). Выбор её пал на новорожденного сына её племянницы, принца Иоанна Антоновича Брауншвейг-Люксембургского, о чем объявлено Манифестом 5 октября 1740 года (не вошедшим в Полное собрание законов), и тогда же приведены к присяге нареченному наследнику все без изъятия, в том числе его родители и Елизавета Петровна, дочь Петра I.

Следуя примеру Екатерины I, Анна Иоанновна определила в том же акте и дальнейший порядок престолонаследия, в случае бездетной кончины Иоанна Антоновича, назначив по нём братьев его, имеющих родиться, по старшинству. Сверх того, особым завещанием, которым назначен регентом герцог Бирон, она предоставляла ему вместе с Кабинетом, Синодом, Сенатом и генералитетом избрать императора, если бы Иоанн Антонович и его братья умерли, не оставив по себе потомства. Очевидно, что все сии распоряжения совершенно отменяли завещание Екатерины I, но оправдывались «Вечным уставом» Петра I, кроме, впрочем, статей, связывавших волю ближайших наследников престола. Иоанна Антоновича провозгласили императором и ему присягнули так же, как и его предшественникам.

Первым нарушением завещания Анны Иоанновны было свержение Бирона и провозглашение матери Иоанна Антоновича, принцессы Анны, регентшею с титулом великой княгини. При этом случае вторично присягнули малолетнему Иоанну. Другое нарушение, подготовленное Остерманом, Головкиным, Минихом и другими, хотя и не исполнившееся, замечательно как свидетельство о том, как в то время понимали законность. Намерение их было — распространить право на престол, в случае смерти сыновей великой княгини Анны, на ее дочерей и, наконец, и на мать их, если бы все её дети при ней скончались, не оставив потомства. Составитель этого проекта, Остерман, подрывал силу завещания Анны Иоанновны, доказывая, что узаконение о наследстве по духовной не подлежит (то есть, что в духовной нельзя определять порядка престолонаследия; иными словами, воля умершего государя не может стеснять воли живого), но что узаконение о наследстве зависит всегда от воли самодержавного (при его жизни), и потому советовал регентше, не теряя времени, обнародовать изготовленный им манифест и утвердить это распоряжение, по здешнему обыкновению, как от духовных, так и от светских чинов подписанными присягами. Впрочем, Остерман предлагал два способа исполнения: либо властью, то есть указом, или прошением от народа.

Все эти построения были разрушены в царствование Елизаветы. В первом ее Манифесте 25 ноября 1741 года сказано: «...все наши, как духовного, так и светского чинов верные подданные, а особливо лейб-гвардии наши полки всеподданнейше и единогласно нас просили, дабы мы, для пресечения всех тех происшедших и впредь опасаемых беспокойств и непорядков, яко по крови ближняя, отеческий наш престол всемилостивейше восприять соизволили, и по тому нашему законному праву, по близости крови к самодержавным нашим вседражайшим родителям, государю императору Петру Великому и государыне императрице Екатерине Алексеевне, и по их всеподданнейшему наших верных единогласному прошению, тот наш отеческий всероссийский престол всемилостивейше восприять соизволили...».

Итак, императрица Елизавета воцарилась по «прошению подданных», вызванному их убеждением в «необходимости положить конец непорядкам», и «по праву кровного родства», то есть по тому обычаю, который в «Вечном уставе» петровском провозглашен злым, и в прямое нарушение воли Анны Иоанновны об избрании наследников.

В другом Манифесте, от 28 ноября того же года, подробнее изъяснены все обстоятельства, оправдывающие её воцарение, с особенным ударением на завещание Екатерины I и с совершенным умолчанием о «Вечном уставе». Названы незаконными переходы верховной власти от Петра II к Анне Иоанновне, а от Анны — к Иоанну Антоновичу (будто бы никакой же ко всероссийскому престолу принадлежащей претензии, линии и права не имеющего). В особенную вину вменяется регентше Анне и приписывается Остерману и Головкину сочинение «отменного о наследии нашей империи определения», к конечному отрешению её, Елизаветы Петровны, от её «законного и по правам всего света к тому же и по крови» надлежащего наследия, но вовсе не объяснено, что подразумевалось под этим «определением, под законными правами всего света», но по какому закону считалось в порядке престолонаследия кровное родство. Очевидно, всего этого и нельзя было объяснить при совершенном отсутствии всякого понятия о законности.

Как бы то ни было, все присягнули Елизавете Петровне. Остерман, Миних и их приверженцы отданы были под суд. Они, утвердившие своими подписями и клятвенными обещаниями завещание Екатерины I, нарушили его возведением на престол императрицы Анны, затем, на основании завещания последней, устранив Елизавету Петровну и присягнув Иоанну Антоновичу, они признали и это завещание ничтожным и предложили изменить его. Приговор о ссылке их в заточение за нарушение законного порядка и преступление клятвы подписала через три месяца по вступлении своём на престол императрица Елизавета. Она, выводившая свои права из завещания Екатерины I и нарушившая совершенно равносильное и позднейшее завещание императрицы Анны; Елизавета, которая, присягнув в числе других Иоанну Антоновичу, только что низвергла его с престола, и, объявив торжественно в своем манифесте, что отошлёт его с родителями в Германию, всех их заключила навсегда в тюрьму, присяжные листы на верность подданству принцу Иоанну Елизавета повелела сжечь; указом от 18 октября 1742 года она велела перелить монеты, отобрать книги, ему посвящённые, или с заглавным листом за его именем. В конце манифеста о наказании Остермана, Миниха ипрочих сказано, что он обнародован, дабы все верные наши подданные, смотря на то, признавали, что Бог клятвопреступников не терпит!

Ещё при жизни своей императрица Елизавета определила по себе преемником владетельного герцога Шлезвиг-Голштинского, сына своей старшей сестры Анны, «яко по крови к ней ближайшего», вопреки условию, постановленному Екатериною в завещании, на которое опиралась Елизавета. В клятвенном обещании, по которому тогда же присягнули Петру Федоровичу как наследнику престола, ни словом не упомянуто о его правах по родству, а сказано только, что присягающий признает его наследником престола ради того, что он императрицею утверждён и объявлен. Это, однако же, не помешало новым интригам Бестужева-Рюмина, который, как кажется, задумал возвести на престол, помимо Петра, сына его Павла под регентством Екатерины, может быть, не без ведома последней.

В форме клятвенного обещания, изданной Петром III при вступлении его на престол, сказано: «Клянусь верным быть своему истинному и природному великому государю и по нём, по самодержавной его величества императорской власти и по высочайшей его воле избираемым и определяемым наследником». Следовательно, основное положение «Вечного устава» было во всей силе. Итак, Петру III вся Россия (кроме пашенных людей, от которых даже и не требовали клятвенных обещаний) присягала двукратно: раз — как наследнику престола, другой — как императору.

Известно, какою катастрофою окончилось его царствование. Манифесты о вступлении на престол императрицы Екатерины II и о коронации её заслуживают особенного внимания. Без всяких притязаний на законность императрица прямо указывает, во-первых, на потрясение православной веры и угрожавшую опасность переменою древнего в России православия и принятием иноверного закона; во-вторых, на посрамление военной славы России, отданной в порабощение её злодеям; в-третьих, на ниспровержение внутренних порядков, составляющих целость отечества; наконец, явное желание подданных.

О кончине Петра III России было объявлено манифестом от 17 июля 1762 года, но это не помешало приведению к присяге всякого звания людей, кроме пашенных, не выключая даже малолетних. В клятвенном обещании в первый раз обычные выражения об избрании наследников были выпущены, и началось в одно время возглашение имён императрицы Екатерины и наследника престола Павла Петровича.

Таков был, начиная с Петра I, царствование которого резким рубежом отделило старую Россию от новой, порядок престолонаследия, если можно употребить здесь слово «порядок». В нашей истории поражает не нарушение формальной законности, и даже не малое к ней уважение, а совершенное отсутствие всякого о ней понятия. Да и могло ли оно развиться, когда основным положением служил «Вечный устав» Петра I, то есть безграничный произвол государя в избрании себе наследника, выведенный со всею логическою строгостью из самого существа самодержавия, так как его понимал Пётр I. Не было понятия о законности у самих государей, ибо, как видно из официальных манифестов, всё могло служить оправданием притязаний на престол: и кровное родство, и завещание на несколько поколений вперед, определяющее порядок престолонаследия, и, наконец, предполагаемое желание подданных.

Не было понятия о законности в служилом сословии, в Верховном совете, в Сенате, в генералитете, ни в гвардии, ибо на деле интриги этого сословия пролагали путь к престолу и низводили с него. Наконец, менее всего существовало это понятие в народе, от лица которого, но без его участия и ведома, подавались прошения; народа, который стоял в стороне, всё видел и на всё смотрел равнодушно. То же равнодушие к формальной законности находим мы и в памяти потомства. Какие права на престол имела Елизавета при живом Иоанне, Екатерина при живом её муже и при взрослом сыне? Между тем, именно эти два самые беззаконные царствования потомство поминает добром. Россия знает, что с именем Елизаветы связано прекращение смертной казни, восстановление национальной чести и прекращение, хотя временное, наглого владычества чужеземцев. Россия помнит, на какую высоту Екатерина подняла знамя двуглавого орла; Россия сочувствует и теперь широким размерам её политики; Россия никогда не забудет, что никто не верил так твердо, как она, в могущество русского духа, никто не умел пробудить и оценить по достоинству такое множество великих дарований. Вот чем приобретается у нас сочувствие подданных, и вот чем определяются их отношения к государям.

Публицист и философ Юрий Фёдорович Самарин (1919-1876), сделав в своей статье «На чём основана и чем определяется верховная власть в России» приведённый выше обзор порядка престолонаследия, пришёл к выводу: «Не было у нас законности; но этого мало; её не может быть. Законность значит сообразность с законом. Закон же при самодержавной власти, как понимал и утвердил её Пётр I, есть выражение воли государя, ничем не ограниченной, и потому самому отнюдь и не связывающей волю его преемника; другого источника законодательной власти, другого рода законов, более обязательных, мы не знаем. Для подданных не потому обязательна воля государя, что она законна, а потому закон обязателен, что он есть воля государя».

Таким образом, перед Николаем I возникала проблема: желание построить правовое государство, с одной стороны, и возможность монарха отменить любой закон — с другой. Самодержавие предполагала абсолютную власть императора, для которого закон не был писан во всех смыслах этого выражения.

Возможно, Николай это понимал и предполагал со временем эту безграничную власть и ограничить теми или иными законами. Но пока шла перестройка государственной жизни, всю полноту власти государь оставлял за собой. Он, также, понимал, что эта абсолютная власть ему понадобится при отмене крепостного права, поскольку у этого дела противников будет — хоть отбавляй.

Золотой век русской литературы

О времени царствования императора Николая I отзываются зачастую негативно. Но вряд ли это справедливо. Императора обвиняют, что он ввёл строгую цензуру и давил свободу. Особенно удивительно это было читать в учебниках истории советского периода, когда на выборах был только один кандидат, в стране была только одна партия, цензура свирепствовала во много раз хуже николаевской, а права человека мало что значили, особенно в десятилетия сталинского периода. Надо отметить, что ужесточением режима характеризовались только последние семь лет правления Николая, после революций 1848 года, целью которых было разрушение государств. Естественным было желание государя ограничить распространение этих опасных идей в России.

Чтобы не писали современные историки, но императора в России любили. Хотя и появлялись люди, которые на западный манер хотели убрать самодержца и установить республику, подавляющему большинству жителей России эта мысль была противна. Гоголь в письме «О лиризме наших поэтов» из сборника «Выбранные места из переписки с друзьями» (1846 год) приводит слова Пушкина о роли монарха: «Государство без полномощного монарха то же, что оркестр без капельмейстера: как ни хороши будь все музыканты, но, если нет среди них одного такого, который бы движеньем палочки всему подавал знак, никуда не пойдёт концерт. А кажется, он сам ничего не делает, не играет ни на каком инструменте, только слегка помахивает палочкой да поглядывает на всех, и уже один взгляд его достаточен на то, чтобы умягчить, в том и другом месте, какой-нибудь шершавый звук, который испустил бы иной дурак-барабан или неуклюжий тулумбас. При нем и мастерская скрипка не смеет слишком разгуляться на счет других: блюдет он общий строй, всего оживитель, верховодец верховного согласья». Там же Гоголь рассказывает историю создания Пушкиным оды с таинственным названием «К Н***». Начинается она так:

С Гомером долго ты беседовал один,
Тебя мы долго ожидали.
И светел ты сошел с таинственных вершин
И вынес нам свои скрыжали.

История её такова. На одном из вечеров в Аничковом дворце, где присутствовал и Пушкин, все уже давно собрались, но государя всё не было. Отдалившись от всех в другую половину дворца и воспользовавшись первой свободной от дел минутой, он развернул «Илиаду» и увлекся её чтением во то время, как в залах давно уже гремела музыка и кипели танцы. Пришёл он на бал уже несколько поздно, принеся на лице своем следы иных впечатлений. Сближение этих двух противоположностей скользнуло незамеченным для всех, но в душе Пушкина оно оставило сильное впечатление, и он сочинил величественную оду.

Другое стихотворение Пушкин написал когда услышал о приезде государя в Москву во время ужасов холеры:

Небесами Клянусь: кто жизнию своей
Играл пред сумрачным недугом,
Чтоб ободрить угасший взор.
Клянусь, тот будет Небу другом,
Какой бы ни был приговор Земли слепой.

Характерной чертой Николаевского времени была строгая цензура, на которую многие жаловались. Но Гоголь видел в жизни России больше, чем другие, и не считал, что цензура была существенным препятствием для публичного выражения своей мысли. Примером он приводил Карамзина, который не боялся остро критиковать преобразования, проводимые императором Александром I. И кому он это говорил? Да самому императору, так ведь император его и слушал. Потому в том же сборнике Гоголь и писал: «Карамзин первый показал, что писатель может быть у нас независим и почтен всеми равно, как именитейший гражданин в государстве. Он первый возвестил торжественно, что писателя не может стеснить цензура, и если уже он исполнился чистейшим желанием блага в такой мере, что желанье это, занявши всю его душу, стало его плотью и пищей, тогда никакая цензура для него не строга, и ему везде просторно. Он это сказал и доказал. Никто, кроме Карамзина, не говорил так смело и благородно, не скрывая никаких своих мнений и мыслей, хотя они и не соответствовали во всём тогдашнему правительству, и слышишь невольно, что он один имел на то право. Какой урок нашему брату писателю! И как смешны после этого из нас те, которые утверждают, что в России нельзя сказать полной правды и что она у нас колет глаза!..Имей такую чистую, такую благоустроенную душу, какую имел Карамзин, и тогда возвещай свою правду: всё тебя выслушает, начиная от царя до последнего нищего в государстве. И выслушает с такою любовью, с какой не выслушивается ни в какой земле ни парламентский защитник прав, ни лучший нынешний проповедник, собирающий вокруг себя верхушку модного общества, и с какой любовью может выслушать только одна чудная наша Россия, о которой идёт слух, будто она вовсе не любит правды».

Многие не любили николаевскую Россию. Они роптали на этот строй и более или менее пламенно прилагали руки к его уничтожению, но как они, так и лучшие русские поэты и романисты обязаны были этому сословному строю в значительной мере своим развитием. До 40 лет все эти люди жили в прежней, крайне неравноправной и жёсткой России, созревали на её спокойном и досужном просторе. Их психология раздваивалась: в сознании они все более или менее ненавидели этот крепостнический и деспотический строй, но всё же на более глубоком уровне, на уровне подсознания понимали, что эпоха эта, благоприятная досужной мысли, независимое от их воли свершила своё благоприятное дело их умственного развития.

Ошибочность утверждения, что николаевская эпоха угнетала духовную жизнь, легко доказать. Если мы посмотрим на годы жизни писателей, чьи произведения составили русскую классическую литературу, то мы увидим, что все они сформировались как личности именно в николаевскую эпоху. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Кольцов, Белинский и Гоголь сознательную жизнь прожили при Николае. Лескову в год смерти императора исполнилось 24 года, Льву Толстому и Чернышевскому — по 27 лет, остальным было за тридцать.

Эти люди сформировались как писатели в времена царствования Николая I, и не было больше в нашей истории другого столь плодотворного периода для русской литературы. Когда мы читаем воспоминания Гоголя, как он читал Пушкину страницы «Мёртвых душ», то можем задать вопрос: а было ли в нашей истории ещё время, когда один гений читал другому свою книгу? Вся русская классика — это девятнадцатый век. А что нам дал двадцатый век? Сопоставимых по мастерству и глубине решаемых проблем мы могли бы назвать разве что Горького, Шолохова и Солженицына, так ведь и о них до сих пор идут жаркие споры.

Мало того, именно в николаевскую эпоху появилась российская интеллигенция. Так полагал Пётр Бернгардович Струве (1870-1944), экономист, историк, философ и общественный деятель, который писал: «Интеллигенция, как политическая категория, объявилась в русской исторической жизни лишь в эпоху реформ и окончательно обнаружила себя в революцию 1905 - 07 годов. Идейно же она была подготовлена в замечательную эпоху 40-х» («Интеллигенция и революция»).

Штрихи жизни николаевской России

Николай против своей воли, а волею судьбы стал императором. Он был человек ясного и трезвого ума и понимал, что слабо готов к управлению государством. Александр даже не пытался его подготовить, хотя мог бы назначить брата хотя бы членом Государственного совета. Однако Николай, понимал, что от него зависит нормальная жизнь миллионов людей и служению государства отдавал все силы, как физические, так и нервные. Он полностью разделял взгляды Карамзина и «Записка о древней и новой России» всегда находилась под рукой императора. Мечтой Николая было привести в наилучшее состояние систему управления страной. Будучи крайне ответственным человеком, император старался лично вникать в каждую деталь административной и хозяйственной жизни страны.

Император сознавал, что страна управляется неэффективно. Он имел возможность убедится в этом на ярком примере ещё в начале своего правления. Вскоре по вступлении на престол, в августе 1827 года, государь, прибыв в Сенат, обошёл все его департаменты и нашёл в присутствии только одного сенатора Дивова, который и сопровождал его из второго отделения 3-го департамента в зал общего собрания. Подымаясь по лестнице, государь спросил встретившего его дежурного чиновника: «В котором часу съезжаются господа сенаторы и началось ли где-либо присутствие?» Секретарь Теряев отвечал, что съезжаются обыкновенно в 10 часов. При вступлении в залу присутствия 3-го отделения 5-го департамента государь, осмотрев её, сказал: «Никого ещё нет». Перейдя через канцелярию 2-го отделения в 1-ое и видя его пустым, император сказал: «И здесь нет никого; везде и всё нечисто».

Одной из мер упорядочения государственной жизни было устройство отделений Собственной Его Величества канцелярии. Это учреждение существовало и раньше, но не играло заметной роли, служа личной канцелярией государя по делам, которые он брал в своё личное ведение. При Николае в личное ведение было взято такое огромное количество дел, что изначально маленькая канцелярия сильно разрослась и была поделена на отделения.

Поэт и журналист Александр Фёдорович Воейков (1779-1839) писал о действиях жандармского корпуса: «Кто же смелее, благонадёжнее жандармов защищает слабого против сильного, останавливает руку грабителя, наблюдает, чтобы стояли прямо весы правосудия? В учреждениях Жандармского корпуса почти перевелись тираны-помещики, судьи, явно продававшие правосудие, комиссары, поставлявшие гнилые припасы в больницы и гнилую амуницию в полки. Уж не слышно, чтобы исправники возили на обывательских переменных подводах коров своих или утаивали взятые ими у пойманных разбойников краденые деньги; чтобы священники совершали браки против воли жениха и невесты, между родными и малолетками; чтобы из церкви продавали старинные образа раскольникам и за деньги хоронили замученных господами крепостных людей, не дождавшись следствия. Уже буйные богачи помещики не секут батажьем заседателей; не набирают серали из дворовых девок, не морят крестьян своих по семи дней в неделю на барщине; полиция не пытает подозреваемых, уголовная палата не приговаривает к кнуту и каторге без явной улики; земские заседатели не сильничают малолетних нищих девочек; полицейские не подменяют шуб, отбитых у грабителей».

Николаевская эпоха - это были тридцать лет спокойной и мирной жизни, и этот покой император считал своим долгом оберегать. Его принципом было: всё ради государства, ничего кроме государства и ничего против государства. Иван Гончаров образно описал русскую жизнь в романе «Обломов» в главе «Сон Обломова»:

«Тишина и невозмутимое спокойствие царствуют и в нравах людей в том краю. Ни грабежей, ни убийств, никаких страшных случайностей не бывает там; ни сильные страсти, ни отважные предприятия не волновали их. И какие бы страсти и предприятия могли волновать их? Всякий знал там самого себя. Обитатели этого края далеко жили от других людей. Ближайшие деревни и уездный город были верстах двадцати пяти и тридцати. Крестьяне в известное время возили хлеб на ближайшую пристань к Волге, которая была их Колхидой и Геркулесовыми Столпами, да раз в год ездили на ярмарку, и более никаких сношений ни с кем не имели. Интересы их более сосредоточены на них самих, не перекрещивались и не соприкасались ни с чьими.

Они знал, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие ездили туда; потом знали, подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва и Питер, что за Питером живут французы или немцы, и далее уже начинался для них, как для древних, тёмный мир, неизвестные страны, населённые чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак — и наконец, всё оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю. И как уголок их был почти непроезжий, то и неоткуда было почерпать новейших известий о том, что делается на белом свете: обозники с деревянной посудой жили только в двадцати верстах и знали не больше их. Не с чем даже было сличить им своего житья-бытья: хорошо ли они живут, нет ли; богаты ли они, бедны ли; можно ли было чего ещё пожелать, что есть у других. Счастливые люди жили, думая, что иначе и не должно и не может быть, уверенные, что и все другие живут точно так же, и что жить иначе — грех. Они бы и не поверили, если бы и сказали им, что другие как-нибудь иначе пашут, сеют, жнут, продают. Какие страсти и волнения могли быть у них? У них, как и всех людей, были и заботы, и слабости, взносы подати или оброка, лень и сон; но всё это обходилось им дёшево, без волнений крови».

Многие люди были вполне довольны жизнью в России первой половины XIX века. Гоголь описал в своих книгах и столицу, и губернские города, и сельские помещичьи имения. И всюду он показывал пороки российской жизни, сатира его была острой и беспощадной. Но не найдёте вы строк о тоске и трагичности жизни. Вся атмосфера и «Ревизора» и «Мёртвых душ» — скорее весёлая, полная юмора. Жизнь течёт размеренно, но не скучно. Да разве заскучаешь рядом с таким совершенно разными и такими ярким типами, как Хлестаков, городничий, Ноздрёв, Собакевич, Плюшкин. Гоголь столько всяческих людских пороков описал, а нет в его книгах и мысли, что в такой стране и жить невозможно. Он писал: «Герои мои вовсе не злодеи; прибавь я только одну добрую черту любому из них, читатель помирился бы с ними всеми».

Поэт Иннокентий Фёдорович Анненский (1855-1909) писал о России: «Нет, страна, которая родила Гоголя, никогда не будет грустной страной, хотя бы все тучи мира закрывали её небо, потому, что это великая страна» («Художественный идеализм Гоголя»).

Обычно о николаевской эпохе отзываются, как о периоде «закручивания гаек». Но ведь были императорские решения, расширяющие права граждан. Например, учреждение генерал-аудиаториата. Прежде отдать офицера под военный суд значило, что он уже признан виновным: оставалось только подвести род и степень наказания, и дать приговору установленную форму. Теперь генерал-аудиториат рассматривал, надлежало ли его отдать под военный суд, потом вникал во все подробности, часто оправдывал, ещё чаще соображаясь с обстоятельствами, при которых сделано преступление, с молодостью лет, неумышленностью, ходатайствовал у императора об уменьшении наказания. И государь, которого часто хотят нам представить неумолимым, всегда принимал такое ходатайство с благоволением.

Воейков рассказал такую историю. Как-то император Николай в сопровождении французского посла, маршала Мезона, посетил Царскосельский корпус малолеток, и когда, по обыкновению, дети резвились вокруг Государя, он задал своему гостю трудную задачу: «Маршал! Между этими сиротками есть дети офицеров, убитых за Россию, и польских, погибших в сражениях против России, потрудись указать мне тех и других». Старый, исполненный чести полководец прослезился и, оборотясь к своей свите, громко произнёс: «И вот тот, кого называют северным деспотом!» («Записка о характере правления за первые 12 лет царствования Николая I»).

Другой пример добросердечия Николая I – история с Александром Бестужевым (Марлинским), который был с оружием в руках на Исакиевской площади в декабре 1825 года, и которому император не только позволил писать и печатать свои сочинения, но открыл путь заслужить вину, произвел в офицеры и за храбрость наградил орденом.

Примечательна история с Самариным. Чичерин так описал этого философа: «Это был, бесспорно, человек совершенно из ряду вон выходящий. Необыкновенная сила ума, железная воля, неутомимая способность к работе, соединённая с даром слова и блестящим талантом писателя, наконец самый чистый и возвышенный характер, всё в нем соединялось, чтобы сделать из него одного из самых крупных деятелей как на литературном, так и на общественном поприще. Разговор у него был живой и блестящий, всегда в утонченной светской форме, нередко приправленный холодной и едкой ирониею или острою шуткою» («Воспоминания. Москва сороковых годов»). Судьба этого незаурядного человека могла сложиться незавидно, но вмешательство императора спасла его от репрессий, и он впоследствии был активным участником отмены крепостного права.

Самарин был славянофил, а славянофилы были на подозрении у правительства и за ними был установлен полицейский надзор, сочинения их являлись предметом особенного внимания цензуры. Некоторые из них подвергались арестам. В числе последних оказался и Самарин.

В 1848 году им были написаны «Письма из Риги», где говорилось о неравноправии различных групп русского населения в Прибалтике перед немцами. Самарин утверждал, что не Остзейский край принадлежит России, а наоборот — Россия Остзейскому краю и постепенно завоевывается остзейцами, то есть немцами. В сочинении Самарина, который был тогда чиновником министерства внутренних дел, прикомандированным к генерал-губернатору Остзейских губерний, содержались резкие выпады в адрес правительства, покровительствующего остзейцам. Находясь в 1848–1849 годах в Москве и Петербурге, Самарин распространил свою рукописную работу в узком кругу, где она имела большой успех. О «Письмах узнал и Николай I. Он затребовал их к себе и, несмотря на то, что получил отредактированный и смягчённый автором экземпляр, его поразили в нем некоторые места, по его мнению, «особо замечательные дерзостью».

5 марта 1849 года Самарин был заключен в Петропавловскую крепость, а 17 марта доставлен в Зимний дворец и предстал перед императором. Николай I говорил ему: «Вы нападали на правительство и на меня... Вы поднимали общественное мнение против правительства; это готовилось повторение 14 декабря... Вас следовало отдать под суд, и Вас судили бы как преступника... Вы сами знаете, что Вы бы сгинули навсегда».

В крепость к Самарину император направил своего духовника, чтобы тот выведал на исповеди подлинные настроения узника. Самарин не знал, что это за священник, но догадывался, что это лицо, специально подосланное. Духовник засвидетельствовал императору, что Самарин принял наказание «как должно» и что у него «доброе сердце». Он был отпущен из крепости, но выслан из столицы.

Впоследствии Самарин принимал участие в подготовке реформы, отменявшей крепостное право, в соствлении манифеста об освобождении крестьян, подписанного 19 февраля 1861 года. В редакционных комиссиях ему принадлежало лидирующее положение.

В этой истории проявились характерные черты Николая I. Вникая во все детали происходящего в стране, он вызвал к себе достаточно заурядного, невысокого уровня чиновника, беседовал с ним, чтобы выяснить причины его критики в адрес правительства. И лично убедившись, что здесь нет никакой угрозы государству, выпустил этого человека из тюрьмы, и сохранил для государства умного и крайне полезного человека. Этот пример лишний раз доказывает, что император умел ценить людей и не был склонен к бессмысленным репрессиям.

Возможно, не было в России более спокойного периода для жизни, чем при Николае I, особенно в тридцатые и сороковые годы XIX столетия. А после смерти императора что началось? Казалось бы, кончился николаевский гнёт, начались долгожданные реформы, подуло ветром свободы. Но преобразования шли через пень-колоду, что делать — никто толком не знал. Правительство в политическом смысле шатало то влево, то вправо. Так ещё и сразу нашлись люди, которые занялись приготовлением революции, и бились в своих замыслах, пока не ввергли страну в пучину хаоса.

Либеральные реформы, начатые в 60-х годах, кончились тем, что Россия стала родиной политического терроризма. И не либералы в этом виноваты, а такая особенность русского характера, склонного к анархии, а временами и к буйствам. Император Николай I это хорошо понимал, потому старался держать страну в ежовых рукавицах, для её же блага. Конечно, бюрократическая вертикаль власти была малоэффективна, инициатива подавлялась, взятки были повсеместны и достигали огромных размеров. Государь это хорошо понимал, пытался улучшить ситуацию, но одному это крайне сложно, а помощников: умных, честных и энергичных — было катастрофически мало. Император старался вести преобразования постепенно, небольшими шагами, чтобы если реформы пойдут в неправильном направлении, вовремя заметить и исправить. Может быть всё и получилось бы, да Запад не дал. Революции 1848 года, охватившие Западную и Центральную Европу сильно обеспокоили Николая. Ведь целью революционеров было разрушение государств, и он не мог допустить хаоса в России. Опасные социалистические идеи распространялись через газеты и журналы — пришлось усилить цензуру. Самой активной частью революционных мятежей в Европе были студенты — университеты были приведены под строгий контроль. Меры эти были вынужденные, но логически обоснованные. Но была и оборотная сторона — интеллектуальная жизнь стала заметно менее активной. Окончательно подорвало николаевскую систему правления Крымская война, развязанная Европой в лице Англии и Франции при содействии Италии (Сардинии) и Турции. Военные поражения и так плохо сказываются на авторитете правительства, а здесь дело усугубилось явным и крайне опасным отставанием России от Запада в военном снаряжении. Плюс к этому выявившаяся чудовищная коррупция, безобразная организация снабжения армии. Николай принял ответственность за все провалы на себя и сильно переживал. Его иммунитет оказался ослабленным, он заболел и умер.

Запад, как правило, неприязненно относился к сильному правителю России. То же был и с Николаем I, который твёрдой рукой отстаивал интересы России в Европе и Азии. Воейков в статье, написанной в 1838 году отмечал, что французская пресса меры по ликвидации декабристского путча называла проявлением тирании, а «лондонские парламентские крикуны и газеты, их всегдашний отголосок, издавна уже ненавидевшие Россию за её могущественное посредничество в делах Европы, за её более и более процветающие мануфактуры, за её владычество на осьми морях и за персидское наше соседство с Ост-Индиею, провозгласили российского императора врагом свободы и человечества».

Настоящая антироссийская компания в западных газетах разразилась в связи с Крымской войной в 1853 году. Англия, Франция и Сардиния (Италии еще не существовало) поддержали Турцию в конфликте с Россией. Главное было ослабить Россию, которая конкурировала с Великобританией в её колониальных походах в Азии. Все вместе союзники взяли в осаду порт и крепость Севастополь в Крыму, который уже тогда был русскими воротами в Чёрное и Средиземное море. После многомесячной осады и огромных человеческих жертв союзникам удалось взять Севастополь. Чтобы оправдать этот военный акт и скрыть катастрофические потери, в тогдашней прессе начали невиданную клеветническую кампанию против России. Французская печать также мстила за катастрофические последствия наполеоновского похода на Россию, который тогда ещё был жив в памяти.

После смерти императора начались реформы, хотя они и не были подготовлены, да и людей не было толковых, кто бы смог их провести. Но и старая система государственного управления уже не могла работать, поскольку была завязана на авторитет и личностные особенности Николая I.

Похороны императора состоялись 21 февраля 1855 года. Чичерин описал их в воспоминаниях: «Тянулись длинные ряды полков с траурными знаменами, шли пешком представители всех учреждений, государственные сановники, придворные чины; церемониймейстеры ехали верхом в раззолоченных мундирах. Наконец, явилась пышная погребальная колесница, на которой покоились останки умершего монарха, и за нею спокойно и с грустным видом шёл высокий и тогда еще стройный новый государь Александр II. Всё это тихо двигалось через Николаевский мост к Петропавловской крепости. Погребался не только русский царь, тридцать лет безгранично властвовавший над Россиею, но вместе с ним и целый порядок вещей, которого он был последним представителем».