Православие в России: из прошлого в будущее.
Черновик книги.

Щёлкните мышкой по значку   Оглавление   в верхнем левом углу и сможете перейти к любому разделу книги.

Оглавление.

1. Был ли выбор православия роковой ошибкой? Возражения Чаадаеву.
2. Почему центр православия переместился из Киева в Москву.
3. Взаимоотношения Орды и Русской Церкви.
4. Митрополит Алексий и его роль в возвышении Москвы.
5. Сергий Радонежский и психология русского человека.
6. Как киевская митрополия оказалась вне Русской Церкви.
7. Как и почему Русская Церковь стала самостоятельным патриархатом.
8. Воссоединение киевской митрополии с Русской Церковью в XVII веке.
9. Причины развития атеизма в XIX веке.
10. Схожесть раннего христианства и социализма.
11. Православие и анархизм.
12. Православие и марксизм-ленинизм.
13. Православие в современной России.

• Список митрополитов и Патриархов Русской Церкви от начала и по сегодняшний день
• Список православных вселенских и поместных церквей
• Перейти к статье "Почему Адам покинул Эдем"
• Перейти к статье "Какую свободу человек получил от Создателя"
• Перейти к книге "Иоанн Златоуст и его философия жизни"
• Перейти на главную страницу

Был ли выбор православия роковой ошибкой? Возражения Чаадаеву.

В 2010 году известный в России журналист дал интервью, в котором заявил, что одна из величайших трагедий России — это принятие православия. Этот журналист имеет смешанные еврейско-французские корни, гражданин России, США и Франции, значительную часть жизни провёл на Западе, и по своим взглядам типичный сторонник западной системы ценностей. Он очень часто выступал на российском телевидении, где представлял, соответственно, западно-либеральные идеи. Его взгляд на события в России отражает точку зрения довольно большого количества людей в нашей стране. Своё отношение к православию он не просто высказывает, он его объясняет. Вот некоторые отрывки из его интервью:

- А что бы было, если бы, например, Франция приняла тоже православие?

- Но я полагаю, что, вероятно, Франция бы тоже была отброшена назад из-за религии. Но я могу это сказать, не имея никаких на то доказательств, потому что, как вы знаете, история не имеет сослагательного наклонения.

- Это как-то бы отразилось на уровне жизни французов?

- Я вам могу только сказать ещё раз, что если вы возьмёте страны Европы, и давайте ими ограничимся и не пойдём в исламский мир или в мир других религий принципиально, возьмём просто Европу, и мы выстроим по ранжиру, по всем каким нам кажется важным данным. Я повторяю, по уровню жизни, по качеству жизни, по уровню свободы, по уровню независимости и так далее, попробуйте это сделать, и вы увидите, что этот ранжир устраивается совершенно определённым образом. Сначала идут страны протестантские, где больше всего эта религия, затем идут страны католические, и в последнем ряду идут страны православные. Это факт. А что было бы, если бы, я не готов рассуждать на эту тему. Тогда что получается, чтобы наш уровень жизни, я имею в виду россиян, приблизился к европейскому, нам нужно стать католиками или протестантами? Я же никогда этого не говорил. Я говорил, что историческое развитие страны было бы иным. Если бы тогда, когда вообще христианство принималось, более тысячи лет тому назад, история страны была бы другой. Сегодня это уже не имеет значения. Это всё свершилось и свершилось очень давно и наложило свой отпечаток на многие-многие вещи. От того, что завтра в России придёт католицизм, не изменится ровным счётом ничего. Поэтому я говорю, что это трагедия, потому что страна неизменяема. Ничего с этим сделать нельзя. Вы знаете, что существуют какие-то общепринятые вещи, скажем, отчёт Организации объединённых наций, с которым, в общем, все более или менее согласны. Конечно, цифры можно повернуть куда угодно, если хочется доказать. Но если взять такую вещь как, скажем, на душу населения сколько зарабатывается денег, какое образование в среднем у населения этой страны, действительно какой уровень свободы и печати и не печати, и выборов, и сменяемость и т.д. И существует целый ряд факторов, по которым мир в принципе согласен рассматривать уровень той или иной страны. И, в самом деле, никто уже давно не спорит с тем, что страны Скандинавии, в частности, Швеция, Норвегия, Финляндия, такие страны как Нидерланды, Дания и так далее действительно занимают первые места в мире по этим показателям. Никто не спорит даже с этим. Но это те страны, в которых действительно главенствует протестантизм.

Что касается вообще Американского континента, то это всё-таки несколько особая статья. Это континент, который был колонизован. Он развивался совершенно не как Европа. Он был колонизован европейскими колонизаторами где-то начиная с самого конца XV века, и религия была навязана. Она была навязана кровавым образом в Латинской Америке, главным образом конкистадорами, ну и не только. Конечно, и в дальнейшем эти страны пребывали в состоянии именно колоний долгое время. Они по сути дела стали независимыми только в XIX веке. Поэтому говорить о нормальном развитии… Их нельзя сравнивать с европейскими странами. Но, кстати, если посмотреть на уровень развития таких стран как Мексика, как Аргентина, как Бразилия, то смею вас заверить, что мы вряд ли можем перед ними как-то очень возгордиться, равно как и Греция и Болгария вряд ли могут. Ещё раз говорю, это всё-таки несколько особый случай. Так же как Соединённые Штаты Америки, где в основном как раз протестантизм. Но это тоже все-таки особый случай. Я не стал его приводить в свою пользу, что вот, посмотрите на Америку.

И вообще религия это, конечно, совокупность определённых взглядов, которые составляют некое мировоззрение. А Церковь – это та организация, которая берёт на себя право разъяснения этих взглядов, претворения этих взглядов в жизнь. Это совершенно разные вещи. И ещё раз провожу параллель: есть марксистское учение, а есть партия коммунистическая, которая берёт на себя право толковать это учение. Это то же самое примерно соотношение.

- Когда вы сказали «одна из величайших трагедий для России – принятие православия», если я точно цитирую, многие считают, что эта цитата в свою очередь практически из письма Петра Чаадаева.

- Я большой поклонник Чаадаева. Считаю, что это был абсолютно блестящий, если не сказать выдающийся ум российский. Кстати, в этом я вполне согласен с Александром Сергеевичем Пушкиным, который тоже был огромным поклонником Чаадаева. Да, я вполне разделяю его мнение. И вот он тоже видел в этом трагедию для России.

- Так Чаадаев ещё одну вещь говорил: «Мы жили и продолжаем жить только для того, чтобы послужить каким-то важным уроком для отдалённых поколений».

- Но, к сожалению, не знаю, насколько он был прав, насколько то, как они жили тогда в первой четверти XIX века, послужило уроком. Возможно, он и заблуждался, а может быть и нет. Но его взгляд на православие, на католицизм, на христианство и так далее я совершенно разделяю.

Такое было интервью. Надо признать, что утверждение журналиста о связи вероисповедания с уровнем жизни имеет подтверждение в отчёте Всемирного банка, опубликованном в 2018 году. Его авторы, бывший министр финансов Болгарии Симеон Джанков и Елена Николова из Университетского колледжа в Лондоне, проанализировали данные из Всемирного обзора ценностей (The World Values Survey) и отчёта Европейского банка реконструкции и развития «Жизнь в переходный период» (Life in Transition Survey), чтобы изучить связь между религиозной принадлежностью и поведением общества. Они пришли к выводу, что православие сделало некоторые страны благодатной почвой для коммунизма и в целом определило для них путь, отличный от тех стран, которые придерживались западной христианской традиции. В отчёте, среди прочего, сказано: «Западное христианство (которое породило католицизм и протестантизм) делало акцент на рационализме, логическом исследовании, индивидуализме и отрицании авторитетов. Восточное христианство (из которого возникло православие) ассоциировалось с мистическими и эмпирическими процессами и в большей степени основывалось на любви к ближнему и к общине, а также уделяло меньше внимания законам и разуму. Примечательно, что эти долгосрочные разногласия в позициях сохранились спустя почти 50 лет после коммунизма».

По словам авторов отчёта, коммунистические правители не особенно благоволили к церкви, однако они использовали особенности православного мировоззрения, которые считали полезными: например, акцент на традиции, общинность, меньшее умение использовать законы в свою пользу и большее уважение к власти. Таким образом, мышление, сформированное религией, находящейся под гнётом властей, сохранялось, подавляя уважение к верховенству закона, иконоборчеству, творчеству и новаторству. Считается, что капитализм был тесно связан с западной религиозной традицией, и это объясняет относительный успех таких стран, как Польша и Чехия во время их посткоммунистических реформ.

Авторы отчёта полагают, что православные христиане в меньшей степени довольны своей жизнью, а их социальный капитал меньше того, что есть у католиков или протестантов, но соразмерен с капиталом нерелигиозных людей. Они также менее склонны поддерживать новые идеи, рисковать или работать в крупных частных компаниях. Они больше поддерживают государственные обязательства и государственную собственность. Одним словом — менее подходят для капитализма.

«Теологические различия между разными христианскими конфессиями, возможно, поставили страны на разные пути развития задолго до прихода коммунизма», — говорится в этом отчёте Всемирного банка. На Западе распространена точка зрения, что специфика православия заключается в том, что оно рассматривает в качестве средства спасения не призвание или профессиональную деятельность, а послушание и смирение в отношении того, кто более опытен или стоит на более высокой ступени в иерархии. Древние корни и религиозные основы культуры могут действительно иметь большее влияние на путь, который изберёт страна, чем любые рациональные, геополитические или экономические соображения. Если это так, то, как следует из отчёта, православным странам не так уютно жить в мире, где доминирует Запад, выступающий в роли источника напряжения, от которого нельзя избавиться, а можно лишь смягчить.

В приведённом интервью с журналистом упоминался Пётр Яковлевич Чаадаев (1794-1856) как автор утверждения, что принятие православия было трагедией для России, хотя сам Чаадаев слово «трагедия» не употреблял. Неправильный выбор уже третье столетие любимая тема некоторых людей, которые считают, что России нужно идти не своим путём, а вступить в дружную семью европейских народов и жить по чужим правилам. Чаадаев свои взгляды изложил в «Философских письмах», написанных в первой половине девятнадцатого века, когда существенное отставание России в культурном и научном отношении было бесспорно. Поэтому ориентация на Запад, где по сравнению с нашей страной был очевидный прогресс, была логически вполне объяснима. Но ведь история не кончается, и кто сейчас может быть уверен в светлых перспективах европейских стран? Процессы, происходящие в западном мире, в том числе постоянное недовольство большинства населения существующим положением — и это при вполне приличном уровне жизни, который к тому же постоянно растёт — ясно говорит, что не всё гладко в «датском королевстве». Ну и потом: о чём говорит постоянно уменьшающее число верующих в европейских странах? Католицизм и протестантизм, которые привели их к благоденствию, европейцам уже не нужны?

Выдающийся философ Николай Александрович Бердяев (1874-1948) писал о Чаадаеве: «Первое пробуждение самостоятельной мысли и самосознания XIX века произошло в Чаадаеве, человеке исключительно одарённом, но почти ничего не написавшем...Его западничество было религиозным, в отличие от последующих форм западничества; он очень сочувствовал католичеству, видел в нём активную, организующую и объединяющую силу всемирной истории и в нём видел спасение и для России» («Истоки и смысл русского коммунизма»).

Можно согласится с Чаадаевым, что умственная жизнь в России в его время отставала по развитию от европейской. Но когда он пытается понять причины этого, то его выводы не кажутся убедительными. Он видел начало нашего отставания в распаде христианство на католиков и православных, вследствие чего «в то время, когда среди борьбы между исполненном силы варварством народов Севера и возвышенной мыслью религии воздвигалось здание современной цивилизации, что делали мы? По воле роковой судьбы мы обратились за нравственным учением [он имеет в виду православие], которое должно было нас воспитать, к растленной Византии, к предмету глубокого презрения этих народов».

Чаадаеву возразил его коллега по кружку западников выдающийся историк и правовед, профессор Московского и Петербургского университетов Константин Дмитриевич Кавелин (1818-1885): «Ещё не так давно люди высокого образования, извращая вопрос, думали, что православие, отделив нас от остального образованного европейского мира, задержало наше развитие и было главной, если не единственной причиной нашей видимой отсталости в культуре от прочих народов. На самом же деле оказывается, что мы сильно отстали в культуре от Европы потому, что жизнь Великороссии началась с азбуки, с самой первой ступени осёдлого быта, едва ли ранее XII века, при самых неблагоприятных условиях, в каких когда-либо находился другой народ. Не православие заражено формализмом, а мы восприняли его преимущественно с формальной, внешней, обрядовой стороны, потому что по степени развития были неспособны подняться до внутреннего, духовного содержания христианства. И при всем том православие оказало России неисчислимые услуги. Благодаря ему мы сохранили сознание национального единства и не сделались добычей других христианских народов, опередивших нас в образованности. Православие дало возможность в тиши и уединении сложиться и окрепнуть славянскому зародышу, заброшенному в дебри и пустыни, на край света; оно хранило его и оберегало до тех пор, пока из этого слабого зачатка образовалось могучее политическое тело, которому не страшны стали внешние борьбы и бури. Будь мы с самого начала колонизации римскими католиками или сделайся ими вскоре после водворения на новой почве, мы были бы роковым образом втянуты в круг западноевропейского развития, которое, по крайней мере до сих пор, действовало разлагающим образом на все славянские племена, которых коснулось» («Мысли и заметки по русской истории»).

Заблуждения Чаадаева проистекали из того, что, во-первых, он не очень хорошо знал истинные причины церковного раскола, случившегося в 1054 году и, во-вторых, имел искажённое представление о действительной жизни и значении Византийской империи. Почему так произошло с ним, с человеком образованным и умственно развитым?

Основная причина — отсутствие к тому времени российской исторической науки, что произошло, главным образом, из-за возникшего на многие столетия после XI века интеллектуального застоя. Один пример. Роль науки — бесспорна. Первые университеты в Европе появились в Болонье в 1088 году, в Париже — в 1200 году, в Кембридже — 1209 году. Исламский университет в Фесе (Марокко) был основан в 841 году, в Тимбукту (Мали) — в 989 году. Первое высшее учебное заведение в России — Славяно-греко-латинская академия — появилось только в 1687 году, на шесть веков позже Европы. Старейший университет — Московский, был основан лишь в 1755 году. Мы начали систематически изучать науки намного позже других стран христианского и мусульманского миров. Мы и вкладывали, да и сейчас вкладываем в науку и образование меньше западных стран. Например, по состоянию на 2018 году эндаумент-фонд Гарвардского университета составлял 32 миллиарда долларов, а всех эндаументах в России сосредоточено было около 400 миллионов долларов (эндаумент-фонд — это целевой фонд, созданный, например, для финансирования организаций образования, культуры, медицины; фонд наполняется преимущественно за счёт благотворительных пожертвований).

Столь же поздно мы начали изучать и собственную историю. Самый первый труд по истории России был начат Василием Никитичем Татищевым (1686-1750) в 1720-х годах, а Николай Михайлович Карамзин (1766-1826) к своей фундаментальной «Истории государства Российского» приступил в 1804 году. В то время как, например, английский историк Эдуард Гиббон уже к 1776 году написал сохраняющий актуальность и по сей день монументальный труд «История упадка и разрушения Римской империи», свидетельствующий о наличии в Британии уже тогда мощной исторической науки. К тому времени, когда Чаадаев писал свои «Письма», в России не было ещё своей историографии, она только лишь формировалась усилиями Августа Шлёцера (1735-1809), написавшего на немецком языке четырёхтомный труд «Нестор. Русские летописи на древне-славенском языке». Основные сведения о жизни народов черпались из книг неросиийских историков, и потому русские образованные люди историю знали только в иностранной версии.

Чаадаев принимал на веру сложившуюся в западной историографии точку зрения, что Византийская империя ничего ценного для цивилизации не представляла. Но это не соответствует действительности. Начнём с названия. Византий — небольшой греческий городок, близ которого император Константин построил новую столицу. И чего это вдруг Римская империя стала называться по имени этого населённого пункта? Это название придумали европейские учёные, чтобы из истории исключить просуществовавшую до 1453 года Восточную Римскую империю, и место неё ввести некое государственное образование, которое называлось: Священная Римская империя германской нации. Европейцев мучил комплекс неполноценности и они очень хотели возродить старую добрую Римскую империю, в которой они были бы не «варвары», а полноценные граждане.

Город, который со временем стали называть Константинополь, в действительности самими жителями Империи назывался Новый Рим. А то, что получило наименование Византийская империя, на самом деле было самой, что ни на есть, Римской империей, и её жители называли себя ромеями, то есть римлянами.

Разделение Римской империи началось в конце III века, когда в 293 году Диоклетиан решил поделить императорскую власть на четыре части. При этом два правителя - в том числе и сам Диоклетиан - получили титул августа, то есть верховного императора, двое других получили титул цезарей — заместителей и приемников августов (что-то вроде младших императоров). Империя делилась на четыре префектуры: Восточную, Иллирийскую, Галльскую и Италийскую. Восточная часть империи состояла из двух префектур: Восточной и Иллирийской (Иллирия — это примерно где сейчас Хорватия, Черногория и Румыния). Остальные две префектуры: Галльская и Италийская относились к западной части империи. Восточная и Италийская префектуры были более важны, и в них правили августы, в Галльской и Иллирийской — цезари. Таким образом, империя в административном смысле делилась на две части: восточную (префектура Восток) и западную (префектура Италия, к которой относилась и Африка), во главе которых стояли августы.

Разделение Римской империи на две части: Западную и Восточную - являлось не разделением государства, а чисто административной реформой, целью которой было облегчить управление. У каждой части был свой император, которого называли август, но оба они все свои действия согласовывали, поэтому у империи было единое руководство. В какие-то периоды государством управлял один август, что имело место при Константине Великом, когда христианство получило статус официальной религии; при Юлиане Отступнике, когда шла борьба с христианством; при Феодосии Великом, когда христианство стало государственное религией.

Окончательное разделение государства на восточную и западную части произошло в 395 году после смерти императора Феодосия Великого. По его завещанию западной частью стал управлять его сын Гонорий, а восточной — другой сын Аркадий. Появились Западная и Восточная Римские империи. В 476 году Западная Римская империя, покорённая варварами, прекратила своё существование как государство.

Падение Западной Римской империи означало окончательный захват германскими племенами определённой части Римской империи. Но другая её часть сохранилась, как сохранилось и её название — Римская. Когда франкский (то есть германский) король Карл Великий объединил в едином государстве расположенные в Западной Европе королевства, возникла мысль о восстановлении Римской империи, включающую как западную, так и восточную части. Эту идею горячо поддержал папа Римский. То был период, когда Константинополь потерял интерес к Риму и бросил его на произвол судьбы. Карл стал спасителем римской Церкви, разгромив притеснявших её лангобардов и освободив Италию. Завоёванные земли он передал папе Льву III. 25 декабря 800 года король слушал праздничную мессу в базилике Святого Петра, и вдруг папа приблизился к своему гостю и возложил ему на голову императорскую корону. Все находившиеся в соборе франки и жители Рима дружно воскликнули: «Да здравствует и побеждает Карл Август, Богом венчанный великий и миротворящий римский император». Хотя всё это не стало для Карла неожиданностью, он первое время делал вид, что недоволен «самовольным» поступком папы. Делал он это, как видно, для того, чтобы успокоить константинопольский двор. Если до сих пор считалось, что империя едина и у неё есть один император — император Восточной Римской империи, то в 800 году появился ещё один император — варвар-германец. Римский понтифик стал светским государем и правителем северной части Италии. С этого времени Рим больше не нуждался в константинопольском императоре и смотрел только на запад.

Карл мечтал о том, чтобы объединить обе части империи под своей короной. Начались переговоры о женитьбе сына императрицы Ирины на дочери Карла, но брак не состоялся. Вскоре возник более смелый проект: сочетать браком самих Ирину и Карла и соединить, таким образом, Восток и Запад. К этому, казалось бы шло, но произошёл дворцовый переворот, лишивший Ирину власти. Престол занял Никифор I, который отказался признать Карла в качестве императора. Объединение греков с франками не удалось, и пропасть между Константинополем и Римом выросла ещё больше. Греки презрительно относились к западным жителям, считая их грубыми и неотёсанными варварами. Запад смотрел на ромеев с отвращением как на людей злых, коварных, слабых и лукавых.

В 962 году было создана так называемая Священная Римская империя, объединявшая значительную часть территории Европы. В том году германский король Оттон во главе своей армии вошёл в Рим и был коронован как император «Римской империи» папой Иоанном XII. Новоявленная империя рассматривалась как прямое продолжение античной Римской империи и франкской империи Карла Великого. Настоящая Римская империя была-то на Востоке, но европейский историки стали называть её Византийской. В результате этого Римская империя на пергаменте и бумаге как бы переместилась с востока на запад. Теперь уже о Византийской империи стали сочинять всякие небылицы, чтобы представить её в негативном свете. Так, в том числе, формировался западный взгляд на историю.

Между тем, в сравнении с империей на Востоке, Европа была территорией варваров. Германцы не наследовали римскую культуру, они её уничтожили, сохранив только почтительные воспоминания о величии Рима и искажённую латынь, которая стала языком Церкви. На Западе князья и даже короли недалеко ушли от вождей варварских племён и часто вели себя не лучше бандитов и разбойников, грабивших на большой дороге. Латинское христианство было проще и грубее, менее окультурено, больше проникнуто суевериями и пережитками язычества. В Европе в те времена вовсю расцветали магия и демонология, почти полностью отсутствовавшие у византийцев. Например, крестьяне, пытаясь вызвать дождь, заставляли голую девственницу погружаться в реку. Верили и в то, что с помощью демонов можно летать по воздуху.

Византийская империя, несмотря на намечавшиеся признаки упадка, была высококультурным и просвещённым государством. В то время как в Париже проживало около 30 тысяч человек, Константинополь (Новый Рим) представлял собой огромный город с миллионным населением, с театрами, университетами, фонтанами на просторных площадях, грандиозными храмами и роскошными дворцами, где всё, вплоть до мозаичных полов и кухонной посуды, представляло собой произведение искусства. В Византии ещё жили тысячелетние традиции, связанные с древнегреческой культурой, образованные люди прекрасно знали классическую литературу. В этом цветущем государстве и христианство носило более или менее мягкий, цивилизованный оттенок. И на что же должна была ориентироваться Русь: на убогую Европу или процветающую Византию? Вот как в «Повести временных лет» описывается Православная литургия в Константинополе: «И пришли мы в Греческую землю, и ввели нас туда, где служат они Богу своему, и не знали — на небе или на земле мы: ибо нет на земле такого зрелища и красоты такой, и не знаем, как и рассказать об этом, — знаем только, что пребывает там Бог с людьми, и служба их лучше, чем во всех других странах. Не можем мы забыть красоты той, ибо каждый человек, если вкусит сладкого, не возьмет потом горького». Не стоит забывать, что Византийская империя была первым, по времени, в мире христианским государством.

Чаадаев историю изучал по западным книгам, поскольку русских не было, вот у него и сформировалось представление, что Русское государство совершило ошибку, связав свою судьбу с презренной, как он думал, Византийской империей.

Такое же заблуждение существовало, опять-таки с подачи западных историков, и относительно обстоятельств церковного раскола. Реально дело обстояло следующим образом. Исторически в христианстве существовало четыре патриархии: Римская, Константинопольская, Александрийская и Антиохийская. Они примерно соответствовали четырём префектурам. Затем из Антиохийской выделили как самостоятельную ещё Иерусалимскую патриархию. Римляне претендовали на первенство, на роль верховного судьи. Остальные же патриархии проповедовали равноправие. Свои претензии римская кафедра обосновывала тем, что первым епископом Рима был апостол Пётр, о котором Иисус сказал: «Я говорю тебе: ты — Пётр, и на сём камне Я создам Церковь Мою» (Мат.16:18). Таким образом, Пётр есть как бы фундамент христианской Церкви. В остальных же патриархиях полагали, что слова «на сём камне» означают «вероисповедание». То есть, в основании Церкви находится не человек Пётр, а вероисповедание. Кроме того, поскольку ещё раньше Рима апостол Пётр был епископом в Антиохии, то, следуя римской логике, Антиохийская патриархия и должна быть первой. Но мало того, существует версия, что и Константинопольский патриарх должен быть выше римского Папы. По преданию, город Византий, на месте которого впоследствии был основан Константинополь, посещался апостолом Андреем и часть населения города приняла христианство. Там, будто бы, находилась и гробница апостола. Андрей был старшим братом Петра и был раньше Петра призван Иисусом к апостольской деятельности. В Писании говорится: «Один из двух, слышавших от Иоанна об Иисусе и последовавших за Ним, был Андрей, брат Симона Петра. Он первый находит брата своего Симона и говорит ему: мы нашли Мессию, что значит: Христос; и привёл его к Иисусу. Иисус же, взглянув на него, сказал: ты – Симон, сын Ионин; ты наречёшься Кифа, что значит: камень (Пётр)» (Ин.111:40-42). Таким образом, Константинополь имел основания считаться выше Рима в церковной иерархии.

Другим камнем преткновения римской и остальных кафедр было так называемое филиокве, что с латыни переводится как «и сына». Так называлось добавление Римской Церкви к догмату о Троице. Известно, что важнейшим положением христианства является Никейский символ веры. Там говорится от Троице: есть Бог-Отец, рождённый Им Бог-Сын и сотворённый Им же Святой Дух. Таким образом, Святой Дух исходит от Бога-Отца. Римляне в латинском переводе Символа веры добавили, что Святой Дух исходит, также, и от Бога-Сына. В Римской Церкви рассматривали силлогизм: Святой Дух исходит от Бога-Отца, Бог-Отец и Бог-Сын равнозначны, следовательно, Святой Дух может исходить и от Бога-Сына.

Со временем у Западной Церкви появлялось всё больше правил и обычаев, которые отделяли её от Восточной. Например, западные христиане ели удавленину (то есть мясо животного, которое было умерщвлено удавлением; отличием удавленины от мяса животного, которого зарезали, является сохранение в нём крови), хотя это было запрещено ещё Апостольским собором в Иерусалиме в 51 году. Европейские священники повсеместно брили бороду, что ромеи считали признаком женоподобности. На Западе клирики часто принимали участие в войнах с оружием в руках, что на Востоке было запрещено под страхом отлучения. Вид воинственных епископов и священников, восседавших на конях в полном боевом вооружении во время Первого крестового похода, поверг византийцев в шок.

Западное христианство ещё в IV веке перешло с греческого, на котором был записан Новый Завет, на латынь, а к IX веку полностью перестала зависеть от восточных императоров. На протяжении нескольких столетий у него были другой язык, другие проблемы, другая политика. Тем не менее Запад интересовался тем, что происходит на Востоке, поскольку сам был разрушен варварами, а Восточная Римская империя оставалась сильной державой, от которой часто напрямую зависел и Рим.

Восток, в отличие от Рима, был самодостаточен и безразлично относился к Западу, нисколько не интересуясь его жизнью. Рим был окраиной империи. К тому, что западная Церковь стремилась властвовать над восточной, в Константинополе относились равнодушно. Вся римская культура сосредоточилась на Востоке.

Постепенно на Западе пришли к выводу, что их богословская наука превосходит восточную, а отсюда было недалеко и до мысли, что весь Восток в целом идёт неправильным путём и заслуживает осуждения. Расколу христианства способствовали и внешние условия, сложившиеся в Церкви. Римская Церковь объединила практически всю территорию бывшей Западной Римской империи. Это была огромная область, замкнутая на собственных интересах. Там проходили свои соборы, решались местные вопросы. Восточная Церковь напротив, была раздроблена на четыре патриархии, и Константинополь постепенно терял над ними контроль по причине серьёзных богословских разногласий и ересей. Завоевание Египта и Сирии арабами, нашествие турок, оторвали от Восточной церкви миллионы верующих, перешедших в ислам.

Однако слабея, Церковь на Востоке консолидировалась. Постепенно патриарх Константинопольский стал тем же, что и папа на Западе. Вся церковная власть сосредоточилась в одних руках, как в Константинополе, так и в Риме. Запад и Восток образовали две замкнутые части, каждая со своим государем и патриархом (папой). Оставалось только оформить это разделение. События, которые произошли в июле 1054 года в Константинополе, послужили лишь поводом для разрыва. Ни Латинская (Католическая), ни Греческая (Православная) Церкви не испытывали внутренней тяги к воссоединению. Сложившееся положение всех устраивало, поскольку обе части христианского общества уже давно жили отдельно друг от друга. Каждая занималась своими проблемами, не заботясь о другой и не нуждаясь в ней. Благодаря этому безразличию иногда казалось, что никакого разделения и нет, что всё идёт по-прежнему, а случайное недоразумение, имевшее место в Константинополе, не имеет значение. Но постепенно разрыв стал привычкой, потом правилом и, наконец, традицией. У каждой из сторон появилась своя версия причин разрыва, при которой противная сторона изображалась в чёрном свете.

Богословские споры имели место и до 1054 года, продолжались и после него. Однако окончательный разрыв произошел уже после Крестовых походов, когда римские папы стали учреждать на Востоке параллельные латинские кафедры и поставлять на них своих епископов, несмотря на уже существовавшую там православную иерархию. Именно это и сделало раскол окончательно свершившимся фактом, устранило возможность диалога. Поскольку все исторические сочинения писались на Западе, западная версия причин раскола постепенно стала приниматься за истину. Потому-то Чаадаев и считал, что католичество прогрессивнее православия.

Чаадаев был западником и этим можно было бы объяснить его увлечённость католицизмом. Но ещё большим западником был Герцен, который и перебрался жить в Европу. Но, странное дело, его отношение к православию совершенно противоположно Чаадаеву: «Я считаю за великое счастье для русского народа, столь впечатлительного и кроткого по характеру, что он не был испорчен католицизмом. Вместе с католицизмом его миновало и другое зло. Католицизм, подобно некоторым злокачественным болезням, может быть излечен лишь ядами; он ведет за собой протестантизм, который освобождает умы с одной стороны, с тем, чтобы с другой снова их поработить. Наконец, так как Россия не входила в великое западное церковное единство, то она и теперь не принуждена делить судьбы Европы» (немецкое издание «Vom anderen Ufer» или «С того берега»).

Почему центр православия переместился из Киева в Москву.

Христианство пришло на Русь из Византии (Восточной Римской империи) и, казалось бы, византинизм во всех смыслах, в том числе и политическом, должен был стать естественной частью формирующейся русской нации. Византинизм исключал всякую возможность зарождения свободы в своих недрах и являлся авторитарной культурой, где императорская власть крепко опекала Церковь. Но в те времена он не мог воплотиться в древнерусском обществе, где для него отсутствовали какие-либо социальные предпосылки. Здесь ещё не было даже великого князя, который мог бы претендовать на власть над Церковью. На Руси Церковь тоже имела своего императора, своего помазанника, но он жил далеко, в Константинополе. Его имя было для восточных славян идеальным символом единства православного мира, и не больше.

Сами киевские митрополиты — греки, подданные Византии, меньше всего думали о перенесении на русских князей высокого императорского достоинства. Во всей вселенной Император должен быть один. В древние времена Церковь на Руси не смешивалась с государством и стояла высоко над ним. Поэтому она могла требовать у носителей княжеской власти подчинения некоторым идеальным началам не только в личной, но и в политической жизни: верности договорам, миролюбия, справедливости.

Эта свобода была возможна прежде всего потому, что русская Церковь не была ещё национальной, автокефальной (автокефальная – это Церковь, имеющая своего главу, свои органы управления, независимые от другой церковной власти, другими словами - это независимая, самоуправляющаяся Церковь), а сознавала себя частью константинопольской патриархии. Её верховный иерарх жил в столице Восточной Римской Империи, не доступный для влияния русских князей. Русские митрополиты избирались и посвящались в Греции самим патриархом с согласия императора и, разумеется, только из греков.

Первоначальное подчинение русской Церкви именно константинопольскому патриархату было связанно с особенностью административного устройства христианства ещё с первых веков. В IV веке в церковной иерархии исторически сложились пять центров, которые в начале назывались кафедрами, а затем патриархией или папством. Сам титул патриарха появился после решений IV Вселенского собора, хотя Римский и Александрийские епископы охотнее употребляли издревле присвоенное всем вообще епископам наименование папы (отца).

Патриархии назывались по городу, в котором находилась резиденция главного иерарха. Хотя все Церкви были равными, но значения их были различными: скажем, какая-то Церковь пользовалась большим уважением. В соответствии с этим рангом Церкви и упоминались в служебных документах. Это были: Римская, Константинопольская, Александрийская, Антиохийская и Иерусалимская. Рим был старой столицей, Константинополь — новой, Александрия и Антиохия были до появления Константинополя вторым и третьими городами по величине, населению и значению в Римской империи. Иерусалимская Патриархия была выделена из Антиохийской в 451 году на Халкидонском (IV) Вселенском соборе в знак признания заслуг этого города.

Русь приняла христианство от константинопольской патриархии, но могла быть и другая патриархия. Например, Грузинская Православная Церковь, основанная в 317 году, находилась в пределах Антиохийской Церкви.

Была основана митрополия с резиденцией в Киеве. Самого патриарха назначал император Византии, патриарх назначал митрополита на Русь, которая зависела от Константинополя в религиозном значении, но была политически независима от императора. Киевский митрополит лишь дважды, в 1051 и 1147 годах, выбирался собором местных епископов. Таким образом, Русская Церковь, став в административном отношении частью другой Церкви, получила себе высшего иерарха (начальника) в лице константинопольского патриарха.

Церковное устройство согласовывалось с удельным характером Русского государства, и административно Церковь делилась на епархии, которыми руководили епископы. Первое такое деление произошло в 992 году, когда были образованы епархии в Киеве, Новгороде, Чернигове, Ростове, Владимире-Волынском и Белгороде. В течение последующего времени до первой половины ХII века были основаны ещё несколько епархий, так что всего их стало 15: Новгородская, Ростовская, Владимирская на Волыне, Белгородская, Черниговская, Юрьевская, Переяславская, Холмская, Полоцкая, Туровская, Смоленская, Перемышльская, Галицкая, Рязанская и Владимирская на Клязьме. Границы их примерно совпадали с границами соответствующих им удельных княжеств. Например, после выделения новых удельных княжеств из старых, из Переяславского удела - Смоленского, из Волынского — Галицкого, из Черниговского — Рязанского, появились и новые епархии: Смоленская — в 1137 году, Галицкая — в 1157 году, Рязанская — в 1198 году. С ликвидацией удела уничтожалась и епархия. Например, в конце ХI века после разорения половцами Тмуторакани пала и тамошняя епархия. Возвышение земли возвышало и её епархию: в 1165 году богатый Новгород выхлопотал своему владыке Иоанну титул архиепископа, тогда ещё первый и единственный на Руси.

Зависимость епископов от митрополита была невелика, ограничиваясь почти одним только их поставлением на епархии. Делами своей епархии каждый из них управлял вполне самостоятельно. Митрополит вмешивался весьма редко, только в особых случаях и по каким-нибудь жалобам. Он имел высший надзор за епископами, мог подвергать их суду и наказаниям, а за тяжкую вину и низлагать, действуя, впрочем, во всех этих случаях не единолично, а при участии собора епископов митрополии. От суда местных епископов апелляция шла на суд митрополита. Сам митрополит был подвластен и подсуден патриарху.

Таким образом, даже раздробленная политически, Русь оставалась объединённой в церковном отношении. Это обстоятельство имело огромное значение. Церковная организация была фундаментом, на котором держалось и противостояло всем разрушительным влияниям национальное единство Руси. Церковь и духовенство склоняли русских людей к единению гораздо больше и успешнее, чем князья, постоянно ссорившиеся и воевавшие друг с другом. Священники выступали в качестве миротворцев по отношению к князьям. «Мы есьмы, - говорил митрополит Никифор князю, - приставлены в Русской земле от Бога востягивати вас от кровопролитья». Духовные лица участвовали в посольствах, в съездах князей, принимали участие в составлении договоров, приводили к присяге в соблюдении договоров.

Важное значение имели для жизни русских людей церковные храмы. В основном, их строили из дерева. Каменных было немного, и для их постройки обращались обыкновенно к помощи греческих или немецких мастеров. С течением времени в церковном строительстве проявляться некоторые особенности, указывающие как на новые влияния, так и на развитие оригинальности в русском творчестве. Так, например, на строении храмов в Галицкой земле сказалось несомненное влияние западного стиля, а в Ростовской земле возник оригинальный владимиро-суздальский стиль. Обычно материалом кладки храмов служил тесаный камень, широко применялись резные украшения.

Понятно, какое общественное значение должен был иметь православный храм, если здесь сосредоточивалась вся общинная жизнь. На погосте около него собирались общинные сходы, решались общинные дела, завязывались сделки, торги, тут же стояла приходская школа, в которой учило местное духовенство, и приходская богадельня, в которой через посредство того же духовенства совершались дела общественной благотворительности. От того древняя русская община всегда носила не столько формальный-юридический характер, сколько религиозно-братский. Лучшим выражением такого братства её членов служила древняя приходская братчина. Вся приходская община из сборного солода и круп готовила общее братское пиво и кашу и сообща праздновала свой приходский праздник. О важности этих праздников для развития общественности говорит старая пословица, говорящая о неуживчивом человеке: «с ним пива (или каши) не сваришь». С течением времени такие временные братские собрания от частого повторения обращались в постоянные союзы, в братства, которые принимали на себя заботу о всех приходских делах, о содержании церкви и причта, о богадельне и приходской школе. Чем был приходский храм для приходской общины, тем же был собор для города и для целой волости. Около него сосредоточивалась вся городская жизнь, жили владыка и князь, собиралось по звону соборного колокола вече. Самый город считался как бы принадлежностью собора. Новгород был городом святой Софии, Псков - святой Троицы, Владимир - Богородицы и так далее. Все волости и пригороды тоже были волостями и пригородами Софии, Спаса, Богородицы и прочее. Имена этих святынь служили военными кличами в удельных битвах. Все городское благосостояние поставлялось под покровительство местной святыни.

Β течение первых веков своего существования церковная жизнь Руси развивалась преимущественно на юге, вокруг своего центра в Киеве, под непосредственным руководством и влиянием греческой церкви, то есть константинопольского патриархата. Предстоятель носил титул митрополита Киевского и всея Руси. То, что он назначался из Константинополя, имело свои положительные стороны. В силу разобщённости русских земель, митрополит, избранный на Руси и из своих людей, мог легко подвергнуться влиянию княжеских междоусобиц и ему трудно было бы держать себя беспристрастно и независимо. Вполне могло случиться, что враждующие между собой князья избрали бы для себя нескольких митрополитов в одно и тоже время, тогда удельная рознь стала бы угрожать разделением самой Русской Церкви. С этой стороны иметь митрополитом человека стороннего, чуждого местным удельным распрям и вместе с тем независимого от местной княжеской власти было необходимо не только для Церкви, но и для самого государства. Зависимость же митрополита от заграничной власти константинопольского патриарха была не велика и потому не являлась большой помехой ни для его собственной пастырской деятельности, ни для самобытного развития русской церковной жизни.

До чего могло дойти влияние удельной розни на иерархию, показывает попытка северной Руси отделиться от церковного влияния южной. Это случилось при великом князе Андрее Боголюбском (1111-1174). Он не любил южную Русь и хотел создать нечто вроде второго Киева у себя дома, в Ростовской земле. Мало того, князь решил превратить Владимир в политический и духовный центр Руси. Город был окружён крепостной стеной длиной около 7 километров и высотой около 10 метров. В него вели пять въездов. Главный из них открывался западными Золотыми и восточными Серебряными воротами, названия которых намекали на подобные же ворота в Киеве и Константинополе.

Укрепив город, князь Андрей построил в нём великолепный соборный храм Успения Богородицы, который стал главным храмом всей северо-восточной Руси. Строили его мастера, присланные из Германии от императора Фридриха I. Храм этот приводил в восторг современников, говоривших, что такой церкви ещё не было и не будет на Руси.

Владимирский князь стал сильнее киевского, но в Киеве был митрополит, а во Владимирском княжестве только ростовский епископ. Тогда Андрей Боголюбский отправил посла к патриарху Луке Хрисовергу с просьбой поставить ему во Владимир особого митрополита — у него был уже готов и кандидат на новую митрополию — его любимец Фёдор. Патриарх отказал, ссылаясь на то, что разрывать единство русской митрополии будет против Правил Вселенских соборов, и посвятил Фёдора только в епископы. Великий князь отказался от своего желания, но Фёдор, разочаровавшись в надежде сделаться митрополитом, хотел по крайней мере освободиться от подчинения киевскому митрополиту Константину. Ссылаясь на то, что он получил посвящение от самого патриарха, Фёдор не поехал в Киев за благословением митрополита, а тот в ответ послал во Владимир грамоту с увещанием не признавать Фёдора епископом. Многие послушались этой грамоты. Тогда Фёдор пришёл в такое раздражение, что совершенно обезумел, затворил во Владимире все церкви и принялся обирать, мучить и казнить своих противников. Князь Андрей за его жестокость наконец выдал его митрополиту, а тот «обвинил его всеми винами и велел отвезти на Пёсий остров, где ему урезали язык, руку правую отсекли и глаза выкололи».

Митрополит на Руси с самого начала был поставлен совершенно самостоятельным руководителем своей поместной церкви. Вся зависимость от патриарха ограничивалась только его избранием и посвящением, да ещё обязанностью участвовать по возможности в патриарших соборах и в особенно важных или сомнительных случаях подчиняться определениям этих соборов. Внутри своего ведомства он вершил все церковные дела самостоятельно, или сам лично, или с собором местных епископов, которые часто собирались около него в Киеве. Решения митрополита признавались окончательными и переносились на суд патриарха крайне редко, чему, кроме политической независимости России от Византии, способствовали также крайняя отдалённость их друг от друга и сложности частых сношений.

Что касается влияния духовенства на жизнь мирян, то следует признать, что нравы того времени были достаточно жестокими, и православные обряды не могли сдержать особенно сильных проявлений грубых страстей. Это было тяжёлое время междоусобиц — опустошительные войны шли из года в год то там, то здесь. Нередко случалось, что князь, строивший в своём городе церкви и монастыри, подававший милостыню, прославляемый летописцем, как князь благочестивый, грабил и жёг церкви и монастыри в чужом уделе, истреблял чужих смердов, и потом за счёт чужого добра и чужих, православных же, святынь украшал свои святыни. То же самое делали жители одного края с жителями другого.

Летопись с особым сочувствием отмечают христианскую доброту некоторых князей и частных лиц, их богобоязненность, кротость, милосердие к ближним. Но по всему видно, что это были выдающиеся люди, исключения из общего правила. Та же самая летопись полна известиями о жестокостях, своекорыстии, клятвопреступлениях и других пороках князей и их дружинников.

Даже в такой области, как богослужение и культ, христианские воззрения сплошь и рядом оставались без практического осуществления. С одной стороны, летопись сообщает о благочестивых князьях и княгинях, строивших монастыри, церкви, украшавших их сосудами, облачениями и иконами, с другой стороны, тогдашние свидетельства говорят о значительном равнодушии русских людей к церкви. «На игрищах, - говорит одно из таких свидетельств, - видим множество людей: как начнут бороться друг с другом, то сбегаются смотреть на дело, от дьявола замышленное, а церкви стоят пусты - в час молитвы мало найдешь народу в церкви».

Христианские идеалы оставались часто без действия и в таких сферах жизни, как брак и семья. Летописцы с особой похвалой отзываются о таких князьях, которые воздерживались от похоти, соблюдали чистоту телесную. Видно, что эта добродетель была редкой среди князей. Княжеские гаремы не прекратились с принятием крещения Владимиром, наложницы были и у его преемников, например у Святополка Изяславича, Юрия Долгорукого и других. И среди высших классов, и среди простонародья было немало людей, имевших по две жены. Незаконные связи с рабынями были обычным явлением. Простонародье, особенно из глухих сёл и деревушек, не просило для брака церковного благословенья, считая обряд венчания в церкви установленным только для князей и бояр, и довольствовалось языческими обрядами. Основание семидесяти монастырей в различных областях Русской земли свидетельствует об известных успехах аскетических воззрений в русском обществе. Жития подвижников-монахов свидетельствуют, что так или иначе люди шли в монастырь для обуздания плоти, для борьбы со страстями. Но в духовных посланиях XII века наряду с этим встречаются указания, что в монастыри шли люди и просто для покойной и сладкой жизни. Послания укоряют монахов, которые милуют своё тело, часто меняют платье, под предлогом праздников учреждают особую трапезу с пивом и долго сидят за нею, собираются вместе не Бога ради, не для того, чтобы рассуждать о пользе, но для яростных споров, устраивают в монастырях пиры, на которые собираются мужчины и женщины.

В 1237-1240 годах Россию постигло нашествие монголов. Орда, нахлынувшая на Русь под предводительством одного из монгольских ханов - Бату, или Батыя, как снежный ком, прикатилась из глубины Азии, подобрав на своём пути разные племена. Монголы вступили в приволжские левобережные степи в 1236 году и прежде всего разгромили и покорили Волжско-Камскую Булгарию. Зимой 1237 года, когда стала Волга, они переправились на правый берег и подошли к пределам Рязанской земли. Рязанские князья, вышедшие навстречу монголам к Воронежу, увидали бесполезность сопротивления им в открытом бою и поспешили отступить и укрыться за укреплениями. Вслед за ними монгольские полчища хлынули в Рязанскую землю и, по своему обыкновению, охватив её широкой облавой, принялись разорять и жечь селения, пленить, грабить и убивать жителей. Укрепления не спасали жителей, ибо кочевники привезли с собой стенобитные машины и другие приспособления для взятия городов. По словам летописи, они всю землю избили, не пощадили даже грудных младенцев.

Многие города и селения Рязанской земли были совершенно стёрты с лица земли, и память о них сохранилась только по их именам, переданным летописью. За Рязанской землей наступила очередь Ростово-Суздальской земли. Монголы взяли и разорили Москву, Суздаль и стольный город Владимир. В то же время отдельные отряды, облавой охватывая землю, взяли Ярославль и пленили Поволжье до Галича Мерского (в нынешней Костромской области). В течение февраля 1238 года было взято до 14 городов, кроме многих слобод и погостов. 4 марта 1238 года монголы разгромили на реке Сить великого князя Владимирского Юрия Всеволодовича и вступили затем в пределы Новгородской земли. Наступившая весенняя распутица помешала захватчикам производить дальнейшие опустошения в этом направлении. Батый повернул на юг и вступил в область вятичей, где разорил Козельск, отчаянно защищавшийся.

На следующую зиму 1240 года Батый направился в Приднепровье. Монголы взяли Киев. Краса русской земли, стольный город великого князя и митрополита обратился в ничтожное местечко. Проезжавший шесть лет спустя францисканец Джованни Плано Карпини, которого папа Евгений I отправил к монголам проповедовать христианство, насчитал в Киеве не более 200 домов. В Киеве погибли его главные святыни: Софийский и Десятинный храмы, Киево-Печерский монастырь был разрушен, и монахи его разбежались по лесным дебрям и пещерам. От Киева Батый направился на Владимир-Волынский. Взяв город и не оставив в нем ни одного живого человека, Батый направился на Галич (в нынешней Ивано-Франковской области) и разорил также и этот город. Летопись говорит, что Батый, кроме вышеупомянутых городов, разорил и «иные грады многы, им же несть числа». Народу погибло при этом множество. Карпини в описании своего путешествия отмечал, что в степи лежало множество черепов и человеческих костей. По его уверению, большая часть населения была перебита или взята в плен. Сказание об убиении в орде князя Михаила Черниговского, составленное скорее всего немного спустя после его смерти современником и очевидцем монгольского погрома, говорит, что жители, затворившиеся в городах, были перебиты; «а инии же крыяхуся в горах и пещерах, и в пропастех, и в лесех - мало от тех остася». Летопись рассказывает, что галицкие князья Даниил и Василько, возвращаясь из Венгрии после погрома и подойдя к Берестью (нынешний Брест), «не возмогоста итти в поле, смрада ради множества избиенных: не бе бо на Володимере не остал живый, церковь святой Богородици исполнена трупья, иные церкви наполнены быша трупия и телес мертвых».

Южная Русь была обращена в сплошную пустыню. Кроме того, монголы и после её опустошения продолжали кочевать по её степным окраинам и остались постоянной грозой для жившего здесь народа. Здесь расположилось несколько отдельных орд под начальством особых темников, которые охраняли степь и наблюдали за покорностью завоёванной страны. Таврические и азовские степи Батый отдал одному из своих родственников, а сам и сын его Сартак с главной ордой стали кочевать в волжских и донских степях. Ставка, или ханская Орда, из-за своих золотых украшений называлась «Золотой ордой». Это название распространилось и на всё царство Батыя. Первоначально хан не имел определенного местопребывания, а впоследствии его резиденция стал Сарай, основанный на реке Ахтубе, притоке Волги.

Какие же последствия для внутренней жизни Руси вытекли из этой внешней катастрофы, разразившейся над ней? Русские княжества потеряли независимость. Одна их часть оказалась под властью хана, другая — под властью Литвы. Иногда Русь разделяют на юго-западную и северо-восточную, иногда на южную и северную, иногда на западную и восточную. Все эти разделения — условные, и основаны на географическом соотношении относительно прежнего главного города Киева. Но все эти обозначения не существовали в древние времена, а были введены историками гораздо позже для удобства разбиения на исторические периоды.

После Батыева погрома Киево-Черниговское Приднепровье стало почти пустыней. Киев перестал привлекать русских князей. Александр Невский, которому хан пожаловал в 1249 году «всю Русскую землю» и Киев, не поехал туда и не послал даже наместника. Очевидно, не стоило хлопот. А с 1252 года Александр стал великим князем Владимирским, там и жил. Самый сильный из южных князей галицкий князь Даниил Романович собирался было занять Киев, но и он в конце концов отказался от своего намерения. Во второй половине XIII века в Киеве совершенно не было русских князей, и им управляли татарские баскаки, пока в начале XIV века хан не отдал Киев путивльским Ольговичам.

Подобная же участь постигла и города Чернигов и Переяславль-Южный, которые в X-XII веках в иерархии русских городов занимали второе и третье место. Чернигов утратил значение старшего стола в Чернигово-Северской земле. Это значение перешло к Брянску на верхней Десне. В Переяславле же совершенно и навсегда прекратилось княжение: очевидно, уже не над кем было и княжить.

Но куда же девалось из Приднепровья население? Огромное количество его было, перебито и уведено татарами в плен, но далеко не всё. Часть населения спаслась и бежало в соседние леса и горы. Такие густые непролазные леса, настоящие дебри, были на верхней Десне (протекает по Смоленской, Брянской, Черниговской, Сумской и Киевской областям) и Оке (протекает пр Орловской, Тульской, Московской, Рязанской, Владимирской и Нижегородской областям) в области вятичей. Туда и отхлынула часть населения из Приднепровья во время нашествия. Этим и объясняется тот факт, что здешний город Дебрянск сделался главным городом Чернигово-Северской земли после погрома. Этим же объясняется и возникновение в этой области целого ряда новых княжений во второй половине XIII и начале XIV века: Новосильское, Карачевское и Тарусское, которые потом выделили из себя княжества Одоевское, Воротынское, Белевское, Козельское, Мосальское, Перемышльское, Звенигородское, Волховское, Оболенское и Волхонское. С правобережного Приднепровья население отхлынуло на запад в Карпатские горы, в Галицко-Волынское княжество.

Батыев погром тяжело сказался на православной жизни, произведя в ней сильнейшее расстройство. Состояние Церкви было столь же скорбным, как и состояние государства. На огромном пространстве от Белого озера до южного Галича монголы оставили за собою пепел и пустыню: храмы были истреблены огнём или остались грудами камней; священная утварь, иконы, книги сделались добычею захватчиков; украшенные сединою служители алтарей умерщвлены, а молодые были отведены в плен. Непросто было восстановить храмы и всё нужное к богослужению. Но ещё труднее — найти способных священнослужителей среди всеобщего опустошения и нищеты, тем более, что образование более или менее сохранилось только на юге — в Галиче и Волыни, — в землях, менее угнетённых дикими завоевателями.

Перемещение центра русской православной митрополии с юга на север имело свою логику и определялось политическим изменениями в русских землях. Государственного единства Руси, имевшего свой центр в великом княжении киевском, уже и до монгольского нашествия не существовало: к тому времени было уже два великих князя, сидевших на двух противоположных концах Русской земли, в княжествах Галицко-Волынском и Владимиро-Суздальском. Киев себя изжил и перестал быть городом не только великокняжеским, но и просто княжеским и превратился в пригород, управляемый боярином-наместником. Монгольское разорение принизило его окончательно и перед митрополитами возник вопрос об их резиденции. Раздвоение великокняжеского центра несколько замедлило решение вопроса ο новой митрополичьей резиденции, поскольку заставляло отчасти выжидать и колебаться в выборе. Отсюда некоторый период блуждания митрополитов по русской земле. В конце-концов, митрополиты избрали северный центр вместо южного.

При разорении Киева без вести пропал присланный из Греции в 1237 году митрополит Иосиф. На Руси, наверное, довольно долго дожидались бы прибытия из Греции нового архипастыря, если бы обстоятельства не вынудили заняться этим вопросом галицкого великого князя Даниила Романовича. Пока князь Даниил спасался от монгольских полчищ в 1240-41 годах в Венгрии и Польше, епископ его города Угровска (расположен при впадении реки Угер в 3ападный Буг) Иоасаф, воспользовавшись временным церковным безначалием, присвоил себе права митрополита. Князь по возвращении домой за такое своеволие лишил Иоасафа даже епископской кафедры, но во избежание дальнейших самовольных попыток, озаботился замещением пустовавшей митрополичьей кафедры. Поскольку греки никого не присылали, он в 1242 году сам назначил кандидатом на митрополию игумена или архимандрита Кирилла, и поручил ему управление церковными делами на правах митрополита. В 1246 году Даниил Романович послал Кирилла на поставление к патриарху Мануилу II в Никею (Константинополь тогда был оккупирован крестоносцами-католиками). Миссия Кирилла удалась, и он возвратился на Русь утверждённым митрополитом в 1247 или 1249 году.

Приехав из Греции, Кирилл уже не нашёл себе удобного приюта в разорённом Киеве и должен был выбрать для своего местопребывания другой город: или Галич, столицу южного великого князя, или Владимир, столицу великого князя северного. Он ни как не мог сделать между ними окончательного выбора и, не имея таким образом постоянной резиденции, всё время своего 33-летнего святительства провёл в разъездах по всей митрополии с места на место. Примечательно, что из двух великих княжений митрополит Кирилл проявил наибольшее тяготение не к своему родному, Галицко-Волынскому, а к северному, Владимирско-Суздальскому.

Предшественники Кирилла прочно сидели в кафедральном Киеве и ни разу не были в северных землях. Теперь же времена изменились, и уже в 1250 году Кирилл отправился во Владимир и большую часть своего управления провёл на севере, долгое время не рукополагая во Владимире даже особого епископа. В 1251 году он посетил Новгород, а в 1252 году торжественно встречал Александра Невского, своего духовного сына, по возвращении из Орды и поставил его на великое княжение. С этого времени начинает крепнуть связь этого выходца из Юго-Западной Руси с великим княжением Владимирским и лично с князем Александром Невским. Ещё несколько раз приезжал он по разным поводам в столицу Северо-Восточной Руси. Но в летописях нет ни одного упоминания ο посещении им Руси Юго-Западной. По-видимому, этого нельзя объяснять одним случайным пропуском в летописных свидетельствах, и нужно видеть здесь явное предпочтение самим Кириллом северо-восточной части своей митрополии. Лишь в 1276 году летописец упоминает о его пребывании в Киеве. Кирилл преставился в глубокой старости 9 декабря 1280 года в Переяславле-Залесском, при объезде северных епархий. Тело его было перевезено во Владимир, а потом в Киев и погребено в Софийском соборном храме.

Даниил Галицкий не пользовался симпатией Кирилла из-за своего западничества. Митрополиту были, вероятно, весьма неприятны его заигрывания с папским Римом, от которого Даниил получил в 1253 году корону и обещание помощи в борьбе с монголами, разумеется, в обмен на обязательство перевести свой народ в католичество. Понятно, что для предстоятеля Русской Церкви на первом месте стоял вопрос верности Православию, а не политические комбинации. И хотя Даниил впоследствии порвал свои связи с Римом, Кириллу гораздо больше импонировал великий князь Александр, который по отношению к католикам-крестоносцам был непримирим. Его победы над ливонскими рыцарями и решительный отказ от католицизма перед лицом присланных к нему папой легатов-кардиналов были полной противоположностью прозападным настроениям Даниила.

Кирилл не мог не понимать, что стратегия Александра Невского, направленная на замирение с монголами и активное противостояние немецкой агрессии, была единственно правильной. Митрополит видел, что лояльность великого князя к ханам вовсе не являлась проявлением угодничества по отношению к ним, а определялась лишь невозможностью воевать на два фронта. Сил противостоять Орде у Руси ещё не было, а от Орден был слабее и от него можно было отбиться. Вместе с тем, при всех ужасах набегов, взаимоотношения с Ордой были таковы, что Русь могла при этом сохранить свою государственность, пусть и ограниченную, сберечь свою православную веру, национальную культуру и самобытность.

Кирилл имел возможность убедиться в том, что несёт православному миру Запад, когда побывал у греков, приехав в Никею для поставления. Это было время, когда Византийская империя пала под натиском крестоносного воинства в 1204 году во время Четвёртого крестового похода. Константинополь, разграбленный и поруганный европейскими вандалами, лежавший в таких же руинах, как и Киев, стал столицей католической Латинской империи. На обломках Византии возникло множество княжеств крестоносцев и несколько греческих православных государств. Крупнейшим из них была Никейская империя, претендовавшая на преемство от Византии. Никейские патриархи стали Константинопольскими патриархами «в изгнании». Борьба между Никеей и крестоносцами за обладание Константинополем развернулась самая ожесточённая. Причем, в этой войне налицо было религиозное противостояние католического Запада и православного Востока. Конечно, митрополит Кирилл, поставленный на Киевскую кафедру в Никее, впитал в себя всю неприязнь Константинопольского патриарха, изгнанного из своего кафедрального города, к римскому Папству, идейного покровителя разбойников-рыцарей.

Этого не в состоянии был постичь Даниил Галицкий, который видел главного противника не в европейских феодалах и Католической Церкви, а в монголах. В конечном итоге политика Даниила и его преемников оказалась обреченной на провал. Западные союзники к XIV столетию поглотили Галицко-Волынское княжество.

Даниил умер в 1264 году, и после его смерти Галицко-Волынское княжество начало постепенно приходить в упадок. После одновременной смерти правнуков Даниила Льва и Андрея Юрьевичей в 1323 году земли княжества начали захватываться его соседями — Польшей и Великим княжеством Литовским. Увеличилась зависимость князей от боярской аристократии, пресеклась династия Рюриковичей. Княжество прекратило своё существование в 1392 году после полного раздела его территорий по итогам войны за галицко-волынское наследство между Польшей и Литвой. В итоге Польское королевство получило часть Галиции с городами Галич, Львов и Люблин, а также — часть Волыни, а Великое княжество Литовское — Волынь с Владимиром и Луцком. В 1434 году волынским князем стал сын великого литовского князя Ольгерда Свидригайло. В 1440 году Казимир IV признал власть Свидригайло на Волыни. После смерти последнего в 1452 году Волынь была присоединена к Великому княжеству Литовскому. Польша в скором времени упразднила Галицкое княжество, попавшее в её состав, создав на его территории Русское воеводство польской короны, а Литва объединила подконтрольные ей территории бывшего княжества в Волынское воеводство.

После смерти Кирилла греки прислали митрополитом Максима, который прибыл на Русь в 1283 году. Его кафедра, как повелось ещё со Владимира Святого, располагалась в Киеве. Максим периодически объезжал свои епархии, посещая и Ростово-Суздальские земли, к которым он также, как и его предшественник Кирилл, всё больше тяготел. Поначалу он и не собирался перебираться во Владимир, о чём свидетельствуют рукоположения во Владимирские епископы Иакова в 1288 и Симеона в 1295 годах.

Но уже в 1299 году он переводит Симеона из Владимира в Ростов, а сам перебирается во Владимир. Однако, он перенёс только свою резиденцию, кафедра осталась в Киеве. Для её перевода требовалось соборное утверждение и императорский указ.

Понятно, что в разорённом Киеве жить было неуютно, и митрополит перебрался в более спокойное и надёжное место. Но таких мест после Батыева нашествия на Руси было два: Владимир во Владимирском княжестве и Галич в Галицко-Волынском княжестве. Согласно византийской традиции патриарх жил всегда в одном месте с императором, чтобы вдвоём руководить государством. После упадка Киева на Руси больше не было старшего князя, каким с времени Ярослава Мудрого считался киевский князь. Ещё до прихода монголов де-факто ведущим русским городом стал Владимир на Клязьме. Его князья, в особенности сыновья Юрия Долгорукого Андрей Боголюбский и Всеволод Большое Гнездо, были сильнейшими на Руси и оказывали решающее влияние на все дела в Русской земле.

Но ещё в первой половине XIII века стало усиливаться Галицко-Волынское княжество. В 1200 году в Галиче умер князь Владимир Ярославович Галицкий, не имевший законнорожденных наследников. Жители города призвали волынского князя Романа Мстиславовича. Волынское княжество слилось с Галицким и образовалось самое мощное на западе Руси Галицко-Волынское княжество. Роман умер в 1205 году, началась длительная борьба за княжеский стол, пока в 1237 Даниил, сын Романа не утвердился окончательно в Галиче, а Волынь передал родному брату Васильку. В 1240 году Даниил занял Киев, оставив там наместника.

Казалось бы, митрополит мог бы переехать из разорённого Киева не во Владимир, а в Галич, который отстоял от Киева на 441 км по прямой, в то время как от Киева до Владимира — 909 км по прямой. А ведь прямых дорог не было, а Владимир находился за густыми лесами, так что добираться приходилось окольными путями, да ещё и было небезопасно. Почему же митрополиты выбрали, в итоге, Владимир?

Исторически и географически Галицкое и Волынское княжества имели тесные связи со своими западными соседями, что было вполне естественным. Политический курс Даниила состоял в том, чтобы выделить Галицко-Владимирское княжество в самостоятельное феодальное государство, ориентированное на Запад. Римский папа пообещал ему помощь в борьбе с монголами, а также королевский титул и полную самостоятельность.

Достаточно многочисленная прозападная партия на Руси была связанная с Европой культурными, торговыми и родственными связями. Например, Даниил вторым браком был женат на племяннице литовского князя Миндовга. Бабкой его была Агнешка Польская, дочь короля Болеслава III Кривоустого. Его сын Шварн был великим князем Литовским, его дочь Переяслава была выдана замуж за мазовецкого князя Земовита I. Программа западников заключалась в следующем: опираясь на помощь рыцарей, объединить силы всех русских князей и изгнать монголов. Однако, будучи крайне привлекательной теоретически, эта программа никак не могла быть выполнена практически. Рыцари Тевтонского ордена, купцы Ганзы, папа и император вовсе не собирались тратить свои силы на проблемы чужого им государства. Они ставили перед собой другую задачу — использовать русских ратников в борьбе с монголами, обескровить Русь, покорить её, подобно Прибалтике и сделать католической.

Борьба галицкого князя с Ордой оказалась неудачной. После нескольких успешных операций против небольших монгольских отрядов во главе с начальником Куремсой Даниил столкнулся с опытным тысячником Бурундаем. Монголы довольно легко разбили галицкого князя и заставили его срыть все крепости, чтобы Галиция и Волынь не имели возможности отделиться от власти ханов.

К тому времени, когда митрополит Максим прибыл на Русь, великий Даниил Романович уже умер. В Галиче сидел его сын Лев, а во Владимире-Волынском — племянник Владимир. Они активно принимали участия в междоусобных войнах в Польше, Венгрии и Литве. Влияние Орды ослабло, но полностью освободиться от него не удалось. Интереса к восточному направлению и объединению русских княжеств для борьбы с монголами у обоих князей не было, поскольку они понимали безнадёжность этого дела, так как даже их намного более сильный отец сделать этого не мог. Поэтому для митрополита Максима не было вопроса, где находился центр русской жизни и откуда могло со временем пойти освобождение русских земель. Это могло быть только Владимирское княжество.

Постепенно активная жизнь России с юга переместилась на север, в пределы Северо-Восточной Руси, и вместе с нею перешёл и главный центр церковной жизни — Русская митрополия. Максим по прибытии из Греции отправился в Орду за утверждением в своём сане от хана. Жизнь его была скитальческой: разъезжая по отдалённым епархиям, он долго не мог найти себе постоянного места жительства. В Киеве нельзя было жить при непрестанных ордынских грабежах и насилиях, а переселением на север он опасался оскорбить князей южных, и, сверх того, на севере непрочно было место престола великокняжеского: он был то во Владимире, то в Переяславле-Залесском, то в Твери.

Поскольку Киевская земля была полностью разорена, то митрополит всё же уехал из официальной столицы и основал свою резиденцию во Владимире. «Около 1300 года, - рассказывает летописец, - митрополит Максим, не стерпят татарского насилия, переселился во Владимир со всем житьем. Тогда же и Киев весь разбежался». Здесь он очутились в своеобразной и непривычной для себя обстановке: столицею Владимир был лишь номинально — князья, добившись в Золотой Орде звания великого князя Владимирского, туда не переезжали, а продолжали жить в своем наследственном городе: тверские князья в Твери, московские в Москве, суздальские — в Суздале. Такой порядок плохо уживался с понятиями русского духовенства, воспитанного в византийской школе, для которой светская и духовная власть нуждались в постоянном и непосредственном контакте.

После смерти Максима митрополитом был назначен Пётр, родом из Волыни, то есть с Юго-Западной Руси. Пётр только проездом остановился в Киеве и отправился прямо на северо-восток и в 1309 году обосновался во Владимире. А здесь шла тогда сильная борьба за великокняжеский стол между Михаилом Ярославичем Тверским, который был князем тверским и одновременно получил ярлык на великое княжение Владимирское, и Юрием Даниловичем, внуком Александра Невского, князем Московским. Умерший в 1304 году великий князь владимирский Андрей Александрович (третий сын Александра Невского) завещал великое княжение Михаилу, но московский князь Юрий Данилович также претендовал на владимирский престол, хотя никаких юридических оснований для этого не было. Для разрешения спора Михаил и Юрий поехали на суд в Орду. В результате ханскую грамоту (ярлык) в 1305 получил Михаил. В переписке между Михаилом и константинопольским патриархом Нифонтом I (в 1310—1314 годах), использовано обращение Великий князь всея Руси. Предполагается, что титул «всея Руси» был принят по аналогии с именованием православных иерархов.

Пётр стоял на стороне московского князя Юрия, чем возбудил против себя вражду в Твери. Тверской епископ Андрей, сын литовского князя Герденя, тайно послал к патриарху донос, в котором ложно возводил на митрополита какие-то тяжкие обвинения. Как человек легковерный и честолюбивый, он мог завидовать Петру и, будучи епископом в той области, где жил великий князь, мог сам желать для себя митрополичьего престола. Патриарх не поверил обвинению, но для расследования дела прислал одного из своих клириков. Был созван Собор, который состоялся в Переяславле-Залесском. Прибыли епископы Ростовский и Тверской, знатнейшие игумены и пресвитеры. Из числа князей былиТверские — Димитрий и Александр Михайлович и Московский — Иван Данилович. Был прочитан присланный к Патриарху донос, который произвел сильное волнение среди присутствовавших. Чтобы укротить смятение, Пётр предложил: «Возлюбленные братия и чада во Христе! Я не лучше пророка Ионы. Если из-за меня такое великое волнение, извергните меня из среды своей». Наконец, истина восторжествовала, и все пожелали узнать имя клеветника. Когда открылось, что это епископ Андрей, то все обратились против него с осуждением. Один только смиренный Пётр принял его под свою защиту, сказав ему слова любви: «Мир тебе, чадо. Не ты сие сотворил, но древний завистник рода человеческого, диавол. Отныне блюдись лжи, а прошедшее да простит тебе Господь».

Неудивительно, что Пётр не любил жить в Твери, тогда резиденции великого князя Владимирского, а более всего проживал в Москве, у брата Юрия Ивана, милостивого к церквам и нищим, очень сведущего в святых книгах и послушного Божественному учению.

Ориентация Петра на Москву была закономерной. Родной Галич был далеко, его князья слабели с каждым днем, и Петру стало очевидно, что их губительная политическая стратегия приведет в скором времени к полному исчезновению Галицко-Волынского княжения. На Северо-Востоке Руси, где уже стал клониться к упадку Ростов, а Ярославль, Суздаль или Рязань не представляли большой политической силы, основное соперничество развернулось между Москвой и Тверью.

После смерти князей Михаила и Юрия кандидатами на великое княжество владимирское выступили Иван Калита и сын Михаила князь Александр Тверской, которые затеяли между собой новую распрю. Хан Узбек утвердил великим князем Александра, но зато Иван нашёл средство удержать расположение к нему Петра. Митрополит пользовался большим уважением в Орде, куда ездил, чтобы получить от нового хана Узбека подтверждение прежних грамот, освобождающих духовенство от дани, и чтобы предупредить послов папы, которые могли испросить себе у хана вредные для православия преимущества в южных областях Руси. Пётр, принятый ханом с великими почестями, получил от него подтверждение всех прежних прав Русской Церкви.

Предстоятель совсем поселился в Москве у любимого князя и просил его устроить здесь свой кафедральный собор, то есть место постоянной службы митрополита. «Если послушаешь меня, сын мой, - говорил он, - храм Пречистыя Богородицы построишь и меня успокоишь в своём городе, то и сам прославишься более других князей, и город этот славен будет; святители в нём станут жить, и покорит он все другие города и кости мои здесь положены будут». Иван Калита его послушался и основал каменный собор Успения Богоматери. Работа шла быстро - святитель успел устроить в ней для себя гроб собственными руками близ жертвенника. Перед смертью он завещал для строительства этой церкви, где и был погребен, значительную сумму, раздав всё прочее свое имение нищим, черноризцам, священникам и вообще церковникам и своим домочадцам. Пётр скончался 21 декабря 1326 года, не дождавшись окончания желанной постройки, но гроб его, поставленный в Успенском соборе, действительно стал краеугольным камнем величия Москвы.

Погребение митрополита совершал Феодосий, епископ Луцкий (Луцк входил тогда в состав Галицко-Владимирского княжества), прибывший к нему, без сомнения, прежде по делам епархиальным — доказательство, что и галицко-владимирские епископии находились ещё в подчинении Киевскому митрополиту.

На переселение Петра в Москву следует смотреть так же, как на переселение двух его предшественников во Владимир: это было их личное переселение, а отнюдь не перенесение самой кафедры митрополита в тот или другой город. Пётр имел титул митрополита Киевского и всея Руси и хотя мало жил во Владимире, но, подобно предшественнику, управлял епархиею Владимирскою, а не Московскою, ещё не существовавшей в то время.

Пребывание митрополита в Москве давало этому городу значение главного города всей Руси, потому что князей было много, а митрополит был один. Кроме того, митрополит, естественно, должен был действовать постоянно в пользу того князя, в городе которого жил. После Петра все митрополиты жили в Москве.

Русский митрополит в ту пору был единственным выразителем идеи единства Русской земли. Теперь Москва, незначительный город без всякого достойного прошлого, сразу заняла положение церковного центра русской православной веры.

Взаимоотношения Орды и Русской Церкви

Во время завоевании Руси монголы были язычниками. Они признавали единого Бога, но поклонялись и многим другим богам: идолам, солнцу, луне, воде, огню, теням умерших ханов, верили в силу молнии над бесами, в очистительное значение огня, в колдовство и держали у себя целые толпы шаманов и заклинателей. В Орде едва ли была одна какая-нибудь господствующая религия, скорее всего, там господствовала смесь всяких верований Средней Азии. Отсюда объясняется религиозный терпимость монголов. В своей Ясе (книге запретов) Чингиз-хан велел уважать и бояться всех богов, чьи бы они ни были. В Орде свободно отправлялись всякие богослужения, и ханы сами участвовали при совершении и христианских, и мусульманских, и буддийских обрядов, уважали и духовенство всякой веры. Разорение русских святынь, жестокости против христиан во время нашествия на Русь нимало не противоречили этой веротерпимости, а проистекали из обычной манеры вести войну, когда разрушают всё и убивают всех.

Поэтому-то, когда Бытыевы полчища пронеслись и затем осели на Волге, Русь вздохнула относительно свободно, и как гражданская, так и церковная жизнь пошли в ней по прежнему. Монгольские ханы предоставили ей свободное течение, только требовали себе дани, вызывали к себе князей и митрополитов, да изредка делали набеги в пределы русских земель.

Монгольские императоры и ханы Золотой Орды никого не принуждали к отступлению от христианской веры или закона, терпели на глазах у себя христианское богослужение и перед своим дворцом христианскую часовню, а некоторые, например Гуюк (1206-1248), даже выдавали содержание христианским священникам, сами соблюдали обряды и присутствовали при богослужении христиан. О Хубилае (1215-1294) один очевидец рассказывает следующее: в праздники Пасхи и Рождества Христова он приказывал христианам явиться во дворец с Евангелием, окуривал их ладаном и, торжественно поцеловав, принуждал к тому же своих приближенных.

Сами относясь терпимо к христианской вере, ханы требовали того же и от всех своих подданных. В своих ярлыках, выдаваемых русским митрополитам, они заявляли: «Кто будет хулить веру русских, или ругаться над нею, тот ничем не извинится, а умрет злою смертью».

Такая веротерпимость замечается в монгольских ханах не только тогда, когда они были язычниками, но и тогда, когда они приняли ислам. Мусульманин Берке с удовольствием слушал христианские рассказы епископа Ростовского Кирилла, вторично пригласил его к себе для исцеления своего сына и позволил открыть в своей столице Сарае епископскую кафедру в 1261 году. Хан Узбек, вообще благосклонно относясь к христианству, не препятствовал своей сестре Кончаке не только выйти за московского князя Юрия Даниловича, но даже принять крещение (с именем Агафьи). Другой хан, Чанибек, выдал ярлык митрополиту Алексию, обращался к его помощи для исцеления своей жены Тайдулы и вообще, по свидетельству летописи, был «добр зело ко христианству и многу льготу сотвори земле русской».

Пользуясь веротерпимостью монголов, первый в монгольское время митрополит Кирилл у хана Менгу-Темира выпросил ярлык духовенству. Ещё при первом обложении Руси данью духовенство было освобождено от ее платежа. Хан Менгу в своем ярлыке так же освободил всё белое и черное духовенство от всех своих даней и пошлин. От даней и пошлин освобождались также братья и дети священнослужителей, которые жили с ними не в разделе. Церковные земли и угодья, церковные люди, вещи, книги, иконы и прочее объявлены неприкосновенными; запрещено было под страхом злой смерти хулить православную веру. По другому ярлыку хана Узбека митрополиту Петру, духовенство освобождено было от всякого ханского суда; все церковные люди подчинены были суду митрополита и притом по всем делам, не исключая уголовных. Всех ярлыков духовенству известно доселе семь.

Племянник хана Берке, тронутый речами ростовского епископа Кирилла, бывшего в Орде, тайно от родных уехал в Ростов и крестился с именем Петра. Памятником его благочестия остался в Ростове монастырь во имя Петра и Павла. Он умер около 1288 года, приняв пострижение. Крестились и другие знатные люди: мурза Чет, построивший при Калите костромской Ипатьевский монастырь, родоначальник Годуновых; внук Мамая Олекса в Киеве при Витовте, родоначальник Глинских. Приняли крещение также Беклемиш (Михаил), сын князя Бахмета, родоначальника Мещерских; царевич Берка (Иоанникий), родоначальник Аничковых; царевич Аредич, родоначальник Белеутовых; князь Чет (Захария), родоначальник Годуновых; царевич Серкиз, родоначальник Старковых; два сына хана Кульпы (Иоанн и Михаил); мурза Атун, родоначальник Сабуровых; Кочев (Онисифор), родоначальник Поливановых; Мурза (Спиридон), родоначальник Строгановых; Кичибей (Селиван), родоначальник Кичибеевых; баскак устюжский Буга (Иоанн) и некоторые другие.

Родственницы ханов, выходя замуж за князей, всегда принимали христианство. Особенно много крестилось ордынцев при митрополите Алексии. Чаще всего крестились те, кто поступал на русскую службу.

Но, будучи сами терпимы по отношению ко всяким религиям и не допуская осмеяния их, монголы, естественно, могли требовать того же и от русских князей. Когда же последние, как прилично христианам, отказывались исполнять языческие обряды и говорили о превосходстве христианства над язычеством, они возбуждали неудовольствие ханов, как ослушники их воли и оскорбители воли великого Чингиз-хана. Такими особенно должны были они казаться, когда отказывались выполнять обычные у татар церемонии, как, например, прохождение через огонь, или когда на них клеветали, как на хулителей хана и веры монгольской. Таким образом и потерпели смерть Михаил Черниговский и Роман Рязанский.

Монгольское завоевание, как ни странно, дало православной Церкви больше свободы, чем было до того. Ещё до нашествия монастыри были крупными землевладельцами, а митрополиты и епископы располагали значительной политической властью, являясь судьями для всего клира по всем вообще делам, а по целому ряду дел — и для всего населения. Но поставленные на кафедру либо местным вечем, либо местным князем, древнерусские епископы зависели от этих светских политических сил. Монастыри, с другой стороны, часто самым фактом своего возникновения были обязаны князьям — у каждой княжеской династии был свой монастырь, в котором члены этой династии и хоронились, и постригались в иночество, если что-нибудь обрывало их политическую карьеру. Самостоятельный относительно мелких светских властей, такой монастырь составлял своего рода княжескую вотчину, и перед князьями никакой политической силы, разумеется, не представлял. Словом, зависимость церкви от государства, но ещё не подчинения, было большим. Освобождением от такой зависимости церковь была обязана событию, очень тягостному для остальной, не связанной с Церковью напрямую России — завоеванию Руси монголами.

Высший руководящий политический центр Руси переместился в Орду. За исключением Новгорода, епископ стал так же мало зависеть от веча своего родного города, как и князь. Но епископ перестал зависеть в то же время и от князя, по крайней мере, юридически: ибо правовое положение церкви определялось теперь ханским ярлыком. Митрополит, так же как и князь, должен был отправляться в Орду и покупать ярлыки на отправление должности. В этих грамотах, данных неверными «царями» (как называли ханов на Руси), привилегии Русской церкви были закреплены столь определённо и широко, как ещё ни разу не было при благоверных российских князьях: недаром на семь ордынских ярлыков ссылались ещё митрополиты в XVI веке, защищая права Церкви от захватов светской власти. Первый же из этих ярлыков, относящийся ещё к XIII столетию, всего тридцатью, самое большее сорока годами позже Батыева разгрома, даровал православному духовенству не только самую широкую свободу исповедания, но и целый ряд свобод чисто гражданского характера. «Попы, чернецы и все богадельные люди» были освобождены как от татарской дани, так и от всех других поборов. Привилегия распространялась и на всех церковных людей вообще, то есть и на мирских людей, состоявших в услужении церкви. Одновременно за церковью были закреплены все недвижимые имения, находившиеся в данный момент в её руках. На ярлыке, данном митрополиту Петру ханом Узбеком, к этому прибавилась ещё полная автономия церковного суда во всех делах, касающихся «церковных людей» в самом широком смысле слова: «А знает митрополит в правду, и право судит и управляет люди своя в правду, в чем ни буди: и в разбои, и в поличном, и в татьбе, и во всяких делах ведает сам митрополит един или кому прикажет».

Ханские грамоты устанавливали, таким образом, самый полный иммунитет Церкви, каким только она пользовалась в средние века где бы то ни было в Европе: восточному православию, в этом случае, не приходилось завидовать католицизму. Причины такого милостивого отношения «неверных» (сначала язычников, позже, с Узбека, и мусульман) завоевателей России к православной вере, её представителям и даже ко всем, кто ей так или иначе служил, указаны в ярлыках вполне точно — и это не было следствием обычной веротерпимости монгольских властителей. Всё было гораздо проще. «Чингиз царь и первые цари, отцы наши, - говорит, например, ярлык, данный митрополиту Алексею (около 1357 года), - жаловали церковных людей, кои за них молилися... Так молвя, написали есмя: какова дань не будет, ни пошлина, ино того тем ни видеть, ни слышать не надобе, чтобы во упокое Бога молили и молитву воздавали... И мы... есмя Алексея митрополита пожаловали. Как сядет на своем столе ямолитву воздаст за нас и за наше племя». «Молитва», конечно, предполагалась публичная, официальная - а не частная, про себя: эта последняя была делом совести пожалованного ханом владыки, а ни до чьей совести Орде, с её строго практической точкой зрения на всё, не было дела. Что было важно хану — это, чтобы его в России формально признавали государем, признавали те, чей голос имел вес и авторитет в глазах массы. И ордынцы прекрасно понимали ту простую истину, что оружием можно завоевать страну, но держаться в ней при помощи одного оружия нельзя. Что церковь предоставляла в их распоряжение свое влияние на верующих, этого нельзя было не оценить, и естественно было наградить за это церковь привилегиями. А что эти последние стесняли власть местных светских правителей, это, конечно, Орде могло быть только приятно.

Союз православной Церкви и хана на первых порах был одинаково выгоден для обеих сторон. А что впоследствии он окажется выгоднее первой, чем последнему, этого в Орде не умели предусмотреть именно потому, что были слишком практическими политиками. Пока они получали в свое распоряжение крупнейшую полицейскую силу, позволявшую заменить мечом духовным меч вещественный, который неудобно же было извлекать из ножен слишком часто. За исключением Твери, князья которой не ладили с Церковью и были за то ею преследуемы, нигде не было за XIV век крупного народного восстания против хана, а когда началось княжеское восстание под главенством Москвы, Церковь уже давно успела прочно освоить себе все выгоды, предоставленные ей ярлыками.

Митрополит Алексий и его его роль в возвышении Москвы

После смерти Петра митрополитом стал присланный из Византии Феогност, который неутомимо трудился, опекая северные и южные области своей обширной паствы. Ослабленный старостью и трудами, он почувствовал нужду в помощнике, который мог бы заменять его при частом отсутствии в Москве и ещё при жизни выбрал себе преемником Алексия. В русской истории митрополит Алексий сыграл исключительную роль.

Ещё при княжении Даниила Александровича знатный боярин Феодор Бяконт переселился в Москву из Чернигова, разорённого тогда татарами. Здесь под защитою кроткого и благочестивого князя он нашел спокойную жизнь и оставил после себя многочисленное потомство. Старший сын его Елевферий, родившийся в 1300 году, был принят от купели сыном князя Даниила — отроком Иваном (будущим Иваном Калитой). На 13-м году жизни с Елевферием приключилась удивительная история. Однажды он раскинул сети на птичек, долго сторожил их и от утомления задремал. Вдруг он услышал голос: «Алексий! К чему такой труд твой? Тебе надобно быть ловцом людей». Эти слова глубоко запали в душу отрока. Он стал молчалив, покинул детские игры, стал искать уединения, проводил время в молитве и чтении книг, изнурял себя постом.

В возрасте 15 лет он решил посвятить себя иноческой жизни, и позже, в 1320 году был пострижен в Московском Богоявленском монастыре с именем Алексий, которое услышал он в своём сонном видении. Наставником и руководителем юного инока был старец Геронтий, опытный в духовной жизни. В иноческих подвигах Алексия прошло более 20 лет. Митрополит Феогност любил Геронтия и его ученика, часто призывал их к себе для беседы, и однажды повелел Алексию жить на святительском дворе и заведовать церковными судебными делами. Алексий провел 12 лет в этой должности в звании митрополичьего наместника. В конце 1352 года митрополит, уже дряхлый и слабый, рукоположил своего наместника в сан епископа Владимирского и посоветовавшись с московским великим князем Симеоном Гордым, назначил Алексия своим преемником. С извещением об этом избрании тогда же послали грамоту в Константинополь. Такое единодушное ходатайство за Алексия как бы от всей Русской Церкви, равно как и добрые известия о нём, доходившие до Константинополя и другими путями, расположили императора и патриарха согласиться на возведение смиренного епископа Владимирского в сан митрополита.

В то время свирепствовала в Москве и во многих других областях Русской земли страшная моровая язва, известная под именем «черной смерти». Она началась в Китае, где истребила до 13 миллионов народа, обошла всю Среднюю Азию, большую часть Европы и из Скандинавии перешла во Псков, где свирепствовала с такою силою, что едва лишь треть жителей осталась в живых. Псковитяне призвали к себе из Новгорода блаженного архиепископа Василия; как добрый пастырь, он спешил утешить их, презирая опасность, и молился вместе с ними, обходя город крестным ходом с чудотворными иконами и святыми мощами. На возвратном пути блаженный святитель скончался, без сомнения, зараженный язвою. Скоро язва посетила Новгород, Киев и почти все города русские. В Москве в короткое время скончались митрополит Феогност и великий князь Симеон с двумя сыновьями. Живых сыновей после Симеона не осталось, и его преемником стал родной брат его Иван Иванович, тихий, миролюбивый и слабый. В своём завещании Симеон обратился к братьям с такими словами: «Худых людей не слушайте, а если кто станет ссорить вас, слушайтесь отца вашего, владыку Алексия».

Летом 1353 г. из Константинополя пришло приглашение Алексию прибыть к патриарху. Он немедленно отправился и благополучно достиг греческой столицы, где пробыл около года. В июне 1354 года новому митрополиту было выдано соборное деяние и известие о поставлении его, подписанное патриархом Филофеем, а осенью того же года Алексий выехал из Константинополя. Чтобы понять, какие у него были права, приведём отрывок из грамоты патриарха: «И пишем, и увещеваем отечески, чтобы все приняли его [Алексия] с радостью и все возвеселились о его пришествии, оказывали ему всякую честь и благопокорность в том, что он будет говорить или к чему будет убеждать их для пользы их душ и утверждения благочестивых и православных догматов Божией Церкви. Ибо оказываемые ему уважение, честь и благоговение относятся к Богу, переходят на нашу мерность и находящийся при нас Божественный и священный Собор. Он [Алексий] должен воссесть на священный престол как совершенный митрополит Киевский и всея России и пользоваться всеми, относящимися к той святейшей митрополии, правами и преимуществами; должен, по Божественным и священным канонам, иметь власть во всех делах той Церкви, определять в ней чтецов, поставлять иподиаконов и диаконов, рукополагать священников и вообще совершать всё предоставленное преосвященному архиерею Киевскому и всея России. А все, находящиеся в той Церкви, клирики и прочие освященные лица, монахи и мирские, должны подчиняться и повиноваться ему как своему пастырю, отцу, учителю, посреднику и примирителю в делах Божественных и с усердием принимать и исполнять то, чему он будет их учить для пользы и спасения их душ».

В те времена Константинополь не хотел иметь русского митрополита на Руси, о чём в соборном акте говорилось: «Хотя подобное дело совершенно необычно и небезопасно для церкви, однако ради достоверных и похвальных свидетельств ο нём [Алексии] и ради добродетельной и богоугодной жизни, мы судили этому быть, но это относительно одного только кир Алексия и отнюдь не дозволяем и не допускаем, чтобы на будущее время сделался митрополитом русским кто-нибудь другой, устремившийся сюда оттуда: из клириков сего богопрославленного, боговозвеличенного и благоденствующего Константинополя должны быть поставляемы митрополиты русские».

Собор сделал оговорку, что Алексий поставляется митрополитом только, как исключение, вследствие личных своих достоинств, но что впредь митрополиты должны посылаться на Русь непременно из Византии. Кафедра русского митрополита по богатству занимала первое место в константинопольском патриархате. Патриархи и императоры смотрели на неё, как на весьма важный источник своих доходов, и стремились продолжать её зависимость от Греции, ο замещении кафедры митрополита своими кандидатами, поскольку митрополиты-греки пересылали из России в Грецию большие суммы.

Согласившись возвести на престол Русской митрополии Алексия, патриарх однако же, дал ему помощника из числа греков, ризничего великой церкви и сосудохранителя царского клира, диакона Георгия Пердику, посвятив его в экзархи, «с тем тобы он, по данному ему праву и церковным законам, содержал наместничество святейшего архиерея Киевского и всея России Алексия». Впрочем, Георгий оставался в России недолго.

Преемник Феогноста сразу же столкнулся с церковными неурядицами. Болгарский (в Болгарии в 1235-1393 годах была автокефальная Церковь с резиденцией в столице - городе Тырнове) патриарх ещё при жизни Феогноста посвятил некоего Феодорита в митрополиты для Русской Церкви. Хотя Константинопольский Собор признал поступок болгарского патриарха незаконным и, отвергнув Феодорита, назначил Владимирского епископа Алексия в митрополиты всея Руси, однако, уступая требованию великого князя Литовского Ольгерда, который не хотел, чтобы православные, живущие в Литве, зависели от митрополита, избранного в Москве, патриарх решился поставить для Литвы другого митрополита, какого-то Романа. Это произвело тревогу в Русской земле, тем более, что Роман стал притязать и на Тверскую епархию, граничащую с Литвой и тесно с ней связанной. Чтобы положить конец смутам, Алексий должен был снова отправиться в Константинополь, где патриарх подтвердил Роману, что он может управлять только Литвою и Волынью, а Алексию предоставил быть митрополитом Киева и всея Руси.

Перед своим отъездом из Константинополя Алексий, изложил патриарху обстоятельства, заставившие русских митрополитов переселиться из Киева во Владимир, и указал на упорное пребывание Феодорита в Киеве. О этому поводу патриарх дал следующее определение: «Мерность наша, рассудив вместе с находящимися при ней святейшими архиереями, возлюбленными о Господе братиями нашей мерности и сослужителями, вполне убедилась, что нет другого [кроме Владимира] местопребывания, и успокоения, и пристанища для святейшей митрополии Русской и что архиерей совершенно не имеет там [в Киеве] средств к удовлетворению самых необходимых потребностей и к верному исполнению своих обязанностей, между тем как здесь [во Владимире] он может находить себе достаточное продовольствие и свободу управления. А потому настоящим соборным деянием повелеваем в Духе Святом через нашу соборную грамоту, чтобы как этот святейший митрополит России, так и все преемники его пребывали во Владимире и имели Владимир своею кафедрою неотъемлемо и неизменно навсегда. Но пусть и Киев числится собственным их престолом и первою кафедрою архиерея, если останется целым. А после Киева и с ним пусть будет второю кафедрою и местом пребывания и успокоения для Русского митрополита святейшая епископия Владимирская, в которой он беспрепятственно, пока потребует нужда, да совершает поставления чтецов и иподиаконов, рукоположение диаконов и иереев и все прочее, что подобает по церковным канонам местному архипастырю. Если же Божьей помощью и возвратится Киев в древнее благополучное состояние и будет из него изгнан низложенный Феодорит, так что окажется возможность иметь в Киеве архиерею какое-нибудь успокоение, и тогда пусть останется Владимир за митрополитами Русскими в виде собственной их кафедры, только да будет, как выше сказано, Киев первым их престолом и первою кафедрою». Таким образом, Киев оставался первой кафедрой митрополита, а Владимир становился второй. То есть произошло не перенесение кафедры, а только переселение самого митрополита и предоставление ему епархии Владимирской вместе с Киевскою. Таким образом, митрополит автоматически становился и епископом Владимирским. Но реально резиденция митрополита располагалась в Москве.

В правление Ивана II Красного Алексий был главным советником великого князя и во всём ему содействовал, а его содействие было тогда очень важно вследствие особенного благоволения к нему ордынских ханов. Алексий несколько раз ездил в Орду, где авторитет его особенно укрепился после одного случая.

В 1357 году, по случаю глазной болезни ханши Тайдулы, которую никак не могли вылечить татарские волхвы, хан Чанибек написал к князю: «Мы слышали, что Бог не отказывает молитвам главного попа вашего; отпустите его к нам, да исцелеет его молитвами царица моя; а то пойду опустошать землю вашу». Святитель поехал и исцелил Тайдулу. После этого его ещё более стали ценить в Орде. В том же году Чанибек умер, а его сын, свирепый Бердибек, потребовал от русских князей новой дани. Алексий снова поехал в Орду ходатайствовать за Русскую землю. При содействии ханши Тайдулы он договорился с ханом и вернулся с новым ярлыком.

Митрополит постоянно объезжал епархии и в 1358 году посетил, в том числе и Киев, где пробыл около двух лет. Во время этого путешествия в юго-западные области Алексий подвергся нападению литовского князя Ольгерда, который обманом пленил всех его спутников, расхитил находившееся при нём ценное имущество, и самого заключил под стражу, и умертвил бы, если бы святитель при содействии некоторых людей не ушёл тайно, как беглец. Видимо, здесь нужно искать объяснения, почему Алексий до конца своей жизни не посещал более ни Киева, ни вообще владений литовского князя, на что Ольгерд жаловался патриарху.

Спустя два года по возвращении святителя из Орды в 1359 году скончался великий князь Иван, сын Ивана Калиты. В краткое время его правления заметно ослабела власть великого князя над удельными княжествами. Удельные князья с одной стороны, а с другой — великий князь Литовский Ольгерд всё чаще нарушали спокойствие Северо-Восточной Руси.

Великий князь Иван перед своей смертью не только оставил на попечение митрополиту Алексию своих сыновей Дмитрия и Ивана, но и поручил ему управление и охрану всего княжества, не доверяя никому другому ввиду множества врагов — внешних, готовых к нападению со всех сторон, и внутренних, которые завидовали его власти и искали удобного времени захватить её. Смерть Ивана Ивановича подала повод для притязаний суздальских князей на великое княжение, и старший из них, Димитрий Константинович, был утвержден новым ханом Наврузом в достоинстве великого князя Владимирского. Дмитрий хотел перенести во Владимир, как в древнюю столицу великокняжескую, и престол митрополии, но Алексий, благословив суздальского князя на великое княжение в кафедральном соборе Владимирском, не захотел расстаться с Москвою.

В это время Золотая Орда взволновалась смутами: в 1363 году явилось вдруг два хана. Первым делом правительства Алексия было отправка малолетнего князя Дмитрия с опытными наставниками-дипломатами в Орду для получения там ярлыка на великое княжение Владимирское. Один из ханов, Муруд, или Мюрид, признал малолетнего Димитрия Московского великим князем и главою князей русских. Димитрий Суздальский удалился из Владимира в свой удел, а Алексий с радостью благословил своего питомца на великое княжение чудотворною Владимирскою иконою Богоматери.

При юном князе митрополит был настоящим правителем государства и выручал Москву из довольно опасных обстоятельств. Он помог Дмитрию удержать великокняжеский престол, несмотря на соперничество старшего родича, Димитрия Суздальского. Широко пользовался Алексий своими прерогативами как митрополит и в борьбе Москвы против сепаратистских устремлений других князей, когда, например, он вступил в ссору суздальских князей Димитрия и Бориса из-за нижегородского княжества. Суть спора была в том, что на освободившееся место нижегородского князя по старшинству должен был заступить Дмитрий Суздальский. Но когда он приехал в Нижний, то застал там своего брата Бориса. Тот не уступил ему нижегородского стола, и Дмитрию пришлось ни с чем вернуться в Суздаль.

Для Москвы захват Борисом нижегородского княжества представлял потенциальную опасность, поскольку на востоке русских земель могло возникнуть крупное единое княжество, включающее такие центры, как удельный город Бориса Городец и занятый им Нижний Новгород. И всё это усугублялось тесными родственными связями Бориса с литовским князем Ольгердом, которому он приходился зятем, а также дружественными контактами Бориса с Сараем, откуда ханские послы привезли ему ярлык на Нижегородское княжение. В складывающуюся опасную ситуацию решил вмешаться митрополит Алексий.

Ещё в 1341 году по повелению Орды путём слияния Суздальского княжества с выделенными из Владимирского княжества территориями Нижнего Новгорода и Городца было образовано Суздальско-Нижегородское княжество. В церковном отношении земли нового княжества оказались разделёнными. Суздальская территория осталась в ведении суздальского епископа, а волости Городца и Нижнего Новгорода, ранее относившиеся к Владимиру, остались во владимирской епархии, которой управлял сам митрополит. Таким образом, на территории, над которой в 1363 году установил свой контроль Борис Городецкий, церковная власть принадлежала Алексию. И он решил ею воспользоваться.

В Нижний Новгород были направлены послы митрополита архимандрит (монашеский чин, один из высших в Русской Церкви, обычно это настоятель крупного монастыря ) Павел и игумен (начальник монастыря; в древности игумен не обязательно был священником) Герасим, которые пригласили Бориса на переговоры в Москву. Тот отказался. Тогда митрополит послал Сергия Радонежского, который закрыл местные церкви. В результате Борис пошёл на переговоры и в конце-концов в Нижегородском княжестве сел более удобный Москве князь.

Алексий влиял и на дела других княжеств, способствуя созданию там власти, дружественной Москве. В 1365 тверской престол захватил князь Михаил Александрович. Другим претендентом на княжеский стол был Василий Кашинский (Кашин был вторым по значению городом в Тверском великом княжестве). И как только в Тверском княжестве обнаружилась оппозиция действиям великого князя Михаила Москва сразу же вмешалась в конфликт. Митрополит Алексей приказал тверскому епископу Василию рассудить князей. Но епископ принял сторону сильнейшего.

Тогда в 1367 году Москва заключила договор с Великим Новгородом и начала давить на Тверь. Тверской владыка Василий был вызван митрополитом в Москву и из судьи превратился в подсудимого. Алексей оправдал Василия Кашинского. Михаил Александрович Тверской должен был покинуть княжество и искать помощи в Литве.

При посредстве митрополита заключались все княжеские договоры; он употреблял свою духовную силу и для того, чтобы заставлять князей соблюдать эти договоры, предавал отлучению тех из них, которые вступали против Москвы в союз с Литвой. В результате обращения митрополита Алексия константинопольский патриарх Филофей в июне 1370 года издал отлучательную грамоту, адресованную смоленскому великому князю Святославу. Причиной отлучения было, как следует из патриаршей грамоты, предательство князя. Смоленский князь заключил договор с Дмитрием Ивановичем чтобы «ополчится на нашей веры и креста, поклоняющихся огню и верующих в него» (большая часть литовцев, в том числе и великий князь Ольгерд, была ещё язычниками). Несмотря на договор, князь Святослав «ополчился вместе с Ольгердом против христиан, и многое из них были убиты и разорены».

В некоторых случаях Алексий в интересах объединения Руси брал грех на душу, как это произошло в истории с тверским княжеством. Проблему установления мира с Тверью в Москве попытались разрешить в типичном для средневековья духе. Князя Михаила Тверского пригласили на переговоры в Москву. Тот заколебался, опасаясь западни. Тогда ему были даны клятвенные обещания гарантии его безопасности, и Михаил решился. Со своими боярами он отправился в Москву, но по прибытии был схвачен, бояре его арестованы и заключены под стражу. Грех за клятвопреступление снял с москвичей митрополит Алексий. Но коварному замыслу помешали слухи ο приближении трех послов от хана. Боясь ордынцев, москвичи выпустили на свободу плененного князя, принудив его дать клятву в соблюдении мира с Москвой.

История с тверским князем имела продолжение, в котором ярко проявилась роль митрополитов в утверждении власти московских государей. Тверской князь Михаил Александрович, давший по принуждению клятвенное обещание мира с московским князем, не счел нужным исполнить его. Он ушел к своему зятю, литовскому князю, и побудил его прийти в 1368 году на Москву с огромным войском. К тому времени в Москве построили каменную стену вокруг Кремля, и опустошительное нашествие Ольгерда разбилось об новопостроенные твердыни, за которыми спаслись князь и митрополит. После этого Алексий употребил свою духовную власть для того, чтобы смирить союзных Ольгерду князей: тверского Михаила Александровича и смоленского Святослава Ивановича. Он наложил на них анафему и для большей внушительности испросил у патриарха её утверждение. Патриарх в 1370 году послал на Русь несколько грамот, адресованных к великому князю, к митрополиту и к другим русским князьям, в которых, возвеличивая Алексия, он подтвердил наложенное им отлучение на тверского и смоленского князей, призвал всех русских князей к повиновению митрополиту и к участию в войне против нечестивого Ольгерда в союзе с Дмитрием Ивановичем Донским. Отлученный князь тверской Михаил Александрович отправил к патриарху жалобу на несправедливость наложенной на него духовной кары и просил рассудить его с митрополитом, на что патриарх и должен был юридически согласиться. Но, видимо узнав вскоре об участии Алексия в не очень этичном захвате тверского князя, он, для охранения репутации самого же митрополита, в особых посланиях предложил им кончить дело взаимным миром, угрожая в противном случае неприятным его концом. Тверской князь после этого ещё четыре года не переставал враждовать с московским князем, пока не вынужден был вполне ему покориться. При этом наложенная на князя Михаила Александровича анафема, конечно, в какой-то момент была митрополитом формально снята.

Последние годы Алексия были омрачены проблемами, которые современники называли «церковною смутою». Король польский Казимир и великий князь Литовский Ольгерд были недовольны заботой митрополита о Московском великом княжестве. Они потребовали от патриарха Филофея особого митрополита для западных епархий. Патриарх был вынужден уступить и посвятил в сан митрополита Антония, епископа Галицкого, а по смерти его — Киприана, родом серба, и притом с тем, чтобы по смерти святого Алексия Киприан остался митрополитом всея Руси. Великий князь Московский Дмитрий Донской выразил сильное неудовольствие назначению Киприана без его согласия и при жизни святого Алексия.

При таких обстоятельствах митрополит, чувствуя приближение своей кончины, захотел, подобно предшественнику своему Феогносту, избрать себе при жизни достойного преемника. Он призвал к себе преподобного игумена Сергия Радонежского и приказал принести для него золотой крест. «Прости меня, Владыко, — сказал с поклоном Сергий, — я от юности не носил злата, тем более в старости желаю пребывать в нищете». Тогда Алксий объявил пустыннику, что он, чувствуя немощь старческую, намерен посвятить Сергия в сан епископа и назначить его своим преемником. Не только с глубоким смирением, но даже с живою скорбью отрекся Сергий от высокого назначения. Долго и настойчиво пытался убедить его Алексий, но смиренный труженик сказал ему решительно: «Владыко святый! Если не хочешь прогнать нищету мою от твоей святыни, не говори о таком тяжком бремени моему недостоинству». Поняв, что дальнейшие настояния заставят Сергия удалиться в безвестную пустыню, прозорливый святитель отпустил его обратно в монастырь. По человеческим соображениям, мудрый Сергий не хотел противиться воле Патриарха, назначившего митрополитом Киприана, отягчить тем свою совесть и обречь себя на продолжительные треволнения.

Однажды Алексий призвал к себе игумена Сергия Радонежского и приказал принести для него золотой крест. «Прости меня, Владыко, — сказал с поклоном Сергий, — я от юности не носил злата, тем более в старости желаю пребывать в нищете». Тогда Алексий объявил пустыннику, что он, чувствуя немощь старческую, намерен посвятить Сергия в сан епископа и назначить его своим преемником, но тот отказался от высокого назначения. Долго и настойчиво пытался убедить его Алексий, но тот ответил решительно: «Владыко святый! Если не хочешь прогнать нищету мою от твоей святыни, не говори о таком тяжком бремени моему недостоинству». Поняв, что дальнейшие уговоры заставят Сергия удалиться в безвестную пустыню, прозорливый митрополит отпустил его обратно в монастырь. По этическим соображениям мудрый Сергий не хотел противиться воле патриарха, уже назначившего митрополитом серба Киприана.

Не будучи готовым по своей психологии быть митрополитом, Сергий, с другой стороны, активно помогал митрополиту в установлении единства в русских землях. Алексий часто приезжал к Сергию в Троицкую обитель отдохнуть и посоветоваться. Эти два великие подвижника, духовно соединённые узами любви и понимания, в полном единении работали на благо народа русского, всячески помогая духовному просвещению и строительству русской земли. Можно сказать, что они явились наследниками и продолжателями дела Петра, первого митрополита Московского, по собиранию и укреплению Московского государства. В те время частыми были междоусобия среди князей, оспаривавших друг у друга ханский ярлык на великое княжество, и Алексий неоднократно возлагал на Сергия труднейшие политические поручения словом и убеждением усмирять распри удельных князей и убедить их к признанию верховной власти князя Московского. И настолько было велико обаяние личности Преподобного, что самые упорные смирялись перед силою и мудростью его слов.

В 1358 году Сергий отправился в Ростов, родной свой город, убеждать Константина Ростовского признать над собой власть великого князя. Но через два года Константин выхлопотал себе в Орде ярлык на самостоятельный удел, и в 1363 году Сергий вновь поехал в Ростов и убедил Константина не выступать против Ивана Калиты.

В другой год Алексий посылал Сергия Радонежского в Рязань для заключения мира с Олегом Рязанским и князь Олег «переменил свирепость свою на кротость».

Между тем великий князь готовил в преемники престарелому святителю своего любимца Михаила (Митяя). Кроме осанистой наружности, этот Михаил отличался обширными познаниями в делах гражданских; он много читал книг, имел хорошую память и беседа его была разнообразна и интересна. Поэтому-то великий князь и взял Митяя из Коломны, где он был священником, и сделал его своим печатником, потом, согласно со своими планами, убедил его постричься в монашество и в тот же день, как он постригся, сделал его архимандритом в своем Спасском монастыре. Князь Димитрий усилено просил Алексия, чтобы тот благословил Михаила на преемство митрополии, но митрополит отвечал ему, что Михаил ещё молод в иночестве и он не может благословить его: «Пусть будет митрополитом тот, кого изволит Бог и Пресвятая Богородица и изберет патриарх с Собором».

Алексий и Сергий были образованнейшие русские люди своего века; о них древние жизнеописатели замечают, что один «всю грамоту добре умея», другой «всякое писание ветхого и нового завета пройде». Одним из драгоценных памятников деятельности Алексия служит Евангелие, писанное его собственною рукою в 1355 году, когда он был в Константинополе и, следовательно, мог иметь в руках лучшие списки подлинника. Евангельский текст у Алексия, во многом несходный с прежними славянскими списками, заключает не только исправление ошибок, сделанных писцами, но совершенно новый перевод с подлинника и отличается буквальною близостью к греческому тексту.

Происходя из родовитого боярства, искони привыкший делить с князьями труды по обороне и управлению страной, Алексий был главным советником трёх великих князей московских, руководил их боярской думой, ездил в орду ублажать ханов, отговаривая их от злых замыслов против Руси, воевал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю, поддерживал его первенство и с неослабной энергией отстаивал значение Москвы как единственного церковного центра всей политически разбитой русской земли.

Алексий скончался в феврале 1378 года, 78 лет от рождения, пробыв на кафедре русской митрополии 24 года. исходя из родовитого боярства, искони привыкший делить с князьями труды по обороне и управлению страной, Алексий был главным советником трёх великих князей московских, руководил их боярской думой, ездил в орду ублажать ханов, отговаривая их от злых замыслов против Руси, воевал с недругами Москвы всеми средствами своего сана, карал церковным отлучением русских князей, непослушных московскому государю, поддерживал его первенство и с неослабной энергией отстаивал значение Москвы как единственного церковного центра всей политически разбитой русской земли.

Сергий Радонежский и психология русского человека

Преподобный Сергий Радонежский (1322-1392) оказал исключительно сильное влияние на политическую жизнь Северо-Восточной Руси и формирование системы ценностей русского общества. Писатель Борис Константинович Зайцев (1881-1972) писал о значении Сергия: «Для русского в нём есть как раз и нас волнующее: глубокое созвучие народу, великая типичность — сочетание в одном рассеянных черт русских. Отсюда та любовь и поклонение ему в России, безмолвная канонизация в народного святого, что навряд ли выпала другому» («Преподобный Сергий Радонежский»).

Будущий великий подвижник родился в семье благочестивого боярина Кирилла и его жены Марии, проживавших в селе под Ростовом. Ещё до его рождения был знак, что он станет необычным человеком. Однажды Мария в воскресенье пришла в церковь, как обычно, ко святой литургии. Она стояла с другими женщинами в притворе, а когда должны были приступить к чтению Евангелия и все люди стояли молча, младенец внезапно вскрикнул в утробе матери, так что многие изумились этому крику. Затем, в самом начале Херувимской песни, на словах «Иже херувимы...» младенец вновь вскрикнул, ещё громче, чем в первый раз, и его голос разнёсся по всей церкви. Мать его стояла в ужасе, и женщины, бывшие там, недоумевали и говорили: «Что же будет с этим младенцем?» Когда же иерей возгласил: «Святая святым!», то младенец снова, в третий раз, громко закричал. После этого необыкновенного события Мария во всё остальное время беременности следила за собой, не употребляла ни мяса, ни молока, ни рыбы, ни вина, а питалась только хлебом и овощами и пила одну только воду. Новорождённый младенец был назван в честь одного из апостолов Варфоломеем.

Ростов в те времена был центром культуры на Руси, и в нём было несколько хорошо поставленных православных школ, в которых обучали грамоте и закону Божьему. В такую школу и отдали Варфоломея на седьмом году жизни. У него было ещё два старших брата: Стефан и Пётр. Те быстро изучили грамоту, а Варфоломею чтение никак не давалось. Наставник прилежно обучал Варфоломея, но мальчик не понимал его, плохо учился и отставал от товарищей, занимавшихся вместе с ним. За это его часто бранили родители и строго наказывал учитель, а товарищи укоряли. Мальчик наедине часто со слезами молился Богу, говоря: «Господи! Дай мне выучить грамоту, научи и вразуми меня».

Однажды, будучи послан отцом искать затерявшийся скот, Варфоломей встретил незнакомого ему благообразного старца, который стоял на поле под дубом и усердно молился. Увидев его, мальчик сначала смиренно поклонился, затем подошёл и дождался конца молитвы. «Что тебе надобно, чадо?» — спросил старец. «Учусь грамоте, — отвечал отрок, — но не успеваю. Помолись за меня Богу, отче, чтобы я мог выучиться грамоте». Старец помолился и дал ему часть просфоры, сказав при этом: «Это даётся тебе в знак благодати и для разумения Священного Писания. Отныне овладеешь грамотой лучше братьев и товарищей». Сказав это, старец хотел удалиться, но благодарный Варфоломей упросил его посетить дом родителей. Благочестивые Кирилл и Мария с честью приняли странника. За трапезой родители Варфоломея рассказали знамения, сопровождавшие рождение их сына, Старец пояснил, что их сыну «надлежит сделаться обителью Пресвятой Троицы, дабы многих привести вслед себе к уразумению Божественных Заповедей» и после этих таинственных и пророческих слов удалился.

Отрок действительно внезапно постиг всю грамоту и чудесным образом изменился: какую бы книгу он ни раскрыл – он хорошо её читал и понимал. С этого времени в Варфоломее проснулось предчувствие предстоящей ему необычной жизни и он всей душой пристрастился к богослужению и изучению священных книг. Оставив сверстников с их развлечениями, он весь ушёл в свой нарождавшийся духовный мир.

Епифаний Премудрый, ученик Сергия Радонежского, написавший самое первое его «Житие...», одну из глав назвал: «О том, как Варфоломею было даровано познание грамоты от Бога, а не от людей». Писатель Борис Зайцев видел особый знак скромности и смирения в том, что будущий святой не мог обычным способом обучиться грамоте, поскольку вся жизнь Сергия указывала на то, что не в способности к наукам его сила, поскольку в этом он ничего не создал. Зайцев писал: «Есть люди, внешне так блестяще одарённые, — нередко истина последняя для них закрыта. Сергий, кажется, принадлежал к тем, кому обычное даётся тяжко, и посредственность обгонит их — зато необычайное раскрыто целиком. Их гений в иной области».

Психологи различают сильный и слабые типы нервной системы. Сильный тип отличается тем, что рутина его угнетает; в условиях обычной, повседневной деятельности, при выполнении монотонной работы у него развивается состояние скуки, снижается эффективность, поэтому лучших своих результатов он добиваются, как правило, в условиях повышенной мотивации. Людям с сильным типом присуща высокая работоспособность, малая подверженность утомлению. Они могут выполнять нескольких видов заданий одновременно, то есть хорошо распределять свое внимание; способны переносить сильные раздражители, сохранять спокойствие и хладнокровие в стрессовых ситуациях. Авральная ситуация мобилизует таких людей, и в ситуациях напряженной деятельности и повышенной ответственности наблюдается улучшение эффективности их деятельности.

У людей со слабым типом нервной системы при напряженной деятельности снижается эффективность работы, возникает тревога, неуверенность. Такие люди плохо переносят сильные раздражители. Для них характерна высокая устойчивость к монотонной работе, поэтому представители слабого типа добиваются лучших результатов в условиях повседневной, привычной и спокойной деятельности.

Для Сергия Радонежского был характерен сильный тип нервной системы. Особое значение, которое он получил в глазах русских людей, возможно, связано с тем, что для многих из них был характерен такой же тип нервной системы, и потому им был понятен и близок его образ жизни и мотивы, двигавшие им. В каждом народе присутствуют личности с разным типом нервной системы, но обладатели какого-то типа могут численно преобладать, тогда можно говорить о характерном типе нервной системы всего народа. Если мы сравним психологию русского человека и европейца, то есть основания полагать, что в целом для русских более характерен сильный, а для европейцев — слабый тип нервной системы. Возможно, на Руси этот тип выработался вследствие непростых условий жизни в постоянной борьбе с суровой природой и внешними врагами. Европеец же веками жил на одном месте в условиях благоприятного климата. Целыми днями он вычищает свой дом и участок вокруг него. И так — столетия. Такая монотонная жизнь скучновата, но европейцы к ней привыкли да и альтернатив ей не было, разве что отправиться в крестовый поход или в дальние неисследованные земли. Но на это решиться мог не каждый.

На Руси жизнь была другая. Славяне как пришли в Восточную Европу, так и стали двигаться на север и восток не останавливаясь, благо земли везде были свободные. Является ли это особенностью славянских племён, или же любой другой народ, оказавшись в такой ситуации, вёл бы себя подобным образом — трудно сказать. На благодатном юге восточно-европейских земель было тесновато, поскольку сюда перебиралось множество кочевых племён. Поэтому славяне смещались в менее благоприятные, но свободные северо-восточные края. Для того, чтобы расчистить место для жилья, приходилось тратить много времени и сил. Европеец, веками живя на одном месте, постепенно делал его благоустроенным и аккуратным. Русский человек был рад прорубить хоть какую-нибудь дорогу и соорудить грубое, но достаточно прочное жильё. На благоустройство сил уже не хватало. Затем люди перемещались в новые места, и всё приходилось делать заново, как и решать новые проблемы. И так поколение за поколением. Русский человек привык постоянно что-то строить, что-то преодолевать. Он к такому постоянному преодолеванию привыкал, и если возникал длительный период спокойной, размеренной и в общем-то скучной жизни, называл такое существование «застоем» и чувствовал себя внутренне неудовлетворённым.

Юный Варфоломей жил во всём слушаясь своих родителей, старался исполнять их повеления и ни в чём не выходить из их воли. Но уже проявлялись своеобразия его характера. Обдумывая рассказы матери о необычных случаях в его детстве, мальчик приходил к осознанию того, что для него предназначен свой, особый путь, который он пытался осознать и неуклонно ему следовать. С какого-то времени он начал строго поститься, в среду и в пятницу вообще ничего не ел, а в прочие дни питался хлебом и водой. Мать стала уговаривать его есть нормально: «Прекрати, чадо, такое длительное воздержание, ты не достиг ещё зрелости, время для этого не настало. Всё ведь хорошо, но в своё время». Варфоломей следовал Священному Писанию, где сказано, среди прочего: «Чти отца своего и мать свою и будешь долголетен на земле», и чтобы не нарушить эту заповедь, просил мать согласиться с его образом жизни, дабы ему не пришлось невольно ослушаться родителей. Но при этом он не выделялся из семьи, считался с духом и обычаями родного дома, как считались и с ним.

Постепенно в отроке накапливалось желание уйти из мира низшего в высший мир непосредственного общения с Богом. Он не ходил к играющим детям и не участвовал в их забавах, бездельникам и суетным людям не внимал, со сквернословами и насмешниками не общался.

Семья Варфоломея около 1330 года была вынуждена покинуть ростовскую область. Его отец прежде владел большим имением, был славным и именитым боярином, имел большое богатство, но к концу жизни обнищал и впал в бедность. Для этого было несколько причин: из-за частых хождений с князем в Орду, частых набегов Орды на Русь, из-за многих тяжких даней и сборов ордынских, из-за нередкого недорода хлеба. Но хуже всех этих бед было великое нашествие Орды, во главе с темником Федорчуком, случившееся в то время. После этого ещё в течение года продолжались насилия, но уже с русской стороны.

Иван Калита выдал одну из дочерей за Константина Ростовского, и Ростовское княжество отошло к Москве. Это имело тяжкие последствия для ростовских князей и бояр, так как у них были отняты власть, княжество, имения, честь и слава — всё забрала Москва. По повелению Калиты в Ростов был послан воевода. Нужно было собирать дань для Орды, и московский посланник предпринял жёсткие меры. Многие из ростовцев вынуждены были отдавать своё имущество москвичам, а сами получали взамен побои и оскорбления, таким образом, не только лишались имущества, но и получали раны и увечья, и всё приходилось сносить безропотно. Москвичи настолько осмелели в Ростове, что подняли руку даже на самого градоначальника, старейшего ростовского боярина по имени Аверкий, которого повесили вниз головой и так оставили, надругавшись. Сильный страх охватил всех, кто видел и слышал это, не только в Ростове, но и в его окрестностях.

Притеснения московских правителей в Ростове вынудили семью Варфоломея перебраться в другую область московского княжения — в село Радонеж, которое досталось по завещанию Калиты в удел великой княгине-вдове Ульяне (его второй жене). Желая заселить дикий и лесистый край, великий князь предоставил переселенцам из других мест многочисленные льготы и обещал уменьшить налоги, что было весьма кстати для обедневшей семьи.

Время шло, мальчик рос красивым и благонравным, но ставил ни во что красоты жизни и всякую мирскую суету. В его характере было много добродетелей: тихость, кротость, молчаливость, смирение, простота. Он одинаково любил всех людей, никогда не впадал в ярость, не препирался, не обижался, не позволял себе ни слабости, ни смеха, но когда ему хотелось улыбнуться, то делал это крайне сдержанно. Он всегда радовался телесным тяготам и любил носить бедную одежду; пива и мёда никогда не пил, даже запаха их не переносил.

Старшие братья уже вступили в брак, а младший, Варфоломей, пожелал сделаться иноком. Об этом он многократно просил отца, говоря: «Отпусти меня теперь, как ты обещал, чтобы с твоим благословением я начал иноческую жизнь». Но родители отвечали ему: «Чадо! Подожди немного и потерпи ради нас: мы стары, бедны, больны и некому ухаживать за нами. Твои братья Стефан и Петр женились и думают, как угодить женам; ты же, неженатый, думаешь, как угодить Богу, ты избрал благую дорогу, которая не отнимется у тебя. Только поухаживай за нами немного и, когда проводишь нас, своих родителей, до могилы и засыплешь землёй, тогда исполнишь своё желание». Такой же эпизод был в жизни святителя Иоанна Златоуста, самого авторитетного из Отцов Православной Церкви. Он тоже хотел уйти в отшельники, но его мать, которая уже схоронила мужа, просила его: «Когда предашь меня земле и присоединишь к костям отца твоего, тогда предпринимай далёкие путешествия и переплывай моря, какие хочешь; тогда никто не будет препятствовать; а пока я ещё дышу, потерпи сожительство со мною; не гневи Бога тщетно и напрасно, подвергая таким бедствиям меня, не сделавшую тебе никакого зла». (Иоанн Златоуст, «О священстве»). Сам Иоанн ушёл в монастырь только после кончины матери. Так и Варфоломей, повинуясь воле родителей, оставался при них и служил им до того времени, пока они сами не вступили в монастырь и недолго пожив в монашестве, отошли к Богу. Они были похоронены в хотьковском Покровском монастыре.

Горестный вид жизни, её насилия и неправды укрепили стремление мальчика к уединённой жизни. Вернувшись домой после похорон родителей, он начал расставаться с обыденными житейскими заботами. На дом и на все вещи, необходимые в доме, он смотрел с презрением, вспоминая Писание, в котором сказано, что мирская жизнь полна многих вздохов и печалей. Отдав последний долг родителям и предоставив семейное имение брату Петру, Варфоломей пошёл искать себе места для пустынножительства вместе со старшим братом Стефаном, который к тому времени овдовел. Братья решили уйти в глухой лес по примеру древних подвижников. Первые христианские монахи появились в Египте ещё в первые века христианства. Они уходили в пустыню, поэтому всех таких отшельников со временем стали называть пустынниками. У нас пустыни нет, но есть нехоженые и непроходимые леса.

Уходя из дома, Варфоломей не взял с собой ничего, памятуя слова апостола Павла в Послании к Филиппийцам: «Я... всё почитаю за сор, чтобы приобрести Христа». Когда он обдумывал решение стать отшельником, наверняка знал историю, которую евангелист Матфей рассказал о Господе: «И вот, некто, подойдя, сказал Ему: Учитель благий! что сделать мне доброго, чтобы иметь жизнь вечную?.. Если же хочешь войти в жизнь вечную, соблюди заповеди. Говорит Ему: какие? Иисус же сказал: не убивай; не прелюбодействуй; не кради; не лжесвидетельствуй; почитай отца и мать; и: люби ближнего твоего, как самого себя. Юноша говорит Ему: всё это сохранил я от юности моей; чего ещё недостает мне? Иисус сказал ему: если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах; и приходи и следуй за Мною» (Мтф.19:16-21).

Иоанн Златоуст, поясняя сказанное Иисусом, говорил: «Если бы бедность была законом и повелением, то надлежало бы с самого начала сказать это, и постановить законом и предписать в виде повеления, а не высказывать в виде совета и увещания... Кто даёт закон, тот желает, чтобы предписанное непременно было исполняемо; а кто советует и увещевает и представляет на волю слушающего избрать то, о чём говорит, тот делает слушателя властным принять и не принять. Поэтому Он не просто сказал: «пойди, продай имение твоё», чтобы ты не считал этих слов законом, а как «если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё» дабы ты знал, что это дело зависит от воли слушающих» («Две беседы на слова: «Приветствуйте Прискиллу и Акилу» и проч.»). Таким образом, Иоанн подчёркивает, что отказ от имущества должен быть добровольным. Его надо иметь, и затем добровольно от него отказаться.

Совершенный, в библейском смысле, человек должен отказаться от всякой собственности, что психологически весьма непросто сделать. Когда Иисус сказал юноше: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твоё», то «услышав слово сие, юноша отошёл с печалью, потому что у него было большое имение». И тогда Господь и произнёс свои знаменитые слова: «Истинно говорю вам, что трудно богатому войти в Царство Небесное; и ещё говорю вам: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие».

Отрок Варфоломей, в силу своего максимализма, хотел не просто соблюдать все заповеди, он хотел «быть совершенным». Поэтому он отказался от всего имущества, какое у него было, и никогда больше в жизни его не имел.

Надо заметить, что отказ от собственности лежал в основе социалистических идей. А когда в СССР был принят «Моральный кодекс строителя коммунизма», очень близко совпадавший с библейскими заповедями, так и вовсе была поставлена задача сделать советских людей совершенными в смысле учения Иисуса.

Братья долго бродили по лесу, пока не приглянулось им местечко верстах в десяти от Радонежа, удалённое не только от жилищ, но и от путей человеческих. Оно возвышалось над окрестностью небольшим пологим холмом, потому и прозывалось Маковицею, или Маковкою. Южная оконечность холма омывалась речкой Кончурой. Кругом был лес с вековыми соснами и елями. Место было красивое. Стефан и Варфоломей начали рубить лес и на своих плечах таскать брёвна. Они построили келью и срубили ещё небольшую церковку, которую нужно было освятить. Митрополит Феогност, к которому братья сходили пешком в Москву (70 км по прямой), благословил их и послал священника, который и освятил церковь во имя Святой и Живоначальной Троицы.

Стефан после этого ещё некоторое время прожил в обители с братом и увидел, что пустынная жизнь крайне сурова: во всём нужда и лишения, неоткуда взять ни еды, ни чего-либо другого нужного для жизни. Поблизости не было ни сёл, ни домов, ни людей; не вела сюда никакая тропа, и не было ни прохожих, ни посетителей, но вокруг со всех сторон стоял лес — безлюдная чаща и глушь. Уединение было полное. Пили воду, ели хлеб, который, вероятно, приносил им временами брат Пётр.

Не выдержав такой тяжёлой жизни, Стефан оставил обитель и родного брата и ушёл в Москву, в Богоявленский монастырь. Там он нашёл себе келью, и жил в добродетели: был трудолюбив, вёл суровую, постническую жизнь, носил скромную одежду. Со временем у Стефана завязались близкие отношения с будущим митрополитом Алексием, а позже он стал настоятелем Богоявленского монастыря и духовником великого князя Симеона Гордого.

Варфоломей остался в лесу один. Вначале изредка заходил для совершения богослужения старец Митрофан, который затем и постриг его в иноческий чин с именем Сергия, поскольку был он пострижен в день Сергия и Вакха – древних мучеников. Согласно Епифанию Премудрому произошло это 7 октября 1342 года. Юноше было тогда около двадцати лет. С этого года начинается отсчёт истории Троице-Сергиевой лавры.

Юный инок стал жить в глухом лесу без сверстника, без наставника и без помощника. Он не имел учителя в своей жизни и вынужден был сам определять свой образ жизни и свой образ мыслей. Физически жизнь его была трудной, особенно зимой: в небольшой келье всегда стоял полумрак, ветер отовсюду дул пронизывающим зимним холодом, ударяя порывами в окна и стены. После короткого сна трудный рабочий день, и так однообразною вереницею тянулись короткие зимние дни и бесконечные ночи. В другие времена года было легче, но не намного: жара летом, дожди осенью.

Но помимо трудностей физического характера, на инока наваливались и сложные душевные испытания. Тысячелетний опыт монашества установил, что тяжелее всего, внутренне, первые месяцы пустынника. Не легко усваивается аскетизм. Вы думаете, ему не было страшно? Конечно было, особенно в первое время, он же обычный человек. Попробуйте ночью погулять в лесу, подальше от жилья. Чего вам только не привидится. В темноте кажется, что за деревом кто-то спрятался и готовится напасть. От непонятных звуков мороз по коже пробегает.

Епифаний Премудрый, видимо со слов самого Сергия, рассказал такую историю: «Когда блаженный в хижине неустанно в одиночестве творил всенощную молитву, внезапно раздались шум, грохот, сильное волнение, смятение и устрашающие звуки, – не во сне, но наяву. И вот множество бесов напало на блаженного, как бесчинное стадо, вопя и угрожая: «Уходи, уходи отсюда! Что ты ищешь в этой пустыне? Что хочешь обрести на этом месте? Чего ты добиваешься, сидя в этом лесу? Или ты собрался здесь жить? Зачем ты здесь поселился?»». И такое происходило не один раз. Конечно, это были видения, но представляете, как было страшно.

Во время ночной молитвы возникали перед ним образы зверей и мерзких гадов, которые бросались на него со свистом и скрежетом зубов. А кругом мрак и сознание полного одиночества. Иногда стаи голодных волков с ужасным воем рыскали около кельи. Молодой инок стоял перед святыми иконами в напряжённой молитве, и тихое умиление души побеждало и страх, и усталость, и ощущение холода.

Однажды Сергий увидел перед своею хижиною медведя и, заметив, что тот голоден, сжалился, вынес хлеба и предложил ему. Мохнатый пришелец мирно съел, и потом часто приходил за угощением. Сергий выносил зверю из своей хижины кусок хлеба и клал его на пень или на колоду, чтобы зверь, когда придёт, нашёл бы для себя еду. Медведь приходил, ел и уходил. А отшельник привык к мишке, делил с ним хлеб, а если оставался лишь один кусок, то и тогда он делил его на две части, чтобы одну часть оставить себе, а другую отдать косматому другу.

Сергий выше всех христианских подвигов ставил нищету, духовное преодоление всех телесных страданий и любовь ко всему живому — и к людям и к животным.

Два или четыре года, точно неизвестно, пробыл отрок в совершенном одиночестве. Постепенно слухи о его необычной отшельнической жизни разнеслись по окрестностям, и к нему стали приходить люди, прося совета в своих делах, и никто из них не уходил без слов ободрения и вразумления. Приходить стали и те, кто искал спасения для своей души, и они просили дозволения жить рядом с ним. Сергий описывал им трудности пустынной жизни, но они обещали терпеть всё с Божьей помощью. Так набралось 12 человек. Были построены ещё кельи, которые стояли под огромными соснами и елями. Обитель обнесли оградой. Вокруг повсюду были видны колоды и пни, между ними сажали различные семена и выращивали овощи.

Иноки, глядя на жизнь преподобного Сергия, по мере сил старались ему подражать, что было крайне непростым делом, ибо образ жизни подвижника был более, чем суровый. За добродетель он считал: голод, жажду, бдение, сухоядение (одна из строгих степеней поста, употребление растительной пищи без масла), сон на земле, чистоту душевную и телесную, молчание, умерщвление плотских желаний, постоянный труд, непрестанную молитву, бедность в одежде.

Епифаний писал, что Сергий «усердно служил братии, как купленный раб: колол для всех дрова... толок и молол жерновами зерно, пёк хлеб, варил еду и заготавливал другие съестные припасы для братии, кроил и шил обувь и одежду и, зачерпнув воду в бывшем неподалеку источнике, носил её в двух ведрах на своих плечах в гору и ставил у кельи каждого брата».

В Сергии была особенно заметна общая черта всех подвижников: сочетание суровой требовательности к себе с необыкновенной снисходительности к другим. За многие десятилетия отшельничества он не стал мрачным и угрюмым настоятелем, требующим беспрекословного выполнения установленных им правил и грозящим карами грешникам.

Каждый день он пел с братией в церкви полунощницу (в полночь), потом заутреню, далее в третий, шестой и девятый часы. Вечером — вечерня и после неё — мефимон (повечерие), итого семь раз в день. А в промежутках — молитвы, работа в огороде, шитьё одежды, переписывание книг и даже иконописание.

Ночи Сергий проводил в молитвах без сна; он питался только хлебом и водой, да и этого употреблял понемногу, и ни одного часа не оставался праздным. Летом и зимой ходил в одной и той же одежде, ни мороз его не брал, ни зной. Телесно, несмотря на скудную пищу, был крепок. Епифаний отмечал, что «силы у него было, как у двоих».

Многие задавались вопросом, как мог человек один выжить в лесу? И напрашивался ответ: он выбрал такую жизнь, чтобы быть ближе к Богу, вот Господь его и хранил. А раз он угоден Всевышнему, то и познать истинный смысл вещей ему было легче, чем кому-либо другому. Вот люди и тянулись в обитель рассказать о своих проблемах и послушать мудрый совет.

Авторитет Сергия был необычайно высок, как и его система нравственных ценностей. Простая и даже откровенно бедная одежда показывала людям, что внешний вид никак не определяет добродетельные качества человека, гораздо важнее его ум и душевный настрой. И для многих это становилось своего рода примером для жизни. Люди видели, что не стоит стремиться к богатым одеждам, мало того, на фоне самого Сергия это становилось даже неприличным.

Быть как можно ближе к Богу было мечтой для каждого православного. Но обычная жизнь отвлекает, полна соблазнов, и невозможно жить так, чтобы постоянно не совершать хоть маленького, но греха. Избавиться от этого можно, если изменить свою психологию. Следует меньше стремиться к достатку, удобствам, меньше заботиться о внешнем виде. Радикальное решение — совсем уйти из общества со всеми его соблазнами. Но тогда нужно во всём полагаться только на самого себя, самому решать все проблемы, да и физически жизнь станет намного тяжелее. Такое доступно очень немногим, и люди понимали это. На одном конце — обычная жизнь с её греховностью. На противоположном — аскетическая жизнь совершенного человека, какой она была у Сергия. Это был идеал, к которому нужно было стремиться. Но достичь этого идеала для обычного человека было практически невозможно, и он старался хотя бы приблизиться к нему. Множество разного народа приезжало в обитель к Сергию, в том числе князья и бояре. И когда люди видели, как богато одетые и обличённые властью люди смиренно склонялись перед убого одетым и живущим в крайней скудности иноком, они понимали, что ценность человека не в том, как он выглядит, а в силе воли, умении увидеть настоящую цель и способности её добиться.

«Всё, что рассматривается в мире как успех, абсолютно не соответствует тому, что можно назвать успехом духовным. Здесь действительно всё наоборот: не стремление к господству над другими, а уединение; не достижение силы и власти, а отказ от них. По такому пути шёл и святой преподобный Сергий Радонежский, когда избрал жизнь в глуши, в лесу, в одиночестве, — конечно, даже не представляя, что вокруг него соберутся ученики и будет построен большой монастырь, который затем станет главной обителью Святой Северной Руси. А ведь случилось именно так — без всякого стремления преподобного Сергия к достижению всех этих целей» (Патриарх Всея Руси Кирилл, проповедь 8 октября 2020 года в храме святого благоверного князя Александра Невского).

Слушая рассказы о жизни Сергия, человек размышлял: «Он вышел из нас, был плоть от плоти нашей и кость от костей наших, а поднялся на такую высоту, о которой мы и не надеялись, чтобы она кому-нибудь из нас была доступна». Так думали тогда все на Руси, и это мнение разделял православный Восток, подобно тому константинопольскому епископу, который, по рассказу Сергиева жизнеописателя, приехав в Москву и слыша всюду толки о великом русском подвижнике, с удивлением восклицал: «Как может в сих странах таков светильник явиться?»

Жизнь обычного человека была тяжела. Но куда от неё уйти? Сергий ушёл в лес, и все житейские проблемы остались позади. Но как жить одному в лесу, при скудности пищи? Трудности физических лишений Сергий компенсировал тем, что создал в своей душе особый мир радости и спокойствия.

Когда человек слушает или читает рассказы евангелистов, то у него непременно возникает вопрос: почему Иисус явился не как царь в богатых одеждах, а скромно одетым сыном небогатого плотника? Казалось бы, в царском обличье ему легче бы было проповедовать и вести за собой народ. О Божием замысле можно только гадать, но вот, что получилось в итоге. Бедно одетый человек рассказывал другим столь же бедно одетым людям о смысле жизни и о том, как должен вести себя человек, другими словами: что такое хорошо и что такое плохо. Эти люди разбрелись по окрестностям, близким и далёким, передали услышанное другим, и возникшая новая религия существует уже более двух тысяч лет и насчитывает около 2,5 миллиарда приверженцев.

Не только духовный, но и физический образ Иисуса был тем идеалом, к которому стремилось все люди в разной степени. Таким человеком был и Сергий Радонежский. Он хотел быть просто ближе к Господу и никогда не думал быть проповедником и распространителем веры.

Люди стараются по-своему устроить свое счастье, обусловливая его известными благами: богатством, почестями, властью над ближними, разного рода чувственными наслаждениями. И какие только усилия не употребляются в погоне за достижением этих благ. Но достигая их, с грустью и разочарованием сознают, что счастье не в них. Так в чем же счастье, блаженство? Кто же из людей счастлив? Сергий, несомненно, был счастливым человеком, и люди это понимали. Потому и тянулись они в обитель под Радонежем, но не только за советом, но и за тем, чтобы понять, как стать счастливым.

Иисус объяснял, что высшее, безусловное счастье людей не здесь; оно — в вечной жизни в Царстве Небесном. Счастье же здесь, на земле, в этой нашей мимолетной земной жизни, возможно лишь настолько, насколько эта жизнь служит приготовлением к той вечной жизни. Здесь счастливы те, которые считают себя Божиими работниками и во всем творят волю Его, для которых высший закон — жить по правде Божией. А чтобы стать таким Божиим работником, надо духовно переродиться, осознать, что благо не в угнетении ближних, не в создании своего мнимого благополучия за счёт их лишений и страданий, а в самоотверженной любви к ним, в труде над избавлением их от страданий и лишений. Из таких-то Божиих работников и составляется Царство Божие здесь, на земле. Таким работником и был Сергий.

Иисус, как человек, исполнял Сам в точности все Свои заповеди; Он жил так, как учил других жить; слово Его никогда не расходилось с делом; Своей божественной властью Он никогда не облегчал самому Себе несение ига Своих заповедей. Сергий Радонежский во всём старался поступать, как Он, и был для людей как бы некоторым образом Иисуса, образцом, как нужно жить.

Сергия постоянно беспокоила одна проблема: некому было совершать литургию, поскольку это должен делать священник, которого у них не было. Приходилось кого-то приглашать, что было непросто, учитывая сложность дороги в затерянную в лесной глуши обитель. Кроме того, с братиями вроде бы получался монастырь, но не было своего игумена. Какое-то время жизнью маленькой обители руководил Хотьковский игумен Митрофан. Но после его смерти встал вопрос о том, кто займёт его место. Будучи человеком смиренным и кротким, Сергий не хотел принимать игуменского сана и объяснял, что желание быть игуменом является источником и корнем честолюбия. Сам же он руководил деятельностью обители только посредством примера своей жизни. Но братия чувствовала нужду в игумене-наставнике и неотступно умоляла Сергия принять на себя настоятельство. Он долго не соглашался, но в конце-концов уступил их просьбе. Взяв с собою двух старцев, Сергий отправился в Переяславль-Залесский к Афанасию, епископу Волынскому (этот епископ был родом из Юго-Западной Руси), которому митрополит Алексий поручил вести дела митрополии на время своего отъезда в Константинополь. Сергий попросил епископа назначить игумена для новой обители. Афанасий тут же рукоположил его сначала в диакона, затем в священника, а на следующий день — в игумена. Это случилось в 1354 году. Так, шаг за шагом, Сергий возвращался из мира отшельника в человеческий мир, хотя бы замкнутый монастырской оградой, — чтобы вскоре переступить и эту самую ограду.

В начале настоятельства Сергия в обители было двенадцать человек, не считая самого игумена. И это число иноков – двенадцать – сохранялось и два года и три, не увеличиваясь и не уменьшаясь. Если один из монахов умирал или уходил из обители, то другой приходил на его место, так что число их не изменялось, и всегда в обители проживало двенадцать иноков.

Постепенно из уединённого пустынника и созерцателя Сергий вырастал в церковного строителя. Он стал уже настоятелем маленькой общины, апостольской по числу иноков и апостольской по духу первохристианской простоты и бедности, а также и по той исторической роли, какую ей надлежало сыграть в распространении монашества.

Так продолжалось, пока в пятидесятых годах, прослышав о его святой жизни, к Сергию не пришёл архимандрит Симон из Смоленской области, который принёс в монастырь первые денежные средства. Они позволили построить новую, более обширную церковь Святой Троицы. С тех пор число братии стало всё более возрастать и превысило двенадцать. Был введён богослужебный устав Фёдора Студита, тот же, что и некогда в Киевско-Печерской лавре.

Епифаний Премудрый описывает такой характерный для психологии Сергия случай. Проведя как-то три дня без пищи, он пришёл к одному из своих учеников, Даниилу, у которого, как он знал, был запас хлеба и сказал ему: «Я слышал, что ты хочешь сделать сени у себя перед кельей; я сделаю тебе сени, а ты дашь мне хлеба за труд». Даниил сказал, что у него хлеб есть, но гнилой. Сергий отвечал, что для него хорош и гнилой хлеб, построил старцу сени и получил обещанное воздаяние за труд. Сотворив молитву, он растворил гнилой хлеб с водою, утолил голод и воздал Богу благодарение.

Сергий не разрешал братии ходить из обители по деревням и просить подаяния, даже в случае крайнего недостатка в пропитании. Он требовал, чтобы все жили от своего труда или от добровольных подаяний. Как говорит русская пословица, дорог подарок невыпрошенный. В его системе ценностей огромную роль играл постоянный труд. Сам он подавал пример такого трудолюбия и требовал от братии столь же суровой жизни, какую вёл сам. Но при непрестанном труде он не требовал суровости аскезы, нигде нет указаний на ношение вериг или истязание плоти, но лишь непрестанный, радостный труд, как духовный, так и физический.

С самого основания обители Сергий установил следующий обычай: после повечерия, глубоким вечером, почти ночью, особенно в тёмные и долгие осенние и зимние ночи, помолившись в своей келье, он выходил из неё, чтобы обойти все кельи монахов. Если он слышал, что кто-то молится, или кладёт поклоны, или в безмолвии с молитвой занимается рукоделием, или читает святые книги, или плачет и сетует о своих грехах, – об этих монахах он радовался.

Если же он слышал, что монахи беседуют, собравшись вдвоём или втроём, или смеются, он негодовал и, желая прекратить недозволенную беседу, ударял рукой в дверь или стучал в окошко и отходил. Таким образом он давал знать о своем приходе и тем самым останавливал праздные беседы. На следующее утро он призывал к себе празднословивших, но и тогда не сразу запрещал им беседы, не обличал их с гневом и не наказывал, но издалека, тихо и кротко, как бы рассказывая притчи, беседовал с ними, желая узнать их прилежание и усердие к Богу. И если брат был смиренным и горячим в вере и в любви к Богу, то вскоре, поняв свою вину, он со смирением, припав к земле, склонялся перед Сергием, умоляя простить его. Если же брат был непокорным, с сердцем, помраченным от бесов, если он стоял перед игуменом, думая, что тот говорит не о нём, и почитал себя безгрешным, то на такого непокорного брата игумен накладывал епитимью, поскольку тот не понимал своей вины и не осознавал своих грехов. Так Сергий учил братию прилежно молиться, не беседовать ни с кем после повечерия и не выходить из своей кельи в чужие без крайней необходимости и нужды. Кротость, духовная ясность, величайшая простота являлись основными чертами его духовного склада.

Даже тогда, когда имя его сделалось известным не только в русской земле, но и в Константинополе, Сергий оставался неизменно верен евангельской заповеди о смирении и нищете. Он носил одежду из толстого и грубого сукна и притом самую ветхую, со множеством заплат, сделанных собственными его руками. Однажды не случилось в монастыре хорошего сукна для одежды, и никто из братии не хотел употребить единственную оставшуюся половину дурного сукна. Смиренный игумен взял это сукно себе, сшил из него рясу и не снимал её до тех пор, пока она не распалась от гнилости. Приходившие в обитель иногда не признавали преподобного по внешнему виду за игумена, полагая в нём одного из монастырских работников. Так было с одним поселянином, который пришёл издалека, чтобы видеть знаменитого основателя Троицкой обители. Он увидел Сергия в огороде, копавшим землю в поте лица и одетым в разодранное рубище, и думал, что над ним смеются, указывая на этого нищего, как на игумена. И только прибытие в обитель одного князя, который повергся на землю пред Сергием, вразумило поселянина и он сделался его учеником.

На Руси сложилась поговорка: встречают по одёжке, провожают по уму. В сравнении с европейцем, одежда и внешнее благоустройство для русского человека имеют существенно меньшее значение. Душа — вот, что главное. На Руси человек любит подумать о смысле жизни, об устройстве мира, и справедливости. А во что он одет — это второстепенное. Конечно, объективно это невозможно подтвердить, но если обозреть русскую историю и особенности поведения русского общества, то создаётся впечатление, что в целом люди в России умнее, чем в Европе.

В первое время, когда обитель только начинала устраиваться, в ней многого не хватало, и монахи были лишены самого необходимого. Да и откуда они могли получить что-либо нужное, если то место было глухое, и вокруг не было ни сёл, ни домов. Долгое время туда вовсе не было никакой дороги, и люди с трудом, почти наугад пробирались в обитель по узкой, труднопроходимой, прерывающейся тропинке. Вокруг монастыря было безлюдье, со всех сторон обитель обступали дикие, труднопроходимые леса, поэтому то место справедливо называлось пустыней.

Пока иноков было немного, и не было посетителей, приносивших нужное для жизни, тогда часто недоставало самых необходимых вещей, так что порой не было хлеба — ни муки, ни пшеницы, ни какого-либо другого зерна; иногда недоставало масла, соли, съестных припасов; порой не было вина, чтобы служить обедню, и ладана; случалось, что не было воска, чтобы катать свечи, и монахи пели ночью заутреню без свечей, зажигая березовую или сосновую лучину. Сергий всякую нужду, беду, скудость и лишения терпел с благодарностью, ожидая от Бога великой милости.

С увеличением числа иноков стал ощущаться недостаток воды, поскольку приходилось её носить издалека. Некоторые из монахов стали роптать на Сергия и многократно с досадой говорили ему: «Зачем ты, не подумав, поселился и основал обитель на этом месте, где мало воды?». На что он отвечал: «Я хотел здесь безмолвствовать один, но Богу было угодно воздвигнуть на этом месте таковую обитель». Наслушавшись этих упрёков, однажды он вышел из монастыря, взяв с собою одного инока, и спустился с ним в лесной овраг под монастырем, где никогда не было источника воды. Сергий нашел в канавке немного дождевой воды и, преклонив колени, начал молиться, затем осенил крестным знамением место, где стояла вода, и вдруг из-под земли забил полноводный источник, из которого стали брать воду для монастырских нужд.

Спустя некоторое время после основании обители около неё постепенно стали селиться крестьяне и скоро окружили монастырь своими домами. Так часто случалось впоследствии на Руси. Какой-нибудь подвижник жил один вдалеке от людей, о нём шла молва как о человеке мудром, вокруг ставили кельи несколько его учеников, затем образовывался небольшой монастырь, рядом с ним селились крестьяне и возникало село.

В XV и XVI веках все леса северной Руси населились отшельниками, духовными сыновьями и подражателями Сергия. Около этих уединённых хижин быстро вырастали новые и новые обители. В XV веке в одной Московской Руси было основано до 57 пустынных монастырей. Велико было историческое значение монастырей в деле строительства Российского государства, ибо, по завету Сергия, они основывались в местах глухих и диких, и неизбежно привлекали к себе население, которому было удобнее и духовно радостнее и прочнее жить при них. Таким образом, они становились рассадниками жизни и просвещения, своего рода колонизаторами; они развивали земледелие, строительство, насаждали ремёсла.

Можно сказать, что подвижническая жизнь Сергия отметила новую эпоху в жизни русской земли. Благодаря широкому устройству им и его учениками новых обителей, школ суровой подвижнической жизни, сильно поднялась нравственность народа. Возникшие вокруг таких монастырей целые селения и посады постоянно имели перед собою неповторяемую школу высокого самоотречения и бескорыстного служения ближнему.

Шло время, Троицев монастырь понемногу расширялся, поскольку число братии увеличивалось, и строились новые кельи. Кто бы мог подумать, что на месте, где прежде была глухая лесная чаща, где жили зайцы, лисицы, волки, куда забредали медведи – на этом месте будет поставлена церковь, воздвигнется великий монастырь и соберётся множество иноков.

Сергий, хотя и принял игуменство и стал старшим, не изменил своих монашеских правил: он смирял себя и ставил ниже всех, подавая всем пример: на работу он выходил раньше других, первым приходил на службы в церковь и стоял, не прислоняясь к стене.

Философ Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) писал, что в поведении Сергия угадывались качества, ставшими типичными для русского народа: «Нигде и ни в чём он не хотел играть роли пышного «князя церкви». Эта черта святого Сергия типична для русской общественности, которая не создала до сих пор демократии политической, но отлилась в форму демократии бытовой. Простота святого Сергия всегда и везде органически связана с наличием спокойной, неторопливой силы, и это опять-таки характерная черта русского народа» («Преподобный Сергий Радонежский и Серафим Саровский»).

Слава о духовных подвигах Сергия распространилась не только по Руси, но и в дальних странах. Однажды к игумену прибыли посланные от патриарха Филофея и принесли ему подарки и послание. «Не к другому ли кому вы посланы? Кто я, грешный и недостойный, чтобы мне получать дары от Святейшего Патриарха? » — спросил их смиренный Сергий, а сам поспешил к митрополиту Алексию (Сергий ходил в Москву либо пешком либо на лыжах, но никогда не пользовался лошадьми), и показал ему письмо патриарха, в котором говорилось: «Милостью Божией архиепископ Константинополя Вселенский Патриарх Филофей о Святом Духе сыну и сослужебнику нашего смирения Сергию: благодать, и мир, и наше благословение да будут с вами. Услышав о твоей добродетельной жизни в Боге, мы горячо возблагодарили и прославили Создателя. Одного правила вам недостаёт – у вас не устроено общежитие. Ты знаешь, Преподобный, что сам Богоотец пророк Давид, все исследовавший своим разумом, выше всего поставил общежитие: что может быть лучше и прекрасней, чем жить братиям вместе, поэтому и я даю вам благой совет устроить в вашей обители общежитие».

Исторически монашество пришло к нам из Греции. Оно характеризовалось не общим, а отдельным житием. Каждый существует собственными силами, нет общей трапезы, кладовых, амбаров. Сергий позволял монахам даже некоторую собственность. Но с ростом монастыря и числа иноков это становилось неудобным. Возникала разность в положении монахов, зависть. Сергий хотел более строго порядка, приближавшего к общине раннего христианства. Все равны и все бедны одинаково. По прочтении послания патриарха, который советовал учредить общее житие в обители, митрополит и со своей стороны присоединился к этому совету. С того времени в Троицкой обители инокам запретили что бы то ни было называть своим, потому что всякая собственность в монастыре должна быть общею для всех.

К тому времени место, где была расположена обитель, стало привлекать многих людей. Они захотели остаться там и начали селиться по обеим сторонам от обители, вырубая леса, поскольку никто им не препятствовал. Появились многочисленные поселения, изменившие прежний вид пустыни, не пощадившие её и преобразившие в обширные пашенные угодья. Переселенцы построили деревни из многих дворов, засеяли поля и начали собирать урожаи. Число окрестных жителей весьма умножилось, они часто посещали монастырь, принося разнообразные нужные вещи.

С начала 70-х годов положение Троицева монастыря меняется. С самого своего основания монастырь входил в удел великой княгини Ульяны, вдовы Ивана Калиты. Около 1374 года княгиня умерла, а её владения были поделены между великим князем Дмитрием Ивановичем и его двоюродным братом Владимиром Андреевичем, которому в том числе достался и Радонеж. С этого времени князь Владимир часто посещал Сергиев монастырь, организовав бесперебойное снабжение его всем необходимым.

После 1374 года авторитет Сергия резко возрос. Летом этого года он помог князю Владимиру основать в Серпухове монастырь (Высоцкий) и благословил на игуменство своего ученика Афанасия. Осенью с Сергием познакомился сам великий князь Дмитрий, и Преподобный крестил родившегося 26 ноября в Переяславле его сына Юрия.

Так совершилось благоустройство обители, причем стало возрастать число братии, и начало водворяться в ней всякое обилие. Но чтобы избыток не повлёк за собою соблазнов и пороков, Сергий учредил странноприимный дом (богадельню). Все избытки монастырские, по уставу его, шли на питание и подаяние просящим. Сергии первый положил начало монастырской благотворительности.

Если кому случалось зимой задержаться в обители из-за крепкого мороза или сильной метели, когда нельзя выйти из кельи, то, сколько бы времени путник ни оставался в обители, он получал в ней всё необходимое. А странники и нищие, особенно больные, много дней оставались в обители, пользуясь полным довольством и покоем и получая еду, сколько ни попросят. Мимо обители прошли дороги в разные земли, по которым часто проезжали князья и воеводы с многочисленными войсками, – все они получали от монастыря, как из неисчерпаемого источника, необходимую и достаточную помощь, а когда отправлялись в путь, то иноки наделяли их щедрым запасом еды и питья.

Философ Николай Онуфриевич Лосский (1870-1965) писал, что в поведении Сергия угадывались качества, ставшими типичными для русского народа: «Нигде и ни в чём он не хотел играть роли пышного «князя церкви». Эта черта святого Сергия типична для русской общественности, которая не создала до сих пор демократии политической, но отлилась в форму демократии бытовой. Простота святого Сергия всегда и везде органически связана с наличием спокойной, неторопливой силы, и это опять-таки характерная черта русского народа» («Преподобный Сергий Радонежский и Серафим Саровский»).

Сам будучи человеком умным и начитанным, Сергий всячески поощрял в обители развитие просвещения. Он требовал от братии, наряду с телесными трудами неустанного чтения, а для чтения необходимо было книги переписывать и понадобились переписчики. Постепенно Троице-Сергиев монастырь, от самого своего основания, сделался очагом обширной литературной деятельности. Здесь развивались иконопись, а также списывание книг и распись их узорами и заставками в красках и золотом.

Как-то в обитель из Москвы пришёл Стефан, родной брат Сергия, привёл с собой младшего сына по имени Иван, которому было двенадцать лет, и поручил его игумену, прося постричь сына в иноки. Сергий постриг племянника и дал ему в монашестве имя Феодор. Со временем Феодор, овладев искусством иконописания, перенёс его в Андрониковский монастырь, в Москву, где жил и знаменитый иконописец Андрей Рублёв.

В это время слава Сергия и его монастыря широко распространилась. Уже вся Русь знала, что в лесах под Москвой есть замечательный монах, подлинный святой. Одновременно особое значение получила Святая Троица, которая стала как бы символом Сергия. Он считал, что рознь между людьми можно победить, если вглядеться верующими глазами в Святую Троицу. Он видел, что эта удивительная любовь между ипостасями Троицы является прообразом идеального общества. Вот так должны жить люди в идеале, вот такая любовь между ними должна быть. Поэтому и церковь они со Стефаном поставили в честь Святой Троицы, и монастырь назывался Троицев.

Андрей Рублёв через 30 лет после смерти Сергия напишет икону Пресвятой Троицы в «похвалу Сергию», как написано. И действительно, эта икона производит поразительное впечатление. Взят, в общем-то, сюжет, который уже существовал – три ангела приходят к Аврааму и Саре и совершают трапезу. Этот приход христиане считали как предзнаменование Троицы. Но обычно на иконе изображали трёх ангелов, на столе еда, где-то рядом Авраам и Сара – в общем, обед. Рублёв взял ту же иконописную схему, но её переосмыслил. Три ангела и чаша, но это уже евхаристическая чаша, никаких Авраама и Сары – изображен Совет Пресвятой Троицы о вочеловечивании и страданиях Иисуса Христа – там происходит молчаливый диалог между ангелами – ипостасями Святой Троицы.

Казалось, что Сергиев монастырь уже стал безопасен от всяких превратностей, но внезапно разразился кризис, который едва не лишил обители её основателя и хранителя. Поводом для этого послужило возвращение Стефана, брата Сергия. Когда произошли эти события, точно неизвестно, но историки считают, что между 1365 и 1373 годами.

После смерти Ивана Калиты московским князем стал его сын — Симеон Гордый. Он был дважды женат, и всё неудачно — наследников не было. Тогда он отправил вторую жену обратно к отцу, а сам нашёл третью, причём княжну из Твери. Он думал, что если враждующие роды объединятся, то и соперничество исчезнет. Но митрополит Феогност этому браку при живой второй жене воспротивился. Но когда митрополита не было в Москве, Симеон неожиданно сменил духовника, видимо старый духовник тоже был против брака. А новым духовником оказался Стефан, брат Сергия. Стефан разрешил это брак. Но через десять лет в Москве был мор, чума, и великий князь умер. В результате Стефан оказался не у дел. Московское духовенство его крайне не любило, именно из-за того, что он пошел против митрополита и вообще разрешил такой неканонический брак. И Стефан решил вернуться в Троицев монастырь. Но там уже был канонически поставленный игумен, и ему пришлось жить на правах обычного монаха, чем он был очень недоволен.

Как-то в один субботний день Сергий стоял в алтаре, совершая сам вечернюю службу, его брат Стефан стоял на левом клиросе. Сергий услышал разговор: «Кто тебе дал эту книгу?» — спросил Стефан клирика, руководившим церковным пением. «Игумен», — отвечал тот. Стефан вспылил: «Кто здесь игумен! Не я ли первый основал это место?» И прибавил к тому другие жесткие слова. Сергий слышал всё это в алтаре. Ему было ясно, что здесь излилось, среди прочего, тайное недовольство многих иноков на новые порядки в обители. Кроме того, он понимал, что Стефан — человек с тяжёлым характером, который привык быть начальником, который считает, что он должен быть игуменом в этом монастыре – они же вместе пришли на Маковец, а ведь он — старший брат. Сергий прекрасно знал характер этого человека и осознавал, что конфликты неизбежны. Тогда по окончании вечерни он не пошёл в свою келью, а никем не замеченный, покинул монастырь и один отправился по дороге, ведущей в Кинелу. В пути его настигла ночь, и Преподобный спал на открытом воздухе. Проснувшись, он наутро продолжил свой путь и пришел в монастырь на Махрище (в нынешней Ярославской области). Там Сергий попросил у игумена того монастыря какого-нибудь инока, который мог бы показать пустынные места. Много лесных дебрей обошел Преподобный вместе со своим провожатым, пока, наконец, они не пришли на красивое место близ реки Киржач (в нынешней Владимирской области), где сейчас стоит монастырь Благовещения Пречистой Богородицы. Здесь Сергий и поставил келью.

Поскольку Сергий ушёл незамеченным, то иноки нигде не могли найти его в обители. Они пришли в сильное волнение, и не желая разлучиться со своим пастырем, отправились повсюду его искать. Узнав, наконец, о его местопребывании, иноки весьма обрадовались и начали приходить к нему по двое и по трое, иногда же и большими группами.

Сергий послал двух своих учеников к митрополиту Алексию, прося благословения на основание церкви. Получив его, он немедленно приступил к постройке. Множество людей начали помогать Сергию в строительстве: одни ставили кельи, другие строили монастырские службы. Случалось, что к Преподобному приезжали князья и бояре, щедро жертвовавшие серебро на построение монастыря. Когда разнеслась весть, что Сергий основывает новую обитель, пришло монахов и мирян.

До первой половины XIV века почти все монастыри на Руси возникали в городах или под их стенами. С этого времени решительный численный перевес получают монастыри, возникавшие вдали от городов, в лесной глухой пустыне, ждавшей топора и сохи. Так к основной цели монашества: борьбе с недостатками духовной природы человека, присоединилась новая борьба с неудобствами внешней природы. Вернее, эта вторая цель стала новым средством достижения первой.

Тем временем некоторые из иноков монастыря Святой Троицы пришли в город к митрополиту и сказали: «Святой владыко! Ты знаешь о нашей разлуке с духовным отцом. Ныне мы живём как овцы без пастыря; старцы и святая, Богом собранная, братия расходятся из монастыря, не вынося разлучения со своим отцом. Да и мы сами не можем дольше жить, если не будем иметь утешение — видеть святого. Если соизволишь, наш Богом данный наставник, то повели ему вернуться в свой монастырь, чтобы мы не изнемогли вконец от скорби о нём».

Митрополит, не мешкая, послал к Сергию двух архимандритов с посланием, содержавшем поучения из Писания, – как отец, он поучал Сергия и наставлял, как сына. Добравшись до Киржача, посланцы передали Сергию: «Отец твой, Митрополит Алексий, благословляет тебя и повелел передать тебе следующее: «Я весьма обрадовался, узнав о твоей жизни в дальней пустыни, что и там имя Божие прославляется многими благодаря тебе. Довольно с тебя того, что ты построил здесь церковь и собрал братию. Выбери из твоих учеников наиболее преуспевшего в добродетели и поставь его вместо себя строителем святого монастыря, а сам возвращайся в монастырь Святой Троицы, чтобы братия этого монастыря не покидали его надолго, скорбя в разлуке с твоим святым преподобием. Тех, кто противится тебе, я изгоню из монастыря, чтобы там не осталось ни одного твоего недоброжелателя, только не ослушайся нас. Милость Божия и наше благословение да будут всегда с тобою». На это Сергий просил передать митрополиту: «Всё, исходящее из твоих уст, приму с радостью как исходящее из уст Христовых и ни в чём не ослушаюсь тебя». Сергий возвратился в Троицкую обитель, чему его ученики крайне обрадовались.

Во всей этой истории проявилась одна черта Сергия Радонежского, которая, вообще-то, характерна для многих русских людей. Её можно описать как любовь к независимости. Когда Сергий услышал разговор Стефана с одним из иноков, он понял, что конфликтов не избежать. Его старший брат считал себя основателем обители и потому вправе быть не только её игуменом, как старший брат, но и устанавливать в ней свои правила. Его наверняка бы поддержала часть братии, не всегда согласные с суровыми условиями, установленными действующим игуменом. Справедливость, конечно, была на стороне Сергия. Ведь он жил он несколько лет в одиночестве и сам определили свой образ жизни. Когда кто-то просил разрешения жить рядом с ним, то, естественно, жил по тем же правилам, что и сам Сергий. Монастырь сформировался по его правилам, и здесь в прямом смысле была справедлива поговорка о своём уставе и чужом монастыре.

Конечно, можно было вести споры, доказывать свою правоту, но Сергию по свойствам его души была противна такая суета. Он просто ушёл в другое место и начал всё заново. У него уже был успешный опыт, он знал, что справится с любыми трудностями. Сергий был совершенно независимым человеком как от людей, так от сил природы. У него ничего не было, и ему ничего не было нужно. Привязанности к людям, к имуществу, к удобствам жизни он отбросил. Когда он в первый раз ушёл в лес, то ничего не оставил и ничего не потерял, поскольку у него ничего не было ни в материальном, ни в духовном смыслах. Была одна любовь к Богу, которая всегда была с ним в его сознании. Когда он уходил в Киржач, то кроме этой любви у него опять ничего не было и он ничего не терял. У него не было никакой привязанности ни к чему, и это давало ему настоящую независимость.

У многих русских людей была подобная же страсть к независимости. Такой человек, если жить с окружающими людьми становилось невмоготу, мог всё оставить и уйти в другое место. Лишь бы был с собой топор, тогда и избушку можно было срубить, и дров наколоть и от разбойника или какого зверя отбиться. Иногда уходили семьями или даже деревнями. Конечно, не каждый мог на это решиться, но многие могли. Рассказы от таких людях, также, как и о монахах-отшельниках, широко распространялись, и даже те, кто сидел на месте, думал: «Ну вот, в крайнем случае, брошу всё и уйду, куда глаза глядят». Во всяком случае, психологически многие люди готовы были к такому поступку.

Но здесь возникал вопрос: как бросить всё, что нажил? Одно из решений было в том, чтобы не накапливать большого имущества. Чем меньше имеешь, тем свободнее в поступках. Надо признать, что внешние обстоятельства в те времена способствовали выработке такой психологии. Независимо от своего желания люди часто теряли всё, что накопили. От пожаров, которые случались нередко, могли сгореть изба и все постройки. Частые набеги Орды и вовсе могли сделать жизнь невозможной: те всё разграбят, сожгут, а кого и в полон уведут. Бывали и неурожаи, после которых начинался голод. Так что по многим причинам человек и имущества лишался, да и обстоятельства часто складывались так, что оставалось только уходить в другое место с надеждой на лучшую жизнь.

Понимая, как легко можно было всё потерять, русский человек и не стремился многого нажить, поскольку чем меньше имеешь, тем меньше потеряешь. Это стало одним из основных взглядов на жизнь, и выработало в народе привычку обходится малым, самым необходимым. Русский человек всегда жил и живёт беднее, чем европеец, но не потому, то ленив, а потому, то страсть к накопительству в нём развита в меньшей степени. Образ Сергия Радонежского, который не имел ничего, зато духовно был несказанно богат, всегда наводил русского человека на размышления, в чём смысл жизни, к чему стремиться: к материальному или духовному богатствам.

Помимо такой бытовой независимости, когда не привязан ни к людям, ни к имуществу и волен уйти, когда и куда хочешь, как раз во времена Сергия сильно нарастало и стремление к политической независимости. Уже сто лет, как Ордынская власть не давала нормально жить. Построишь церковь, дома, село, а то и городок, так эти придут и всё сожгут. Большую дань приходилось регулярно отвозить хану, а ведь на эти деньги можно было дороги и мосты строить, города возводить, торговать, одеваться теплее и есть посытнее. А ведь через стариков ещё доходили предания о временах, когда русская земля была свободна и привольна, и от всех врагов князья отбивались со своими дружинами. Воспоминания об этой независимой жизни мучили душу каждого жителя Руси, и желание вновь самим распоряжаться своей землёй и своей жизнью не угасало в душе русского человека, а даже наоборот, разгоралось.

И хотя Сергий ушёл от общества и жил сугубо своей, уединённой жизнью, но он был связан тысячами духовных нитей со своим народом. Скорее всего, он сам не размышлял об этом, и эта связь существовала помимо его воли, была его неотъемлемой сутью. И когда для Руси наступила трагическая и решительная минута, лесной отшельник естественным образом стал духовным руководителем народа, и внутренний голос, а вернее Дух Святой, дал сказать ему нужное слово и сделать нужный поступок. Сергий переступил через каноны, взял на себя тяжёлый грех, и дал русским войнам, которые шли на верную погибель, то самое главное, что оправдывало и их жизнь и их смерть, что дало им силы сломить превосходящего врага — безоговорочную веру в победу.

Сергий Радонежский жил во времена, когда в Северо-Восточной Руси одновременно шли два процесса: в одной стороны, власть ханов слабела, с другой стороны — начало создаваться и крепнуть молодое русское государство, когда началось то, что историк Лев Николаевич Гумилёв (1912-1992) охарактеризовал как движение от Руси к России. В Орде — несколько соперников, борющихся за власть, на Руси, наоборот, консолидация и централизация.

Союзницей Москвы была и Церковь. Для митрополитов Петра и Алексия борьба за Москву была борьбой за Русь. Пётр, по преданию, предсказал Москве величие, но он жил во время могущественной ещё Орды. Алексий уже видел проблески надежды на освобождение. А Сергию довелось благословить русских воинов на первый разгром Орды.

При митрополите Алексии, Сергии Радонежском и великом князе Дмитрии Донском начала формироваться политика объединения русских земель и освобождения от власти Орды. Долгое время шла борьба за первенство между Москвой и Тверью. Но Тверь опиралась на Литву, сначала языческую, а затем двинувшуюся к католикам. Эта линия оказалась ошибочной. Москва поначалу опиралась на Орду, но как только обстоятельства стали складываться благоприятно, начала освобождаться от монгольской власти. Простой народ, бояре, князья, понимая необходимость русского единства, стали объединяться вокруг Московского княжества, осознавая его как реальную силу в достижении независимости.

Важным событием в укреплении позиции Москвы была постройка каменной стены вокруг Кремля в 1367 году. Ясно, что делалось это не зря. Тверской князь Михаил, выступая против великого князя Московского, дважды приводил к Москве литовцев, но нападение удавалось отбить из-за каменных стен. В 1374 было первое серьёзное выступление против власти Орды. Михаилу удалось тогда выхлопотать себе ярлык на великое княжение Владимирское, делающий его, формально, первым князем среди других. Но Дмитрий с Ордой уже не особо считался и привёл владимирцев на верность себе, не обращая внимание на ханские ярлыки и ханских послов. Переломилась психология. Когда Дмитрий двинулся на «узурпатора» владимирского стола, тверского князя, его поддерживали почти все значительные князья: суздальско-нижегородский, ростовский, смоленский, ярославский. Великий князь осадил Тверь и вынудил Михаила к унизительному миру и отказу от всех притязаний.

В Орде в то время на первых ролях был Мамай. Он не мог быть ханом, поскольку не происходил из рода Чингиз-хана, поэтому он ставил на ханский престол своих марионеток. Отношения у Дмитрия с Мамаем были вполне нормальными. Но в 70-е годы ситуация обострилась. Мамай начал нервничать, поскольку у него появился опасный противник — Тохтамыш, настоящий чингизид и потому законный претендент на ханский трон. К Мамаю он относился с презрением, как к недостойному выскочке. Назревало решительное столкновение. Мамаю нужны были деньги, чтобы набрать необходимую рать и нанять опытных генуэзских наёмников. Он затребовал от Дмитрия повышенную дань запредельного размера. Переговоры ни к чему не привели. Мамай стал готовить нашествие, наподобие Батыева, чтобы забрать на Руси всё, что там было. Ничего не оставалось, как готовиться к решающей битве. Предстояла ожесточённая борьба не только за целостность, но и за существование Русского государства. Ордынские рати всегда были многочисленнее и сильнее русских, поэтому исход битвы мог быть трагическим для русских земель.

Летом 1380 года стало известно, что Мамаево войско двинулась на Русь. Мамай собрал всю волжскую Орду. Кроме своих несметных полчищ, он вёл с собою наёмные войска и вступил в тесный союз с Великим литовским князем Ягайлом, который условился действовать с ним заодно. Дмитрий, со своей стороны, приготовился к обороне, к нему присоединились все удельные князья со своими дружинами. Составилось ополчение, какого не видала земля русская даже в самые счастливые времена своей целости и независимости. Но самые крупные княжества: Тверское и Рязанское уклонились от общего дела. Рязанского князя Олега ещё можно было понять, поскольку его земли было самыми южными и постоянно разорялись ордынскими набегами. Олег опасался, что в случае победы Мамай его княжество сотрёт с лица земли. Тверской князь был в постоянном союзе с Литвой и в постоянной вражде с московскими князьями. Поражение Дмитрия открыло бы дорогу Твери к первенству среди русских княжеств.

Положение складывалось тревожное, князей и бояр одолевала неуверенность. Когда войско собралось в Коломне, князь Дмитрий поехал к Сергию за советом.

До сих пор Сергий был тихим отшельником, плотником, скромным игуменом и воспитателем. Теперь же он стоял перед трудным выбором: благословлять или нет на кровь, на убиения. Сергий не особенно ценил мирские дела. Сам по себе отказ от должности митрополита показал, что он любил чистое дело, совершенствование духа, аромат сосновых стружек и ясные мысли. Принятие крайних решений — не его стихия. Но если битвы не избежать, он благословляет ту сторону, которую считает правой. Он не за войну, но раз она случилась, то он — за народ, за Русь, за православных.

18 августа 1380 года московский и владимирский великий князь Дмитрий с двоюродным братом Владимиром Андреевичем Серпуховским, князьями других областей и воеводами приехал в Лавру. Здесь собрались русские города: Москва, Владимир, Суздаль, Серпухов, Ростов, Нижний Новгород, Белозерск, Муром, Псков с Андреем, сыном великого князя Литовского Ольгерда и другие. Начался молебен, а после него Сергий упросил князя остаться на трапезу. После трапезы игумен благословил князя и всю его свиту, окропил святой водой, после чего у них состоялся разговор: «Тебе, князь, следует заботиться и крепко стоять за своих подданных, и душу свою за них положить, и кровь свою пролить, по образу самого Иисуса. Но прежде пойди к ним с правдой и покорностью, как следует по твоему положению покоряться ордынскому царю. И Писание учит, что если такие враги хотят от нас чести и славы — дадим им; если хотят от нас золота и серебра — дадим и это; но за имя Христово, за веру православную подобает душу положить и кровь пролить. И ты, князь, отдай им и честь, и золото, и серебро. И Бог не допустит им одолеть нас: Он вознесёт тебя, видя твоё смирение, и низложит их непреклонную гордыню».

Дмитрий отвечал, что уже пробовал договориться с Мамаем и дать много серебра, но безуспешно, а теперь уже и поздно — враг у ворот. Сергий сказал: «Если так, его ждёт гибель, а тебя — помощь и милость Господа, ты победишь». Он отпустил с Димитрием двух своих иноков: Александра Пересвета (бывшего боярина Брянского) и Андрея Ослябя (боярина Любецкого), мужество которых и искусство воинское было еще у всех в памяти, а за необыкновенную силу они прослыли богатырями. Этих-то иноков Сергий и избрал помощниками князю, чтобы они своим мужеством, как всецело отдавшие себя Богу, послужили примером его воинству.

На Руси, которая с момента крещения во многом находилась под влиянием византийской религиозно-правовой культуры, война признавалась как неизбежное зло, и Церковь относилось к войне именно как к злу, сохраняя правила, запрещающие священнослужителям участвовать в военных действиях, и налагая епитимьи за убийство на войне даже на мирян. Отправляя двух иноков на войну, Сергий знал, что обрекает их на совершение страшного греха. Но поскольку они как иноки исполняли его волю как игумена, то их грех переходил на самого Сергия. Он взял на себя этот грех, поскольку был уверен, что присутствие иноков в первых ратных рядах будет воспринято русским воинами как то, что Бог с ними, и, значит, они неизбежно победят.

Отправляя двух иноков на войну, Сергий знал, что обрекает их на совершение страшного греха. Но поскольку они как иноки исполняли его волю как игумена, то их грех переходил на самого Сергия. Он взял на себя этот грех, поскольку был уверен, что присутствие иноков в первых ратных рядах будет воспринято русским воинами как то, что Бог с ними, и, значит, они неизбежно победят.

Сергий понимал, что на одной чаше весов — его личный грех за то, что послал Пересвета и Ослябю воевать, но на другой чаше — само существование Русского государства, а возможно, и самого русского народа. Он родился, когда вымирали последние старики, родившиеся около времени страшного Батыева нашествия, и когда уже трудно было найти людей, которые бы этот разгром помнили. Но во всех русских ещё до боли живо было впечатление от этого ужаса полного разгрома, к тому же постоянно обновлявшегося многократными набегами Орды. Это было одно из тех народных бедствий, которые приносят не только материальное, но и нравственное разорение, надолго повергая народ в мертвенное оцепенение. Люди беспомощно опускали руки, ум терял всякую бодрость и безнадежно отдавался своему прискорбному положению, не находя и не ища никакого выхода. Что ещё хуже, ужасом отцов, переживавших бурю, заражались дети, родившиеся после неё. Мать пугала неспокойного ребенка лихим татарином; услышав это злое слово, взрослые растерянно бросались бежать, сами не зная куда. Историки подсчитали, что во второй половине XIII века было больше двадцати набегов. Каждый набег означал, что приходили татары («рать»), брали несколько городов, жгли дома, вырезали население, грабили, и после уходили в Орду, на свою территорию. Тем самым они поддерживали вечный страх, что вот придут ордынцы — всё сметут. И действительно, приходили. Панический ужас одного поколения мог развиться в народную робость, в черту национального характера, и в истории человечества могла бы прибавиться лишняя тёмная страница, повествующая о том, как нападение кочевого монгола повело к падению великого европейского народа. Могла ли, однако, прибавиться такая страница? Одним из отличительных признаков великого народа служит его способность подниматься на ноги после падения. Как бы ни было тяжко его унижение, но пробьет урочный час, он соберёт свои растерянные нравственные силы и воплотит их в одном великом человеке или в нескольких великих людях, которые и выведут его вновь на временно покинутую прямую историческую дорогу.

Куликовская битва закончилась разгромом Мамая, которого вскоре убили генуэзцы. Преподобный в эти часы находился со всей братией в церкви, тело его было здесь, но духом он был там, где совершалась судьба Руси. По своём возвращении Дмитрий сразу же поехал к Сергию, чтобы принять его благословение и вознести благодарение Господу. Отслужили не только молебен, но и панихиды, поскольку потери были огромные.

Победа дорого стоила Руси, слишком много воинов погибло. На трон Золотой Орды сел Тохтамыш, который в 1382 году совершил внезапный набег на Северо-Восточную Русь. Дмитрий в Москве не смог собрать сил для сопротивления и уехал в Кострому, набирать рать. Кремль был предательски захвачен, все укрывшиеся перебиты, пригороды выжжены, монастыри разграблены. Погибли Боровск, Руза, Можайск, Звенигород. Когда Дмитрий, набрав на севере войско, вернулся, от Москвы остались лишь развалины, Кремль был полон трупов. Руси вновь пришлось платить дань, Дмитрию — вновь ездить в Орду, кланяться и унижаться.

Сергий во время нашествия перебрался в Тверь, но ордынцы не добрались до его монастыря, который уцелел, и Преподобный вернулся.

Дмитрий Донской обвинил рязанского князя Олега в помощи Тохтамышу, что не соответствовало действительности. Московское войско напала на рязанцев, но потерпело поражение. Многие понимали, что постоянной вражде Москвы и Рязани нужно положить конец и совместно биться за независимость.

Глубокой осенью 1385 года Сергий пешком отправился в Рязань, миротворцем к князю Олегу. По грязи и бездорожью он прошёл вёрст двести. Летопись описала, чем закончилось это путешествие: «Преподобный игумен Сергий, старец чудный, тихими и кроткими словесы… беседовал с ним о пользе душевной и о мире, и о любви. Князь же великий Олег преложи свирепство своё на кротость и утишись, и укротись, и умились вельми душою, устыде бо столь свята мужа, и взял с великим князем Дмитрием Ивановичем вечный мир и любовь в род и род». Чтобы закрепить союз, Олег женил на дочери Дмитрия своего сына. Это был последний выход Сергия за пределы своей обители.

Жизнь князя Дмитрия Донского была непростой, и умер он рано — не выдержало сердце. В своей жизни он сделал много ошибок. Казалось бы, победа на Куликовском поле всё искупит, но умирал князь в момент удачи Тохтамыша, когда казалось, что все его старания оказались безуспешными. Психологически Дмитрий был подавлен. В последние годы князь теснее сближается с Сергием: в 1385 году Преподобный крестит его сына. В мае 1389 года произошло последнее свидание Сергия со своим духовным сыном, тяжело заболевшим великим князем. В качестве духовника Сергий свидетельствовал завещание Дмитрия Ивановича, в котором великое княжение Владимирское объявлялось наследственным владением московских князей и передавалось по наследству, уже не обращая внимание на ханские ярлыки. Тем самым устанавливался основной принцип единодержавия. Сергий Радонежский, таким образом, освятил своим авторитетом рождение новой государственности, складывавшейся в тяжёлых внутренних противоречиях и в острейшей борьбе с внешней угрозой.

Прошло время, и предвидя приближение кончины, Сергий поручил управление обителью своему ученику Никону, а сам предался совершенному безмолвию. Когда он почувствовал предсмертный недуг, призвал сподвижников своих и дал им последние наставления. Как рассказывают, в минуту разрешения души от тела небесное благоухание разлилось в келье, и лик богоносного старца сиял дивным светом и чистотою. Он завещал похоронить себя не в церкви, а на общем кладбище, среди простых людей. Но митрополит Киприан разрешил, по просьбе братии, положить останки игумена именно в церкви.

Художник и философ Николай Константинович Рерих (1874-1947) писал: «Как бы ни болело сердце русское, где бы ни искало оно решение правды, но имя Святого Сергия Радонежского всегда останется тем прибежищем, на которое опирается душа народа. Будет ли это великое Имя в соборе, будет ли оно в музее, будет ли оно в книгохранилище, оно неизменно пребудет в глубинах души народной» («Душа народов»).

Сергий Радонежский не был проповедником. Ни он ни его ученики не ходили странствовать по Руси. Пятьдесят лет он спокойно провёл в глубине лесов, уча самим собою, «тихим деланием», но не прямым миссионерством. И в этом «делании», наряду с дисциплиной душевной огромную роль играл тот чёрный труд, без которого погиб бы и он см, и обитель его. Сергий насаждал в радонежских лесах свою культуру: труд, порядок, дисциплину.

Русская душа во многих своих свойствах сложился именно в эпоху Сергия, задав направление духовному развитию народа на последующие века. Сергий, несмотря на то, что находился в уединении и вдалеке от городов, вращал вокруг себя сознание народа Руси. Его считали святым и его святость утверждалась не аскезой и изоляцией от мира, а активной гражданской позицией и работой во благо ближних.

До первой половины XIV века масса русского населения, сбитая врагами в междуречье Оки и верхней Волги, селилась здесь по немногим расчищенным среди лесов и болот полосам удобной земли. Орда и Литва запирали выход из этого треугольника на запад, юг и юго-восток. Оставался открытым путь на север и северо-восток за Волгу, но то был глухой непроходимый край, кое-где занятый язычниками финнами. Русскому крестьянину с семьёй и бедными пожитками страшно было пуститься в эти бездорожные дебри. Но монах-пустынник, вдохновлённый примером Сергия, пошёл туда смелым разведчиком. Огромное большинство новых монастырей с XIV до конца XV века возникло среди лесов костромского, ярославского и вологодского Заволжья. Старинные памятники истории Русской Церкви рассказывают, сколько силы духа проявлено было русским монашеством в этом мирном завоевании финского Заволжья для Православной Церкви и русской народности. Многочисленные лесные монастыри становились здесь опорными пунктами крестьянской колонизации. Такой монастырь служил для переселенца-хлебопашца и хозяйственным руководителем, и ссудной кассой, и приходской церковью, и, наконец, приютом под старость. Ради спасения души монах бежал из мира в заволжский лес, а мирянин цеплялся за него и с его помощью заводил в этом лесу новый русский мир. Таким образом дружными усилиями монаха и крестьянина, воспитанных духом, какой вдохнул в русское общество Сергий, создавалась верхне-волжская часть Руси. Напутствуемые его благословением, шли борцы: одни на юг за Оку на Орду, другие на север за Волгу на борьбу с лесом и болотом.

Но чтобы сбросить ордынскую власть, построить прочное независимое государство, для этого самому русскому обществу нужно было укрепить свои нравственные силы, приниженные вековым порабощением и унынием. Этому нравственному воспитанию народа и посвятил свою жизнь Сергий.

Он поднял упавший дух родного народа, пробудил в нём доверие к себе, к своим силам, вдохнул веру в своё будущее. Это было сродни чуду, потому что оживить и привести в движение нравственное чувство народа, поднять его дух выше его привычного уровня — такое проявление духовного влияния всегда признавалось чудесным, творческим актом, поскольку его источником являлась вера. Человек, раз вдохнувший в общество такую веру, давший ему живо ощутить в себе присутствие нравственных сил, которых оно в себе не чаяло, становится для него носителем чудодейственной искры, способной зажечь и вызвать к действию эти силы всегда, когда они понадобятся, когда окажутся недостаточными наличные обиходные средства народной жизни. Впечатление людей XIV века становилось верованием поколений, за ними следовавших. Отцы передавали воспринятое ими одушевление детям, а они возводили его к тому же источнику, из которого впервые почерпнули его современники. Так духовное влияние Сергия пережило его самого и вошло в состав духовного богатства народа. Это имя сохранило силу непосредственного личного впечатления, какое производил Сергий на современников, оно длилась и тогда, когда стали тускнеть исторические воспоминания, заменяясь церковной памятью, которая превращала это впечатление в привычное, поднимающее дух настроение. Так теплота ощущается долго после того, как погаснет её источник. Этим настроением народ жил целые века, оно помогало ему устроить свою внутреннюю жизнь, сплотить и упрочить государственный порядок. При имени Сергия народ вспоминает свое нравственное возрождение, сделавшее возможным и возрождение политическое, и помнит правило, что политическая крепость прочна только тогда, когда держится на силе нравственной. Это возрождение и это правило — самые драгоценные вклады Сергия Радонежского.

Философ, поэт и учёный Павел Васильевич Флоренский (1882-1937) так описал значение Сергия для России: «Вглядываясь в русскую историю, в самую ткань русской культуры, мы не найдём ни одной нити, которая не приводила бы к этому перво-узлу: нравственная идея, государственность, живопись, зодчество, литература, русская школа, русская наука — все эти линии русской культуры сходятся к Преподобному. В лице его русский народ сознал себя, своё культурно-историческое место, свою культурную задачу и тогда только, сознав себя, получил историческое право на самостоятельность» («Троице-Сергиева Лавра и Россия»).

Как киевская митрополия оказалась вне Русской Церкви

В первой половине XIV века начался процесс отделения русских западных земель от восточных. Киевским княжеством после разрушения Киева продолжали править Рюриковичи, но ярлык на княжение они должны были получать в Орде. В 1324 году в битве на реке Ирпень великий князь литовский Гедимин разбил войско великого князя киевского Станислава Ивановича, после чего Киевское княжество стала вассалом великого княжества Литовского. В 1362 году Рюриковичи с помощью ордынцев осуществили последнюю попытку вернуть княжество, но потерпели поражение в битве при Синих Водах. На киевский престол взошёл Владимир — представитель литовского рода Гедиминовичей. С 1362 года Киев окончательно перестал быть частью Руси и в составе Литвы после Люблинской унии 1569 года стал частью Польши, вновь вернувшись в состав Русского государства в 1667 году.

Ещё по кончине митрополита Максима в 1305 году южные князья обратились к патриарху с просьбою об учреждении особой митрополии для этих областей. Для управления юго-западной частью митрополии Руси патриарх Афанасий (1303-1309) учредил в Галиче особую митрополию и возвёл галицкого епископа Нифонта в сан митрополита с поручением ему епископов Холма, Турова, Перемышля, Владимира и Луцка. В списке епископий митрополит Галицкий был указан под номером 81. Галицкая митрополия в противовес Киевской митрополии (Великой Руси) называлась митрополией Малой Руси. Нифонт занимал митрополичью галицкую кафедру с 1303 по 1307 годы. Инициатором учреждения митрополии был внук Даниила Романовича великой князь Юрий Львович, управлявший Волынью и Галичем. После Нифонта он отправил в Константинополь другого своего кандидата на эту митрополию, Петра. Но патриарх Афанасий I в 1308 году поставил Петра митрополитом не галицким, а всея Руси, на место скончавшегося митрополита Максима.

После Петра митрополитом Киевским и Всея Руси был присланный из Византии грек Феогност, а после его смерти московским князем кандидатом на митрополию был предложен Алексий, который и отправился на утверждение в Константинополь. Там его утвердили. Но не успел он выехать из Константинополя, как сюда прибыл ещё один кандидат на митрополию — Роман, человек знатного, княжеского рода, родственник Юлиании Тверской, женщины весьма примечательной. Она была дочерью великого князя тверского Александра Михайловича, второй женой языческого великого князя Литовского Ольгерда и матерью другого великого князя Литовского Ягайло, который стал польским королём и основателем польской династии Ягеллонов.

Романа прислал сам Ольгерд, который захотел иметь своего митрополита, дабы освободиться от церковного подчинения своей страны московской митрополии. Логика Ольгерда была понятна. Все западные, как южные, так и северные русские княжества входили в состав Литвы. Литва постоянно воевала с Московским княжеством, а сидевший в Москве митрополит, естественно, поддерживал московских князей, которые стремились освободить русские земли. Ольгерд хотел иметь своего митрополита, который бы поддерживал лояльность Литве среди находившихся в её составе православных.

Опасение, как бы в случае отказа Ольгерд не нанёс в своей стране какого-либо вреда православию, а больше всего богатые дары заставили Константинопольского патриарха Каллиста посвятить и Романа в 1354 году, назначив ему в управление Литву и Волынь с кафедрой в Новгрудке, бывшем одним из центров Литвы (сейчас в Гродненской области). Но Киев всё-таки оставлен был за Алексием. Оба митрополита явились на Русь, и началась неразбериха. Алексий покорился определению патриарха и его собора и довольствовался своею областью, чего не скажешь о Романе, который пытался получить под свою власть и Киев с Брянской епархией, тоже уступленной Алексию. Роман распоряжался и в Твери, пользуясь тем, что князь Михаил Александрович Тверской был родственник и союзник Ольгерда. В составе литовско-русской митрополии находились Полоцкая, Туровская, Владимиро-Волынская, Перемешльская, Галицкая, Луцкая, Холмская, Черниговская, Смоленская, Брянская и Белгородская епархии. Церковная смута прекратилась лишь в 1368 году со смертью Романа, когда была ликвидирована литовская митрополия с передачей всех её епархий митрополиту Киевскому и Всея Руси Алексию.

Постоянная связь митрополита с Москвой, конечно, должна была возбуждать к нему сильную неприязнь в Литве и Польше. В 1371 году, несмотря на все прежние определения о единстве митрополии, константинопольский патриарх Филофей вынужден был уступить настояниям польского короля Казимира и дать Галичу (уже находившемуся в составе Польши) особого митрополита Антония. Ему поручались митрополия Галицкая с холмской, туровской, перемышльской и владимирской (волынской) епархиями.

В том же году пришло к патриарху настойчивое послание и от литовского великого князя Ольгерда, который жаловался, что никогда не бывало такого тяжёлого митрополита на Руси, как святой Алексий, что Киева и Литвы он вовсе не посещает и любит одного только князя московского; с благословения его Москва обидела его, Ольгердова, шурина, Михаила Тверского, и зятя, Бориса Нижегородского; с перебежчиков на московскую сторону митрополит снимает крестное целование и прочее, и в заключение просил поставить тоже особого митрополита в Киев, Малороссию, Литву, Смоленск, Тверь и Нижний Новгород, то есть во все местности, враждовавшие тогда с Москвой. Патриарх уступил и этой просьбе и в 1376 году поставил киевским митрополитом серба Киприана.

На Руси стало, таким образом, сразу три митрополита: в Москве, Галиче и Киеве. В 1375 году, в связи с поручением папы Григория XI архиепископу Краковскому назначить католических епископов в Галич, Перемышль, Владимир-Волынский, Холм и сместить «епископов-схизматиков», которые, «как говорят, там находятся» митрополит Антоний был принужден покинуть Галич и перенести оттуда свою резиденцию.

Для поддержания единства митрополии патриарх определил, чтобы Киприан снова соединил Русь под одной своей властью после смерти Алексия. Антоний перестал исполнять обязанности митрополита. Естественно, сразу же возник вопрос: где будет кафедра Киприана — в Москве или Киеве? В итоге оказалось, что в Москве.

Естественно, в Москве были очень недовольны поставлением Киприана и назначением его в преемники митрополиту Алексию без согласия великого князя. Сам Алексий хотел назначить себе преемником игумена радонежского Сергия (в миру Варфоломея), но смиренный подвижник решительно отказался от этой чести. Тогда великий князь Дмитрий наметил на митрополию своего духовника и любимца, священника Митяя (Михаила). Это был человек видной наружности, с громкой и чистой речью, знавший все старинные повести, книги и притчи, рассуждавший красноречиво в судах и делах, но вместе с тем гордый и заносчивый. Великий князь уговорил его постричься и в самый же день пострижения сделал архимандритом своего московского Спасского монастыря. Несмотря на то, что Алексий никак не соглашался признать этого новоявленного монаха своим преемником, едва только святитель скончался в 1378 году, как Митяй появился на митрополичьем дворе и начал всем здесь распоряжаться, как настоящий митрополит, и собирать митрополичью дань. Так как он желал быть поставленным на митрополичью кафедру русскими епископами, то в Москве, по распоряжению великого князя, собрался для этого собор. Но между ними нашлось много людей, особенно из монахов, которые вовсе не желали иметь Митяя митрополитом. Больше других выступал против него епископ Суздальский Дионисий. Узнав, что Дионисий сам намерен отправиться за митрополичьим саном в Грецию, Митяй с великим князем посадили его под стражу. Дионисий дал слово не ездить в Грецию и выставил в этом поручителем за себя преподобного Сергия, но все-таки уехал не более как через неделю после своего освобождения. Митяй страшно рассердился и на него и на Сергия. А из Киева между тем ехал в Москву другой, ещё более опасный кандидат на митрополию, Киприан, который должен был занять теперь всю митрополию в силу соборного определения 1376 года. Против этого кандидата выступил сам великий князь, видевший в нем избранника литовца Ольгерда, и с бесчестием выгнал его из Москвы. После всего этого Митяй решил поторопиться своим посвящением и сам наконец двинулся в Грецию с большой свитой, с дарами для греков и с несколькими бланками, скрепленными печатью великого князя, на всякий случай, но при самом конце дороги, уже в виду самого Константинополя, умер по неясным причинам в 1379 году.

После смерти Митяя его спутники решились самовольно выбрать в митрополиты присутствовавшего там архимандрита Пимена, и на одном из бланков за великокняжеской печатью написали от имени великого князя прошение об его поставлении. Патриарх Нил и император сначала было отказались исполнить это прошение, ссылаясь на то, что в Россию уже давно посвящен на митрополию Киприан. Но послы, воспользовавшись другим бланком, заняли денег, раздали, кому нужно до 20 000 рублей и таки достигли своей цели. Узнав об обмане Пимена, великий князь ещё до его возвращения пригласил к себе в Москву Киприана, а Пимена по возвращении велел заточить.

Когда хан Тохтамыша в 1382 году неожиданно двинулся с набегом на Москву, великий князь Дмитрий Иванович, спешно отправился в Кострому набирать войско. Вместо себя он оставил в городе митрополита Киприана, который, не будучи склонен к ратным подвигам, сбежал в Тверь, бывшую союзником Литвы. После этого великий князь опять прогнал его от себя и пригласил на митрополию Пимена. Но так как и этот митрополит был ему неугоден, то он в то же время отправил в Грецию просьбу о поставлении в митрополиты Дионисия. Дионисий тоже был поставлен, но на обратном пути из Греции был задержан литовцами в Киеве и умер там в 1385 году в тюрьме. Между тем Киприан с Пименом ездили в Грецию тягаться ο митрополии перед патриархом. Патриарх решил дело в пользу Киприана. Β его же пользу сложились теперь и все другие обстоятельства: в 1389 году умер недоброжелательный к нему великий князь Димитрий Донской, умер и низложенный Пимен. И вновь образовалась одна митрополия, хотя в Галиче все ещё оставался особый митрополит Антоний.

К этому времени Древняя Русь «растворилась» в Литве и Московской Руси, которые стали центрами собирания русских земель. Литва была большей частью православной, поэтому её иногда называли Литовская Русь. Однако, постепенно ситуация изменилась. В 1377 году великим князем Литовским стал Ягайло. А немного раньше в Польше в 1370 году пресеклась королевская линия Пястов. В 1377 году в замке Крево была подписана Кревская уния — соглашение о династическом союзе между Литвой и Польшей, по которому Ягайло, вступив в брак с польской королевой Ядвигой, провозглашался польским королём под именем Владислава II Ягелло. Ягайло заключил, также, договор с папой Римским и велел своим подданным принимать католичество, поскольку это было условием унии. Так возникло литовско-польское королевство, где потомки Ягайлы — Ягеллоны — правили до тех пор, пока не сменилась эпоха и королевство не стало республикой — Речью Посполитой. Кревской унией Литва лишила себя шанса стать великой державой, а приняв католичество она примкнула к западной цивилизации, правда, оказавшись, в итоге, на её задворках.

На Руси в период единоличного правления Киприана всё шло мирно. Согласие митрополита с новым великим князем владимирским и московским Василием I Дмитриевичем не прерывалось ни разу, а так как великий князь был в постоянном мире с литовским великим князем Витовтом (двоюродным братом Ягайло), своим тестем (он был женат на Софье — дочери Витовта), то и в Литве перестали хлопотать об особом митрополите.

Правление митрополита Киприана было полезно и в чисто церковном отношении. Он много заботился об устранении разных беспорядков, возникших в богослужебном чине Русской церкви, и об исправлении и умножении церковных книг, сам привез с собою много рукописей из Сербии и, живя в уединении в своем подмосковном селе Голенищеве, занимался разными переводами с греческого языка. Киприан скончался в 1406 году и был погребен в Успенском соборе, где после Петра погребались все русские митрополиты.

Сразу после его смерти снова началось разделение в Русской церкви, так как Москва к тому времени опять поссорилась с Литвой. По просьбе Василия I из Греции прислали митрополитом строгого инока из Мореи (полуострова Пелопоннес) — Фотия. Витовт сначала не хотел было его принимать, но потом согласился с условием, чтобы тот жил непременно в Киеве. Фотий действительно прожил в Киеве больше полугода, но потом в 1410 году всё-таки уехал в Москву.

После четырехлетнего отсутствия митрополитов в Москве и после случившегося в 1408 году нашествия Едигея, Фотий нашёл в своей митрополии много беспорядков. Дом митрополичий был опустошён, имущество расхищено. Фотий начал собирать украденное и обидел этим многих бояр и самого великого князя. Между тем и литовский князь Витовт рассердился на него за отъезд из Киева. В 1411 году Фотий посетил Литву, но только ещё более повредил себе там, настроив против себя много людей, вероятно, такими же хозяйственными распоряжениями, какие возбудили против него негодование в Москве.

Тем временем Литва окончательно порывала с православием и переходила в католичество. В 1410 году состоялась Грюнвальдская битва между немецким Ливонским орденом и польско-литовскими войсками («грюнвальд» по-немецки означает «зелёный лес»; по-литовски это будет «жальгирис» - именно так называется знаменитый баскетбольный клуб из Литвы). Решающую роль в битве сыграли два смоленских полка (Смоленск тогда входил в Литву), которые поставили против немецкого клина (все погибли). Немцы были разгромлены, значение Польши резко выросло, союз Польши и Литвы заметно окреп, а Городельская уния 1423 года усилила католическое влияние на Литву, ибо Великое княжество Литовское было вынуждено признать сюзеренитет польской короны. Все бояре и служивое сословие Литовского государства по этой унии получали равные права с польскими магнатами и шляхтой, но лишь при условии принятия католичества. Естественно, истинно православные из числа подданных Витовта таким оборотом дела обрадованы не были. Противостояния католиков и православных вновь обострились, однако попытка Витовта ослабить религиозные противоречия в Литве успеха не имели. Великий князь литовский начал хлопоты об унии между православной и католической Церквями.

В 1414 году Витовт собрал собор из литовских епископов (они ещё были православными) и настоял на избрании для Литвы особого митрополита. Избран был племянник митрополита Киприана Григорий Цамблак, родом серб. Он жил сначала на разных духовных должностях в Болгарии, Сербии, Молдавии, потом отправился в Москву к дяде, но, не застав его в живых, поселился в южной Руси, где приобрел большую славу своей учёностью и красноречием. Греки не желали разрыва с великим князем московским, который был тогда очень нужен для бедствующей Греции и который, кроме того, только что породнился с императором Мануилом II Палеологом (через брак своей дочери с сыном Мануила), и отказали Витовту. Упорный литовский князь снова собрал собор, говорил на нём ο разорении церкви от московского митрополита, жаловался на корыстолюбие греков, которые ставят митрополитов по накупу (за деньги или подарки) и требовал, чтобы епископы непременно сами поставили себе митрополита. Митрополит Фотий поспешил из Москвы в Литву уладить дело, но Витовт не хотел его и видеть, а на возвратном пути велел отнять у него всю церковную дань, собранную в Литве. После вторичного отказа из Греции собор литовских епископов 1416 года решил исполнить требование Витовта и посвятил Григория без согласия патриарха. Для оправдания своего поступка руководители собора выдали окружную грамоту, в которой писали, что Фотий совершенно пренебрегал киевской половиной митрополии, заботясь только ο собирании здесь своей дани, и что они, западные епископы, решились сами поставить себе митрополита по примеру болгар, сербов и по уставу апостольскому, не думая, впрочем, разрывать этим связи своей с церковью Греческой, а только желая избежать беспорядков и насилия от греческого императора, от которого зависит поставление митрополита в Греции. Фотий, со своей стороны, разослал окружные послания, в которых описал всю незаконность поставления Григория и требовал, чтобы православные не имели с ним общения. Григорий всё-таки оставался митрополитом до самой смерти в 1419 году. Судя по его сочинениям, он был ревнитель православия. В 1417 году Григорий ездил на собор в Констанц, где начинались, хоть и безуспешно, первые переговоры об унии обеих Церквей. Он встречался с папским легатом, но достичь успеха не смог. После его смерти обе половины Русской церкви опять соединились под властью митрополита Фотия.

Национально-политическое самосознание в Северо-Восточной Руси к этому времени настолько возросло, что митрополит из греков считался уже для неё нежелательным. Среди русских начинала созревать мысль о том, чтобы не только избирать митрополитов у себя дома, но здесь же и поставлять (утверждать) их независимо от Византии. Для начала в Москве решили избрать митрополита из своих русских людей и утверждать его пока в Константинополе, но вследствие политических неурядиц затянули это дело, и неожиданно Москву опередил литовский князь Свидригайло, брат польского короля Ягайло.

Ещё в 1417 году по просьбе литовского великого князя Витовта и по благословению митрополита Фотия епископом в Смоленск был отправлен Герасим, епископ Владимиро-Волынский. В 1430 году Витовт умер и великим князем Литовским стал Свидригайло. По его указу Герасим в 1433 году отправился в Константинополь и вернулся оттуда в сане митрополита. Но он был поставлен не для одной Литвы, а «на русскую землю» и ему приписывали титул митрополита Киевского и всея Руси. Новый митрополит остановился в Смоленске, не решаясь идти в Москву, так как там продолжались княжеские междоусобия.

Однако возглавлявший православную партию Свидригайло оказался слабым лидером. Младший брат Витовта Сигизмунд Куйстутович, опиравшийся на католиков, в 1432 году отнял великое княжение у Свидргайлы. Стремясь обеспечить себе поддержку католиков, Сигизмунд первым делом заключил новый договор об унии Литвы и Польши, но поскольку большинство его подданных по-прежнему составляли православные, то князь был вынужден каким-то образом учесть их стремления. Он издал указ, в соответствии с которым православные русские князья и бояре уравнивались в правах с католиками. Такое решение в известной мере ослабило сопротивление политике Сигизмунда среди русских феодалов и сделало положение Свидригайлы крайне сложным.

Свидригайло в сложившейся ситуации утратил последние признаки благоразумия и прибег к тактике запугивания. Жертвой его неуёмной подозрительности стал православный митрополит Герасим. Сначала Герасим пользовался благосклонностью Свидригайлы, вместе с которым он предполагал принять участие в начинавшемся тогда установлении унии. Князь с особенною похвалою отзывался о своем митрополите перед папой Евгением IV и подчеркивал его усердие в намечавшемся деле. Но через некоторое время Свидригайло разгневался на митрополита Герасима, заподозрив его в тайной и враждебной ему переписке с Сигизмундом. В результате этого Герасим был закован в тяжкие оковы и сослан в Витебск, где в 1435 году был сожжён. Жестокое и бессмысленное злодеяние погубило Свидригайлу окончательно: он лишился всякой поддержки своих православных сторонников. Вскоре после казни митрополита православный Свидригайло в 1437 году сошёлся в решающей битве с католиком Сигизмундом, и наголову разбитый, вынужден был отказаться от своих претензий на трон великого князя.

С поражением Свидригайлы последние надежды на торжество православия в Литве оказались похоронены. И хотя Сигизмунд через некоторое время после своей победы был убит в результате заговора, этот факт на дальнейший ход событий не повлиял. Великим князем был провозглашён сын Ягайлы — Казимир (в 1440 году), а после того, как его брат, польский король Владислав III, погиб в битве с турками при Варне, Казимир занял ещё и трон Польши, уравняв в правах своих польских и литовских подданных. Литва окончательно превратилась в католическое государство. Южная Русь оказалась под сильным польско-литовским влиянием, и там начал формироваться новый этнос — малороссы.

Тем временем Москва не оставляла попыток поставить своего митрополита. В 1433 году великий князь Василий II и собор епископов нарекли митрополитом Иону, епископа Рязанского, ο котором ещё в бытность его простым монахом в Симонове монастыре митрополит Фотий предсказал, что он будет великим святителем. Опасаясь, как бы патриарх не отклонил этого кандидата, великий князь обставил избрание с особой торжественностью, привлёк к участию в избрании всех епископов, представителей белого духовенства, монашества, бояр и земских людей. Но Ионе, нареченному в митрополиты, не удавалось отправиться в Константинополь за посвящением довольно долгое время. Основным препятствием стали усобицы в Московском княжестве. Второй сын Дмитрия Донского князь Юрий Дмитриевич считал, что по старинному праву он должен был стать великим князем Московским после смерти Василия I Дмитриевича. Но московский престол занял сын Василия I — Василий Васильевич, то есть Василий II. Юрий враждовал с племянником и в 1433–34 годах дважды одолевал его и занимал великое княжение. Только со смертью Юрия в 1434 году князь Василий II крепко сел на великом княжении. Наконец, в 1436 году Иона отправился в Грецию за посвящением, но когда прибыл туда, император Иоанн Палеолог и патриарх Иосиф встретили его сожалением, что он опоздал, сообщив, что в Россию уже уехал митрополит Исидор, очень учёный грек, и обещали Ионе митрополию только после Исидора. Назначение Исидора преследовало одну, но крайне важную для Константинопольского патриархата цель — нужно было срочно мириться с Папой.

В 1438-1445 годах в Ферраре, Флоренции и Риме проходил собор, провозгласивший унию (союз), которую стали называть Флорентийской — объединение Православной и Католической Церквей под главенством папы Римского. Собор был созван папой Евгением IV, и его решения утвердил византийский император Иоанн VIII Палеолог. Император и константинопольский патриарх стремились к этой унии, рассчитывая, что западное рыцарство поможет грекам в борьбе с турками. Уния была составлена так, что православные сохраняли свой церковный обряд, но признавали все католические догматы и главенство пап. Причиной появления унии была катастрофическая ситуация в Византии. Империя так и не сумела оправиться после разгрома, учинённого католическими рыцарями во время Четвёртого крестового похода. Территория государства фактически ограничивалась окрестностями Константинополя и ещё некоторыми землями. Погибая от турок, Византия готова была пойти на любые уступки папе в обмен на военную помощь.

Назначая на русскую кафедру в данный момент своего соотечественника, греки преследовали вместе с тем и ту прозаическую цель, чтобы наверняка располагать для предстоящего собора русскими деньгами, в которых у самих у них был крайний недостаток. Когда возникали толки об устройстве собора в Константинополе и необходимых для того средствах, то патриарх говорил: «если бы потребовалось и до ста тысяч аспров, то можно собрать с епископов: митрополит русский один привезет такую сумму».

Приехав в Москву, Исидор тотчас же стал собраться на собор в Рим. Он сумел убедить князя Василия, что соединение церквей, благодаря которому спасётся Византийская империя, возможно и без жертвы православным вероучением. Доверяя учёному и умному греку, великий князь отправил его с многочисленной свитой, соответствующей достоинству своего государства: Исидора сопровождало около 100 человек. Не без помощи великого князя митрополит мог забрать с собой и такое огромное количество денег, которое в натуральных ценностях представляло собой обоз из двухсот коней.

Исидор отправился в путь и примерно через год, в августе 1438 года прибыл в итальянскую Феррару. Греки приехали сюда в марте. Но собор до прибытия митрополита Исидора в собственном смысле ещё и не открывался. Для византийцев всего нужнее были тут европейские государи, или их представители. Между тем, ни один не ехал в Феррару, а все были на Базельском соборе (1431-1443 годы), где решались важные вопросы по реформе Католической Церкви. По просьбе византийского императора, папа послал легатов за государями, и в ожидании их, с апреля 1438 года назначил предварительные частные совещания между избранными представителями католической и православной партий. Эти частные переговоры продолжались до октября. Тогда, после напрасных ожиданий прибытия государей, открыты были торжественные соборные заседания. Греки упорно отстаивали свои мнения, и не поддавались давлению католиков. Папа, за счёт которого они содержались, начал урезать им денежное содержание и, наконец, совсем прекратил его. Β январе 1439 года собор был перенесен во Флоренцию. Там, при пособии богатых граждан, выдача содержания грекам была возобновлена, но вскоре, в целях нравственного давления, опять прекратилась. Не видя толку от догматических препирательств, в которых одна сторона тщетно ожидала уступок от другой, папа предложил грекам крутую альтернативу: или принять к Пасхе 5 апреля всё латинское вероучение, или уезжать обратно. Пущено было в ход и золото. Несчастные греки заколебались. Наиболее податливые из них специально приглашались к папе и оттуда возвращались поборниками соединения. Отступление началось с русского митрополита Исидора и никейского Виссариона. Они склонили на уступки императора и умиравшего патриарха Иосифа. Затем, путём разных притеснений и давлений были принуждены к унии и все остальные греческие иерархи, кроме Марка Ефесского. 5-го июля 1439 года они подписались под актом унии, по их собственным словам «со стенанием и плачем в глубине сердца».

Β подписании акта Флорентийской унии Киевскому митрополиту Исидору принадлежала не какая-нибудь заурядная, а первостепенная роль инициатора и главного его устроителя. Иосиф, епископ Метонский, участник собора, говорил, что Исидор первый начал доказывать необходимость принятия унии на условиях, предложенных папой, и решительно повлиял в этом смысле на самого императора, пользуясь своим громадным авторитетом. А насколько велик был этот последний, видно из того, что Исидора прочили в преемники скончавшемуся на соборе патриарху Иосифу.

Папа Евгений IV сделал митрополита Исидора кардиналом и легатом в землях лифляндских, литовских и русских. На обратном пути в 1440 году Исидор ещё с дороги разослал по Руси окружное послание, призывая христиан обоих вероисповеданий безразлично ходить и в православные, и в католические храмы и приобщаться одинаково и в тех и в других. На первой же литургии в Москве он явился с преднесением латинского креста, поминал вместо патриархов папу, а после литургии велел читать акт унии, из которого православные узнали, что Дух Святой исходит не только от Отца, но и от Сына, что хлеб квасный и опресноки (пресный хлеб) в Евхаристии — это всё равно, и прочие другие ужасы. Но в Москве унию не приняли, так как сами же греки целыми столетиями воспитывали в православных неприятие католиков. А исхождение Святого Духа от Сына ( то есть Иисуса), так это и вовсе было против Евангелия и считалось страшной ересью. Великий князь велел арестовать митрополита, но тому организовали побег в Литву, а затем и в Италию, и на Руси о нём забыли. Это был последний митрополит-грек в России. Стало ясно, что отношения с Константинополем нужно менять.

В Москве решили отделиться от Константинопольского патриархата, который передал православие католикам. В 1448 году собор епископов русской церкви по предложению великого князя Василия II повторно и окончательно избрал новым митрополитом епископа Иону.

Хотя Иона и был в полном смысле ставленником Москвы, однако продолжал ещё некоторое время быть фактическим митрополитом всея Руси. Но об утверждении своей власти над литовской половиной своей митрополии он должен был особо позаботиться. После бегства митрополита Исидора из России Литовская Русь могла ещё снова принять его, как своего законного начальника, о чём Исидор и вел с ней переговоры как раз пред самым поставлением Ионы. Решаясь на поставление Ионы, великий князь Василий Васильевич связывался с великим князем литовским и с королем польским Казимиром и только по получении от них согласия созвал собор, рукоположивший Иону.

Десять лет митрополит Иона управлял митрополией «всея Руси», то есть обеих её половин, московской и киевской (которая по факту была литовской). Но в Литве, под властью польско-литовского короля-католика Флорентийская уния не прошла бесследно, как в Московской Руси. В 1458 году Григорий II Мамма, бывший патриарх Константинопольский, лишённый кафедры за приверженность к унии и проживавший в Риме, посвятил Григория, ученика опального митрополита Исидора, в сан митрополита Киевского, Литовского и всей Южной России. Снабженный грамотами от Исидора, низверженного патриарха Григория II и папы Пия II, митрополит Григорий отправился к своей пастве и поселился в Киеве.

Когда слухи о римской затее дошли до Москвы, здесь попытались употребить все средства для сохранения старого положения. Великий князь Василий II Васильевич отправил увещательное посольство к Казимиру, а митрополит Иона – такое же посольство всему литовскому православному духовенству и дворянству, а вслед за посольством адресовал ко всему русскому населению окружное послание, убеждая в нём православных стоять за свою веру до последней крайности и не сдаваться митрополиту-униату. Но все усилия оказались тщетными. Лишь несколько князей откликнулись своим сочувствием на призывы Ионы, но ничего не могли сделать против власти короля, связанного особой папской буллой, запрещавшей ему допускать в свои владения «узурпатора» Иону. С прибытием Григория в Литву, Иона снова от своего лица и от лица собора восточно-русских епископов писал епископам литовским послания против митрополита-униата. Но, видимо, литовские епископы теперь уже сами желали быть независимыми от Москвы, которая с течением времени становилась им всё более несимпатичной по духу: они остались безответными и, кроме одного (Черниговского Евфимия), довольно спокойно приняли Григория. Отсюда начинается особая история западно-русской Церкви, и от Григория ведёт свое начало ряд независимых от Москвы западно-русских митрополитов.

Собор русских епископов, собравшись в 1459 году в Москве, поклялся не отступать от святой Московской церкви и определил на будущее время избирать митрополитов в Москве, по повелению великого князя и без сношения с греками. Здесь в первый раз упоминается ο Московской церкви в отличие от Киевской. Последовало окончательное разделение митрополии, после чего митрополиты западной Руси, имевшие кафедру в Вильно, стали называться Киевскими, Галицкими и всея Руси; а с 1461 года митрополиты, имевшие кафедру в Москве, стали называться Московскими и всея Руси.

Митрополиты Московский и Киевский с первой же поры разделения находились в различных отношениях к константинопольскому патриарху: Московская митрополия сделалась почти совершенно независимой от него. Вскоре после поставления митрополита Ионы предприняты были со стороны его и великого князя консультации с константинопольским патриархом Геннадием, которые окончились тем, что как этот патриарх, так и другие восточные патриархи, учитывая особые положения Церквей, раз навсегда установили, чтобы русский митрополит был поставляем своими епископами, почитаем был выше всех других митрополитов. Русская Православная Церковь в общем списке с тех пор упоминается на пятом месте после, соответственно, Константинопольской, Александрийской, Антиохийской и Иерусалимской. Киевская же митрополия, напротив, встала в более тесную зависимость от Константинополя, чем в какой стояла Московская до своего отделения. Это было вызвано особыми условиями Киевской митрополии, как ещё новой и неутвердившейся, ввиду опасностей со стороны католиков. Чувство Православия было так сильно в стране, что сам киевский митрополит Григорий, хотя достиг своего сана благодаря Риму, обратился, однако же, за благословением к константинопольскому патриарху Симеону. Преемники Григория также не обращались к папе, а в целях сохранения православия и своего собственного достоинства искали себе опору в константинопольских патриархах и дорожили союзом с ними, а патриархи, со своей стороны, употребляли все меры к тому, чтобы удерживать там православие среди соблазнов католицизма. Но всё же остаётся тот факт, что первый митрополит в Киеве, после разделения Русской Церкви, был поставлен папой Римским.

В первой половине XV века вся Русская земля состояла из двух больших группы земель: восточной под управлением московских князей и западной под властью литовско-польского правительства. Русская церковь также разделилась на две митрополии: Московскую и Киевскую. Киев с 1362 по 1569 входил в состав Великого княжества литовского, а с 1569 года после подписания Люблинской унии Польши и Литвы был частью польской Речи Посполитой (в просторечии — Польши).

Как и почему Русская Церковь стала самостоятельным патриархатом

Постоянно развивающаяся идея «Москва — третий Рим» создавала идеологическое обоснование для возвышения московских правителей до уровня византийских императоров. Но сама идя о нескольких Римах была придумана не в Москве. Антон Владимирович Карташов (1875-1960), последний в российской истории обер-прокурор Синода в своей «Истории Русской Церкви» рассказал, что из Византии пришла историософская концепция теории четырёх царств, в рамки которых укладывалась вся мировая история. Почерпнута была эта теория из видения пророка Даниила ο преемственном существовании четырёх царств, из которых последнему, по согласному мнению толкователей, предназначалось существовать до скончания века, и оно отождествлялось с Римской империей. Согласно этой теории первым было Ассирийское царство, которое было разорено Вавилонским, которое, в свою очередь было разорено Персидским, оно — Македонским, а то, наконец — Римским. А Римское царство будет разорено антихристом. Восточная, сохранившаяся часть Римской империи назвалась её жителями Ромейской империей. На Западе её стали называть Византийской империей, это название прижилось и на Руси. «Ромейское царство», - пишет Карташов, - «неразрушимо, «яко Господь в римскую власть написася», то есть неразрушимо потому, что Иисус Христос по плоти был римским подданным, что, следовательно, и христианская церковь должна всегда числиться под охраной римской государственной власти. Для существования земной христианской церкви, таким образом, представлялась необходимой обстановка православного царства с царём во главе, как «епископом внешних дел церкви», её охранителем».

Особенно характерно выразил византийское учение ο необходимости единой христианской империи и одного императора для существования вселенской Церкви константинопольский патриарх Антоний в своем послании к московскому великому князю Василию Дмитриевичу от 1393 года, который бранил греков за незаконное поставление митрополита Киприана на русскую митрополию и говорил при этом: «мы имеем церковь, а царя не имеем и знать не хотим». «Это нехорошо», - писал московскому князю патриарх, - «святой царь занимает высокое место в церкви, он не то, что другие местные князья и государи. Цари в начале упрочили и утвердили благочестие во всей вселенной; цари собирали вселенские соборы; они же подтвердили своими законами соблюдение того, что говорят божественные и священные каноны о правых догматах и ο благоустройстве христианской жизни; много подвизались против ересей. За всё это они имеют великую честь и занимают высокое место в церкви. И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, всё же до настоящего дня царь получает тоже самое поставление от церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царём и самодержцем ромеев, то есть всех христиан. На всяком месте, где только именуются христиане, имя царя поминается всеми патриархами, митрополитами и епископами, и этого преимущества не имеет никто из прочих князей или местных властителей. Невозможно христианам иметь церковь и не иметь царя. Ибо царство и церковь находятся в тесном союзе, и невозможно отделить их друг от друга».

Таким образом, судьбы церкви и православия, согласно этой теории, теснейшим образом связывались с политическими судьбами Римской империи и положением её императоров. Дальше идут логические обоснования. Так как реальная действительность подрывала убеждение, будто бы это вечное православное римское царство должно всегда находиться в подлинном итальянском Риме, то уже византийцы допустили для объяснения своего собственного положения принцип преемственного перемещения христианского царства. Так как ветхий или подлинный Рим впал в ересь и к тому же попал под власть варвара (по своей сути) Карла Великого, то его место в качестве православного Рима занял Константинополь. Греки, по понятным причинам, не желали проводить далее принцип передвижения и преемства христианского государства и верили, что скипетр вселенской церковно-гражданской власти никогда не выпадет из их рук. Однако действительность показала тщетность иллюзии греков. Их империя дряхлела, слабела и растаскивалась по частям пришлыми варварами.

Флорентийская уния и сопровождавшие её события произвели целый переворот в сознании русских. На московского великого князя неожиданно свалилась крайне ответственная религиозная миссия: стать на страже православия, которое, пошатнувшись в самом своём святилище - Константинополе, грозило исчезнуть во всём мире. Уверенность в себе русским идеологам придало поразившее умы православных современников событие - падение Константинополя. На Руси сразу же взглянули на этот факт, как на явное наказание Божие священному городу за его вероотступничество и как на знамение нового высокого призвания их собственной земли. Москва начинает рисоваться в образе заместительницы изменившего своему назначению православной Византийской империи.

В 1514 году произошло установление дипломатических отношений Москвы с Турцией. Была возобновлена и переписка Русской Церкви с патриархией. В 1518 году в Москву прибыло большое патриаршее посольство, и церковное общение было восстановлено. Греки попытались склонить Москву к ликвидации автокефалии, на что Москва не отреагировала, и вопрос был снят.

Патриарх всея Руси Кирилл, выступая 26 марта 2016 года в Храме Христа Спасителя в Москве описал исключительную роль Марка Ефесского в отстаивании, а возможно и спасении, православия: «Именно он в XV веке практически единолично спас Православие от унии. После того как Константинополь был предельно ослаблен нашествием сарацин, византийский император решил привлечь военную силу западных стран для отражения атак с востока. Но оказалось, что без благословения Римского Папы никто не взялся бы за меч и не пошёл защищать Константинополь. Ради спасения города император принимает решение, согласно которому Православная Церковь должна подчиниться Риму, и это решение поддерживают константинопольский патриарх и большинство епископата. Иерархи отправляются в итальянский город Феррару, а затем во Флоренцию, для участия в соборе, названном Ферраро-Флорентийским. На этом соборе все Патриархи и архиереи подписали унию с Римом, — не подписал только святитель Марк Эфесский, который понимал, что невозможно объединение в силу страха или прагматических соображений, и, что самое главное, невозможно объединение через разделение, ведь те, кто пытался объединиться с Римом, тем самым разрушали единство православного мира. Святитель Марк понял, какая беда угрожала всей Церкви, и, мужественно восстав на Ферраро-Флорентийском соборе, отверг унию. А потом политические обстоятельства изменились, и православным иерархам, подписавшим унию, пришлось от неё отказываться со стыдом и страхом, — но, наверное, этого бы не произошло, если бы не подвиг святого Марка Эфесского».

Таким образом, могло случиться и так, что Русь либо стало бы католической страной под руководством папы Римского, либо, в случае отказа от этого, единственным православным государством. В первом случае у нас была бы и инквизиция, и религиозные войны, которые охватили Европу в XVII веке, уничтожив в некоторых странах до трети населения. Во втором не воевали бы с турками за освобождение православного населения Балкан в XIX веке.

В XV веке отчётливо проявлялась главная жизненная цель русского народа — независимость. Ощутив в полной мере ужасы монгольского ига, особенно на фоне достаточно благополучной жизни до нашествия, все — и народ и князья поняли, что хуже рабского существования ничего нет хуже на свете. Поэтому — независимость любой ценой. Это стало главной идеей существования русского государства, всех его действий, всей его реакцией на внешние влияния. Это твёрдая решимость жить в государственной независимости существенно определяла характер русского народа, прошла через столетия и со временем только усилилась. Независимость любой ценой — это есть одна из загадок русской души, которую Запад не может разгадать.

Когда в Северо-Восточная Русь почувствовала, что политическая свобода от Орды становится реальностью, приобретение духовной независимости от Константинополя стало лишь делом скорого времени.

Но всё делалось постепенно. Посягнув, с своей точки зрения, на права патриарха, русские были очень обеспокоены ожиданием каких-нибудь неприятных осложнений и последствий своего деяния. Была между самими русскими партия, не признававшая законности поставления митрополита Ионы. Дело в том, что Церковь считается единой, но в целях удобства управления она разделяется на несколько административных частей со своей собственной независимой системой управления. Такая самостоятельная часть общей Церкви называется автокефальной. Порядок создания автокефальной церкви определяется Правилами Вселенских соборов, которые являются обязательными для всех Церквей.

Автокефалию новой Церкви может предоставить Вселенский собор, но это дело крайне сложное и крайне редкое. Последний, седьмой, такой собор имел место ещё в 787 году. Исторически более распространённым способом провозглашения автокефалии стала воля епископата, выраженная на Поместном Соборе уже существующей автокефальной Церкви. Причем такой Поместный Собор может не только предоставить автокефалию части своей Церкви, но и упразднить её. Понятно, что автокефалия дается лишь той Церкви, которая доросла до самостоятельной жизни, имеет внутренние возможности существовать независимо от иной церковной власти.

Избрание русскими епископами своего митрополита ещё не означало получение автокефалии. Да официально она и не была объявлена. Это должен был сделать собор Константинопольской (Греческой) Церкви. На тот момент для Русской Церкви главное желание было — самостоятельно выбирать митрополита, а не получать кого-то по решению Константинополя. Обстоятельства сложились для русских столь благоприятно, что Константинополь должен был без возражений, молчаливо признать правильность поставления митрополита Ионы. Последний был поставлен в самом конце 1448 года, а в начале следующего года в Константинополе, вместо умершего устроителя флорентийской унии императора Иоанна Палеолога, вступил на престол его брат Константин XI Палеолог, который объявил себя сторонником православия. Православный император, конечно, не мог винить русских за то, что они поставили себе митрополита независимо от униатского патриарха. Поэтому, когда Константин в 1451 году формально восстановил у себя православие, изгнав патриарха Григория III Мамму, великий князь московский Василий Васильевич в июле 1452 года заготовил для отсылки императору послание, с оправданием самостоятельного поставления у себя митрополита Ионы и с предложением восстановить согласие и союз с греческой Церковью. Поздравив императора с восшествием на прародительский престол «в утверждение всему православному христианству греческих держав и владетельствам русския земли», великий князь изложил ему по порядку всё дело митрополитов Исидора и Ионы. Интересна здесь одна, как бы попутно приводимая, подробность, которая, очевидно, считалась аргументом в пользу домашнего поставления митрополита Ионы. По уверению великого князя патриарх благословил Иону на митрополию ещё в первое его путешествие в Константинополь, когда прежде него на Русь назначен был Исидор. Тогда патриарх будто бы сказал Ионе: «Что делать? ты не успел придти к нам, а мы другого на ту святейшую митрополию поставили и не можем переменить сделанного. Исидор уже числится митрополитом русским. Ты Иона поди на свой стол на рязанскую епископию, а что устроит воля Божия об Исидоре – умрёт ли, или иначе, что с ним случится, ты тогда и будешь после него на Руси митрополитом». Изложив историю Исидора таким образом, великий князь высказал желание устроить законным образом престол русской митрополии с ведома и согласия Константинополя. Князь писал, что направил бы послание и патриарху, да не знает, есть ли тот вообще.

Послание было написано, но не отослано по назначению. Император Константин, теснимый осаждавшим его столицу султаном Мехмеда II, в отчаянии снова бросился в объятия унии и в 1452 году начал переговоры с папой. Узнав об этом, великий князь московский не счёл нужным отправлять в Константинополь заготовленный акт, и вопрос о взаимных отношениях церквей русской и греческой опять остался невыясненным на некоторое, впрочем непродолжительное время.

В 1453 году Константинополь был взят турками. После установления османской власти султан Мехмед Фатих разрешил избрать нового патриарха, которым стал Геннадий II Схоларий, во Флоренции отстаивавший унию, но позднее ставший её противником. Но он был патриархом всего два года. Вплоть до начала XVI века положение константинопольского патриаршего престола было крайне тяжёлым: те или иные лица сменялись слишком часто, будучи заложниками османской власти и враждующих местных иерархов. Кроме того, в течение всей второй половины XV века на Балканах и в Причерноморье происходили бурные события, в ходе чего все суверенные православные государства прекратили свое существование. Последний оплот византийцев – крымское княжество Феодоро (Мангуп) – пало под турецким напором в 1475 году. Поскольку у России не было никаких связей с Константинополем, то в Москве, не имея никаких сведений, константинопольского патриарха считали не только возможным сторонником унии, но и лишённым всякой самостоятельности пленником султана-мусульманина (последнее соответствовало действительности). В 1484 году в Константинополе состоялся церковный собор с участием представителей всех восточных патриархов, на котором уния была осуждена. С этого времени можно было говорить об окончательном, официальном и однозначном расторжении унии со стороны Константинополя. Однако на Руси не могли смириться с зависимостью от патриархата, который теперь вроде бы уже не Константинопольский, а Стамбульский, да ещё и утверждает его не православный император, а басурманский султан.

Приемником Василия II стал его старший сын Иван III, который правил с 1462 по 1505 год. При нём начали налаживаться систематические связи с Европой. Римский папа был заинтересован в том, чтобы установить отношения с Москвой и подчинить её своему влиянию. От папы и пришло предложение устроить брак московского великого князя (его первая жена умерла в 1467 году, когда Ивану не было ещё 30 лет) с племянницей последнего византийского (римского) императора Зоей Палеолог, которая впоследствии получила второе имя София. После взятия Константинополя турками брат убитого императора Константина по имени Фома бежал с семейством в Италию. Там он и умер, оставив детей на попечение папы. Дети были воспитаны в духе Флорентийской унии, и папа надеялся, что выдав Софью за московского великого князя, он получит возможность ввести унию в Москву. Свадьба состоялась, но папский легат, сопровождавший невесту, ничего не добился, а сама Софья ему помогать не стала.

После женитьбы психология Ивана стала постепенно меняться. У него появилось новое, непривычно высокое представление о своей власти. Женившись на греческой царевне он стал считать себя как бы преемником исчезнувших византийских императоров. Иван принял византийский герб — двуглавого орла.

Естественным образом встал о взаимоотношениях с Церковью. Византийский император был защитником христиан, следовательно, после гибели империи эта задача логично переходила на московского великого князя. Действительно, это было самое большое по площади да и по числу христиан православное государство. Мало того, это было единственное независимое, то есть существующее в реальности православное государство. Но в традициях византийских императоров было опекать и в определённой степени руководить деятельностью Церкви. Это пошло ещё с Константина Великого. Императоры фактически назначали патриархов. Это давало моральное право также поступать и московским государям, коль скоро они приняли на себя преемственность императорам Восточной Римской империи.

Но, с другой стороны, московские митрополиты рассчитывали стать полностью самостоятельными, поскольку ранее они подчинялись константинопольскому патриарху, от начальства которого теперь освободились. Ситуация запутывалась и тем очевидным обстоятельством, что все в Московском княжестве находились в двойном подчинении. Они были, с одной стороны, подданными великого князя, не исключая и священнослужителей; с другой стороны, они были православными верующими и над ними, да и над князем тоже, стоял митрополит. Пока споров ещё не было, и князь с митрополитом жили дружно, но потенциальные основания для конфликта существовали. Однако понятно, что, сделавшись независимой от внешней, заграничной власти, русская Церковь должна была очутиться в большем подчинении от своей местной государственной власти. При установившемся порядке замещения митрополичьей кафедры великий князь имел сильное влияние на выбор первосвятителей, не стесняемое уже ни влиянием Константинополя, ни влиянием ослабевших удельных князей. Взаимотношения его с митрополитами выражались в устоявшихся формах: митрополит призывался на княжеские советы, скреплял княжеские договоры, ходатайствовал за опальных и прочее.

После падения Константинополя в Москве постепенно стало складываться убеждение, что у греков православная вера подверглась искажениям, что в чистейшем виде она сохранилась только на Руси, что всемирной столицей православия поэтому вместо разрушенного Константинополя должна стать Москва, управляемая истинно правоверным, богоизбранным царём. Поэтому уже невозможно было мириться с зависимостью своих митрополитов от константинопольского патриарха, потерявшего авторитет твёрдого хранителя православия.

Патриарх стал теперь рабом мусульманина-султана, который, по примеру византийского императора, завладел правом назначать патриархов. Русскому кандидату в митрополиты пришлось бы, таким образом, получать свою власть от раба неверного султана и приобщиться через это к его рабству. Ужасало и само предположение, что русский митрополит должен был бы в Константинополе представляться (с подарками) султану, а султан мог в церемонии приёма выразить свои претензии на вассальную зависимость от него русского митрополита, как ставленника подчиненного ему патриарха. Возможность такого оборота была невыносимой для патриотизма русских, живущих надеждой сбросить остатки зависимости от ослабевшей Орды и окрылённых надеждами на преемственность великой царственной миссии только что павшей Взантийской державы. Одним словом, русским после падения Константинополя, по всем причинам - внутренним и внешним оставалось отложить в сторону всякие канонические сомнения и начать самостоятельно ставить своих митрополитов собором собственных епископов, что они и начали делать.

Со времени Ионы митрополиты были из местных епископов. После этого все связи России с Грецией по церковным делам стали ограничиваться почти одной только благотворительностью страждущим восточным Церквам. Всё более и более усиливавшаяся подозрительность к чистоте православия Греческой Церкви побуждала Россию отстраняться от слишком близких отношений с греками. Около 1480 года в архиерейскую присягу было включено клятвенное обещание не принимать греков ни на митрополию, ни на епископии, как находящихся под властью неверного царя.

В православном царстве, как было заложено ещё в Римской империи, должно быть два руководителя — император (царь) и патриарх. Царь в Москве был со времени венчания Ивана Грозного на царство. Но патриарха не было — его роль выполнял митрополит, и потому установление патриаршества стало заветной мечтой. Для её осуществления нужно было согласие восточных патриархов. В Москве вели по этому поводу переговоры с антиохийским патриархом Иоакимом, приезжавшим в Москву за милостыней в 1586 году (вся его патриархия было во власти мусульман). В 1588 году Москву посетил константинопольский патриарх Иеремия II. Московское правительство предложило ему остаться на Руси патриархом, и он было согласился. Однако в высшем московском духовенстве не хотели подчиняться чужаку. В качестве компромисса Иеремии предложили жить не в Москве, а во Владимире, но он отказался и, в конце концов согласился поставить на Русь местного патриарха — московского митрополита Иова, что и произошло в 1589 году. Однако в Уложенной грамоте об учреждении патриаршества было помещено высказывание царя Фёдора, согласно которому для создания патриархата в Москве необходимо согласие как «архиепископа Константинополя, Нового Рима, и Вселенского патриарха», так и «прочих вселенских патриархов — Александрийского, Антиохийского, Иерусалимского — и всего собора греческого». Поскольку в Москве тогда находился один лишь патриарх константинопольский Иеремия, потребовалось утвердить на специальном Соборе избрание митрополита Иова на патриаршую кафедру.

В следующем 1590 году собор восточных патриархов (на то время было четыре патриархии) в Константинополе утвердил действия Иеремии, однако на соборе не присутствовал александрийский патриарх (эта должность была в тот момент вакантна), поэтому в 1593 году состоялся ещё один собор, где в присутствии всех четырёх патриархов Иов был утверждён патриархом московским. Соборная грамота начиналась словами: «Святого и священного великого собора, сошедшагося во имя Господа и Бога и Спаса нашего Иисуса Христа в храме Пресвятыя Владычицы нашея Богородицы и всеблаженныя Приснодевы Марии, нареченной, Утешение, в Константинополе, во дни благочестивейшого и боговенчанного Царя Московского и Самодержца всея России Феодора Иоанновича, под председательством святейших патриархов православных, всесвятейшого Иеремии Архиепископа Константина града и Патриарха Вселенского, и блаженнейшого Мелетия Папы и Патриарха великого града Александрии и судии вселенной, имевшого голос всесвятейшого Иоакима Патриарха Божия града великой Антиохии и всего Востока, и всесвятейшого Софрония Патриарха святого града Иерусалима и всея Палестины, в бытность знатнейшого посланника вышереченного Богочестивейшого царя, Григория Афанасьева, при заседании и преосвященнейших архиереев из всякой епархии восточной Церкви православных». На соборе присутствовали три патриарха, но александрийский официально «имел голос» антиохийского патриарха. На соборе присутствовал представитель царя, который назывался титулом «Царь Московский и Всея России».

Александрийский патриарх Мелетий упомянул на соборе Правило 6-е Первого Вселенского собора, в котором определяются особые, большие права митрополитов в известных первенствующих церквях, причем эти митрополиты имели под своей юрисдикцией не только определённое число подчиненных им епископов, но и определенное число обычных митрополитов с подчиненными им в свою очередь епископами. Эти особо важные митрополиты позже получили титулы пап и патриархов. Вначале таким митрополитов было трое: римский, александрийский и антиохийский, затем добавились константинопольский и иерусалимский. Далее Мелетий сослался на Четвёртый Вселенский Собор, где был определён порядок упоминания главенствующих Церквей и также определялось, что такая Церковь должна опираться на крупный и значимый город. Поэтому он предложил: «Да имеет престол константинопольский преимущества равные с престолом древнего Рима, и якоже сей да возвеличивается в делах церковных, будучи вторым по нём: после же оного да числится престол великого града Александрии, потом – антиохийский, а за сим престол града Иерусалима. Итак я признаю справедливым и приглашаю сей святой и великий собор присудить: – престолу благочестивейшого и православного града Москвы быть и называться престолом патриаршим, потому что эту страну Бог удостоил быть царством, – и всей России и северным странам подчиняться сему патриаршему престолу, а патриарху Москвы и всей России и северных стран занимать место после всесвятейшого иерусалимского, как в священных диптихах [список имён, поминаемых по время литургии в православной Церкви ], так и в церковных собраниях, дабы нам соблюсти нерушимыми вышеизложенные правила святых отцов, ему же превышать епископов, митрополитов и архиепископов во всей православно-кафолической Церкви Христовой, а у себя быть и почитаться главою всей области Московской и всей России и северных стран... так же быть и называться братом православных патриархов, по силе сего наименования, сочинным и сопрестольным и равным по сану и достоинству, надписываться и подписываться по обычаю патриархов православных: «Патриарх Московский и всея России и северных стран» – при рукоположении же его соблюдать устав Церкви, заповедующий, чтобы первопрестольный архиерей возглашал молитву. Так я сужу. А святой собор да изречёт мнение своё».

Его предложение поддержали патриархи константинопольский и иерусалимский. Таким образом, московский патриарх был определён равным по сану и чину остальным патриархом, и поминался пятым по счёту среди всех патриархов. Стоит напомнить, что на тот год это была единственная патриархия, находящаяся в христианском государстве. После возведения московского митрополита в сан патриарха, четыре епископа в России были возведены в сан митрополита: новгородский, казанский, ростовский и крутицкий (крутицкий митрополит — бывший епископ сарский и подонский, а ранее — сарайский).

К середине XVII века сложились довольно тесные взаимоотношения между Восточными Патриархами и московскими государями. Греческое духовенство регулярно посещало Москву, получая здесь щедрую милостыню. При этом контакты греческих иерархов с Москвой не ограничивались исключительно церковной сферой. Уже с конца XVI века Восточные Патриархи становятся, «политическими агентами» московских царей. Они доставляют в Москву сведения о политической ситуации в Османской империи. Иерусалимский Патриарх Досифей в одной из своих грамот, адресованных московскому царю, прямо писал: «В вашей богохранимой державе мы имеем чин доносителя». Однако надо иметь в виду, что материальный интерес не был единственным стимулом, побуждавшим греческих иерархов к подобному сотрудничеству. Восточное православное духовенство с воодушевлением воспринимало и всячески поддерживало политическое усиление Москвы, надеясь, что со временем именно московский царь поможет грекам свергнуть ненавистную власть турок.

Деятельность восточных иерархов в пользу политических интересов Москвы вызывала беспокойство турецкого правительства, которое пристально следило за всеми контактами патриархов с русскими послами. За тайные связи с Москвой был повешен патриарх Парфений, а за поездку в Москву лишились кафедр Александрийский патриарх Паисий и Антиохийский Макарий. Во второй половине XVII столетия московским послам в Константинополе позволяли встречаться с патриархами лишь после решения всех политических дел с визирем.

Воссоединение киевской митрополии с Русской Церковью в XVII веке

С правобережного Приднепровья население отхлынуло на запад в Карпатские горы. Князь Даниил Романович, возвращаясь из Венгрии, остановившись ночевать в Синеводском монастыре, на рассвете увидал "множество бежащих от безбожных татар". На переселении народа в Галицко-Волынскую землю основана была и вся деятельность князя Даниила Романовича по восстановлению русских земель. После ухода монгольских войск Даниил начал строить в своей земле новые города и восстанавливать старые. К нему приходило всё больше людей, и он старался обеспечить им безопасность. В конце концов народу у него набралось так много, что Даниил попытался скинуть власть монголов, но из этого ничего не вышло.

В XIV веке Галицко-Волынская земля называлась уже Малой Русью в отличие от Великой, лежавшей на северо-востоке. Юрий II, последний Галицкий князь, в одной грамоте 1335 года называет себя dux totuis Russie Minoris. Из грамоты прямо видно, что это название относилось к землям Галицкой и Волынской. Название dux totuis Russie Minoris встречается и в грамотах Константинопольской патриархии XIV века. Появление этого названия служит характерным указанием на то, что юго-западная Русь к тому времени сосредоточилась именно в Галицкой и Волынской землях, что здесь были её политические, религиозные и культурные центры.

Ко времени этого сосредоточения надо относить и окончательное образование малорусской народности, которая с течением времени покрыла племенное разнообразие населения в юго-западной Руси. Основным элементом этой народности сделались те племена, которые наиболее уцелели в юго-западной Руси после татарского погрома. Какие же это были племена? По соображению с сообщениями начальной летописи и позднейшими данными можем остановить наше предположение главным образом на волынянах и карпатской руси (белых хорватах). Эти племена поглотили в себе части других племен, сбитых кочевниками на запад, прежде всего уличей и тиверцев, затем древлян и полян, быть может и часть северян, ассимилировали их и претворили в единую народность. Навстречу этим историческим соображениям как раз идут и соображения тех филологов, которые усматривают особенности малорусской речи впервые в памятниках, писанных в Галицкои Руси. Итак, по отношению к этнографической эволюции, совершавшейся на юго-западе Руси, монголы явились только завершителями дела своих предшественников - печенегов и половцев.

Ослабление западной и юго-западной Руси. Процесс распада Руси не ограничился только окончательным разъединением северо-восточной и юго-западной Руси. Татарское нашествие разрушительным образом повлияло и на ту группировку западно-русских областей которая установилась было в начале ХIII века, как бы предвещая собой образование государств Белорусского и Малорусского. Татарский погром расстроил прежде всего ту группу, в состав которой входили земли Смоленская, Полоцкая и Киевская. Киевская земля, совершенно разоренная татарами, отошла от Смоленска сначала под власть суздальского князя, затем под непосредственную власть татар, а затем под власть путивльских Ольговичей (в начале XIV века). Все связи Киевщины с Смоленском прекратились: ни один из смоленских князей после татарского погрома уже не сидел ни в Киеве, ни в киевских пригородах. Таким образом, татарское разорение не только прямо, но и косвенно ослабило Смоленскую землю, лишив ее той помощи, которую прежде доставляла ей Киевская земля. Это обстоятельство не замедлило отразиться на отношениях Смоленска к Витебску и Полоцку. Обессилевшие смоленские князья уже не в состоянии были сохранить свое влияние в Витебске и Полоцке. Витебск и Полоцк примкнули к новой политической силе, которая выдвинулась на западе во второй половине ХIII века, к Литве. Полочане приняли к себе на главный стол Товтивила, одного из пленников великого князя литовского Миндовга, а витебский князь признал себя вассалом Миндовга. Так, земли, входившие прежде в состав Смоленской политической системы, потянули в разные стороны и вся эта система разрушилась.

Такая же участь постигла в конце концов и Галицко-Волынскую группу. Галицко-Волынская земля после Батыева погрома значительно оправилась было от разорения благодаря реставрационной деятельности Даниила Романовича. Могущественный галицкий князь держал в послушании у себя не только своих родичей, но и князей пинских и имел решительный перевес над Литвой. Этот перевес едва было не привел к подчинению Литвы: на великом княжении в Литве одно время сидел сын Даниила Шварно. Таким образом, Галицко-Волынская политическая группа готовилась было превратиться в обширное западно-русское государство. Но этому в конце концов не суждено было статься. - По смерти Даниила Галицко-Волынскую землю постиг новый татарский погром, который нанес такой удар ее могуществу, от которого она уже не могла оправиться. В 1283 году хан Телебуга предпринял поход на Польшу. Татарские полчища наводнили Галицко-Волынскую землю и причинили ей страшные опустошения. Главные силы татар схлынули в Польшу, но часть осталась кормить лошадей на Волыни. Эти татары, по рассказу летописи, "учинили пусту" всю землю Владимирскую. Бесчисленное множество народа, сбежавшегося во Владимир, перемерло от "остою"; а кто выезжал за город "в зажитье", того татары либо убивали, либо забирали в плен. Подобное же произошло и в Галицкой земле, где Телебуга гостил две недели на обратном пути из Польши. Князь Лев Данилович по уходе татар не досчитался 12,5 тысяч человек в одном своем уделе. Погром сильно ослабил Галицко-Волынскую землю, и она уже не могла сохранить своего перевеса над Литвой. В начале XIV века литовские князья отняли у галицко-волынских князей Берестейскую землю, а вслед за этим заняли Пинскую область, где сидели прежде подручники галицко-волынских князей. Наконец, литовский князь Любарт, женившись на дочери владимирского князя, утвердился на Волыни и оторвал ее от союза с Галицкой землей.

Лишившись всех своих союзных земель, а в конце концов и династии, Галицкая земля не могла уже удержаться самостоятельно. В 1349 году после борьбы с литовскими князьями ее занял польский король Казимир Великий и уже надолго и накрепко связал ее с Польшей, Так распалась юго-западная группа, начавшая было превращаться в особое Малорусское государство (последние князья галицкие, как выше было указано, называли себя королями Галиции, Лодомерии и всея Малыя Руси).

В Западной Руси монгольское иго длилось около одного столетия и пало около 1350 года - то есть, на сто лет раньше, чем ему пришел конец в Северо-Восточной Руси. На смену монгольскому владычеству в Западной Руси пришло господство Польши и Великого княжества Литовского.

Β Малороссии с 1648 года поднялось еще небывалое по размерам казацкое восстание против польского владычества под предводительством знаменитого гетмана Богдана Хмельницкого. Для успокоения этого опасного восстания поляки, по Зборовскому трактату, обещали православным восстановить все их права, митрополиту дать место в сенате, города, в которых были православные школы, освободить от пребывания иезуитов, обещали даже подумать об уничтожении унии в Украине и Литве. Но когда восстание несколько поуспокоилось, все эти обещания были забыты. Второе восстание Хмельницкого кончилось неудачно, и в новом Белоцерковном трактате об унии и сенаторстве митрополита не было уже и помину; вся польская Русь очутилась в прежнем невыносимом положении. Тогда тысячи переселенцев устремились из нее на восток, в Московское государство. К Москве же обратился наконец и сам Богдан, и в 1654 году Малороссия присягнула на московское подданство. Последовавшая затем война России с Польшей кончилась тем, что по перемирию 1655 года Польша должна была уступить России всю Малороссию и Белоруссию. После этого в Смоленске, Полоцке, Могилеве, Вильне и других городах завоеванного края началось повсеместное восстание православия и истребление унии с католичеством. Β Москве надеялись, что после возвращения этих искони русских земель вскоре должны будут снова соединяться между собой и обе доселе разделенные половины Русской церкви; патриарх Никон титуловался уже патриархом всея Великия и Малыя и Белыя Руси; но последствия долго не оправдывали этой надежды.

Β вопросе ο своем подчинении Москве западная Русь разделялась на две партии. Народная масса и простые казаки всегда стремились под царя православного; им сочувствовало белое духовенство. Но шляхетство и казацкая старшина тянули к шляхетской Польше; этой партии сочувствовало высшее духовенство, для которого номинальная зависимость от константинопольского патриарха была выгоднее действительной зависимости от патриарха московского. Митрополит киевский, преемник П. Могилы, Силъвестр Коссов долго не изъявлял покорности царю и московскому патриарху; отговариваясь страхом польской мести, он даже и после присяги киевлян царю пред боярами продолжал просить царя, чтобы малороссийская иерархия была на прежних правах оставлена в ведомстве греческого патриарха. Преемник Сильвестра (с 1657 года) Дионисий Болобан решительно отказался принять посвящение в Москве и явно тянул к Польше, приверженцем которой был и гетман Выговский. Скоро оба они совсем перешли в польское подданство. Управление западно-русскою церковью, вместо Дионисия, в Москве порешили возложить пока на наместника. С согласия царя Питирим (управлявший патриаршеством) определил на эту должность известного царю нежинского протопопа Максима Филимонова, посвятив его (1661 г.) после пострижения с именем Мефодия в епископа Мстиславского. Но его наместничество не было признано ни греческим патриархом, ни многими западными иерархами. Митрополит Дионисий не признавал даже его епископства и посвятил другого епископа на ту же мстиславскую кафедру, Иосифа Тукальского. Много повредил Мефодию и Никон, наложив за его посвящение анафему на Питирима.

После измены Выговского Малороссия разделилась на две половины - польскую за Днепром и русскую по левую сторону Днепра; пошли междоусобия и измены гетманов. Общая смута отозвалась и на церковных делах. После смерти Дионисия в 1663 году на западной стороне Днепра одной партией был избран в митрополиты епископ Иосиф Тукалъский, другой - Антоний Винницкий Перемышльский. Неизбежная смута между ними не разыграласьтолько потому, что в следующем году Иосиф попался в плен к полякам и 2 года томился в тюрьме. На восточной стороне продолжал управлять церковными делами Мефодий, но войдя во вкус независимой иерархической власти, и он вскоре перешел на сторону польской же партии, несмотря на то, что всем своим значением обязан был Москве. Когда гетман Брюховецкий стал хлопотать ο присылке настояшего митрополита из Москвы, Мефодий вместе с Иннокентием Гизелем, печерским архимандритом, и с другими лицами из монашествующего духовенства решительно объявили, что все они запрутся в своих монастырях, и разве их за ноги оттуда выволокут, тогда только в Киеве будет московский митрополит. Противомосковской партии много помогало распространившееся тогда по Малороссии недовольство Москвой за Андрусовский мир, по которому Россия уступила полякам все свои литовские завоевания и всю заднепровскую Малороссию, оставив за собой только один Киев, и то на два года. Гетман заднепровья Дорошенко поддался Турции, надеясь освободиться от польской неволи с ее помощью, как прежде Хмельницкий освободился с помощью Москвы. Турецкая партия усилилась и на восточной стороне, так как прошел слух, что царь и остальную Малороссию хочет отдать под унию и короля. К ней пристали и Мефодий с Брюховецким, потому что Дорошенко посулил за это первому независимую митрополию, а последнему - гетманство на обеих сторонах Днепра. Но лишь только Брюховецкий изменил, променяв царя на султана, как Дорошенко убил его, желая сам остаться гетманом над обеими сторонами. Обманул он и Мефодия. Еще раньше этого он освободил из плена Иосифа Тукальского.

Последний немедленно снял с Мефодия сан и приговорил его к заточению. Мефодий бежал в Москву, но и здесь подвергся заточению в монастыре за измену.

На восточной стороне Днепра, однако, не хотели повиноваться Иосифу; всеми церковными делами управлял здесь, вместо Мефодия, старший из епископов Лазарь Баранович Черниговский. Несмотря на то, что константинопольский патриарх единственным законным митрополитом Киева считал Иосифа, последний должен был оставаться до самой своей смерти (1676 г.) при Дорошенко в Чигирине. Со смертью его церковное управление перешло в руки Лазаря уже на обеих сторонах Днепра. Β 1686 г. Россия заключила с Польшей вечный мир, удержав за собой всю восточную Малороссию и с Киевом; в других русских областях, оставшихся за Польшей, поляки обязались дать православным свободу веры и возвратить православные епархии: Луцкую, Львовскую, Перемышльскую и Могилевскую. Теперь пора было наконец приступить и к избранию общего митрополита. Первым кандидатом был Лазарь, но он не хотел ехать на поставление в Москву. Поэтому, обойдя его, московский патриарх Иоаким поставил в митрополиты луцкого епископа Гедеона Четвертинского. Константинопольский патриарх Дионисий, после соборного совещания с другими патриархами, в 1687 году сам согласился признать зависимость Киевской митрополии от Московского патриаршества. В 1686 году Вселенский Патриарх Дионисий IV и Священный Синод Константинопольской Церкви издали Томос о передаче Киевской митрополии в каноническое ведение Московского Патриарха. Этим важным актом окончательно прекращено было разделение Русской церкви, продолжавшееся около двух с половиной столетий. Единство её, однако, восстановилось не вполне: от нее остались отторгнутыми литовские области и Галиция (примерно соответствует территории современных Ивано-Франковской, Львовской и большей части Тернопольской областей Украины и югу Подкарпатского воеводства Польши; земля бывшего русского княжества со столицей, сначала в Галиче, а позднее во Львове) и без поддержки Малороссии очутились в самом жалком положении.

Схожесть раннего христианства и социализма

Как известно, социализм предполагает равенство людей, в том числе и по богатству, то есть он не допускает наличие бедных и богатых. При этом предполагается общественное распределение доходов общества, чтобы обеспечить имущественное равенство. Идея такого распределения имеет давнюю историю.

Как-то Иисус рассказал притчу о богаче, который не хотел помочь бедному и больному Лазарю («Евангелие от Луки»): «Некоторый человек был богат, одевался в порфиру[очень дорогая ткань, окрашенная в пурпур] и виссон [дорогая ткань] и каждый день пиршествовал блистательно. Был также некоторый нищий, именем Лазарь, который лежал у ворот его в струпьях и желал напитаться крошками, падающими со стола богача, и псы, приходя, лизали струпья его. Умер нищий и отнесен был Ангелами на лоно Авраамово [в рай попасть он не мог, поскольку врата рая открылись только после смерти Иисуса]. Умер и богач, и похоронили его. И в аде, будучи в муках, он поднял глаза свои, увидел вдали Авраама и Лазаря на лоне его и, возопив, сказал: отче Аврааме! умилосердись надо мною и пошли Лазаря, чтобы омочил конец перста своего в воде и прохладил язык мой, ибо я мучаюсь в пламени сём. Но Авраам сказал: чадо! вспомни, что ты получил уже доброе твоё в жизни твоей, а Лазарь – злое; ныне же он здесь утешается, а ты страдаешь». Почему же богач, не сделавший на первый взгляд ничего дурного, попал в ад? Потому, что имея богатства более необходимого он не поделился с неимущим. Выдающийся проповедник Иоанн Златоуст (341-407) в своих беседах «О Лазаре» разъяснил смысл слов Иисуса: «Итак, из этого мы научаемся, что, когда мы не подаём милостыни, то будем наказаны наравне с похитителями. Эти имущества Господни, откуда бы мы их ни собрали; и если мы уделим из них бедным, то приобретем великое богатство. Бог попустил тебе иметь больше других не для того, чтобы ты тратил на блудодеяние, и пьянство, и пресыщение, и дорогие одежды, и на другие предметы роскоши, но для того, чтобы ты уделял нуждающимся. Как казнохранитель, получивший царские деньги, если не раздаст их кому приказано, а истратит на собственную прихоть, подвергается наказанию и погибели; так и богач есть как бы приёмщик денег, следующих к раздаче бедным, получивший повеление разделить их нуждающимся из его сослужителей; посему, если он истратит на себя сколько-нибудь сверх необходимой нужды, то подвергнется там жесточайшей ответственности; потому что имущество его принадлежит не ему собственно, но его сослужителям».

Притча, конечно говорит не конкретном человеке, а обо всех, кто имеет много денег и имущества. И если они не делятся с другими, то только за одно это попадут в геенну. Смысл притчи в том, что если некий человек по соизволению Божьему получил какой-то доход, то должен оставить себе необходимое для нормальной жизни, а остальное отдать тем, кому для такой жизни не хватает денег. Бог дал такому человеку некоторое богатство для того, чтобы он его распределял среди других. Ежели он этого не делает, то присваивает себе чужое и нарушает закон, установленный Всевышнем. Много позже, в середине XIX века во Франции виднейший теоретик анархизма Пьер Жозеф Прудон (1809-1865) в книге «Что такое собственность» писал: «Если бы мне надо было ответить на вопрос: "Что такое рабство?" я ответил бы: это убийство, и мысль моя была бы сразу понятна. Мне не было бы нужды в длинных рассуждениях, что право отнять у человека его мысль, волю, его личность, есть право над его жизнью и смертью, и сделать человека рабом, значит — убить его. Почему же на другой вопрос: "Что такое собственность?" я не мог бы ответить просто, не боясь быть не понятным: это кража, тем более, что второе предложение является лишь перефразированным первым».

Оба высказывания столь, на первый взгляд, разных людей фактически утверждают, что богатство — это присвоение чужой собственности. Богач из притчи Иисуса присвоил себе то, что должен был отдать Лазарю. И архиепископ Иоанн Златоуст и анархист Прудон говорили о социалистических принципах. Можно ли христианство назвать религией социалистической? Во всяком случае, христианство придерживается социалистического принципа распределения. Но несоблюдение этого принципа будет наказано уже после физической смерти.

Апостол Павел в своих посланиях утверждал, что надо подчиняться существующей власти, пусть даже и несправедливой. А хозяева должны заботится о своих слугах и рабах. А в загробной все ли будут равны? Тоже нет. Праведники, с христианской точки зрения, попадут в рай. А там не будет смысла говорить о равенстве, поскольку нечего будет сравнивать: у всех останутся только духовные потребности, болезней и смерти не будет, еды будет вдоволь. Чем там будут люди заниматься — Библия не указывает. Но помимо праведников есть ещё и грешники, которые попадут в ад, где будут мучиться. Таким образом, и в потусторонней жизни не будет равенства между людей.

Особенность христианства в том, что оно не призывает менять устройство земного существования, поскольку считает его временным и ничтожно малым по сравнению с вечной неземной жизнью. И вся борьба с несправедливостью сводится к увещеванию жить праведно и к угрозе наказания вечными муками в геенне. Поэтому дело не в том, верите ли вы в Бога, а в том, верите ли в загробную жизнь и последующее после смерти наказание. И от этого зависит, будете ли вы бороться за справедливость сейчас или примете текущую земную жизнь как неизбежную и станете ждать награды за понесённую несправедливость в своём существовании после смерти. Анархист Прудон в Бога и загробную жизнь не верил и призывал добиться справедливости для людей в земной жизни. При этом он считал, что первоначальное учение Иисуса было по существу социалистическим: «Вдруг является человек, называющий себя Словом Божиим; и до настоящего времени ещё неизвестно, кто он был, откуда явился и кто мог внушить ему его идеи. Он всюду возвещает, что существующему обществу наступит конец, что мир будет обновлён, что священники змеи, адвокаты невежды, философы лицемеры и лжецы, что господин и раб равны, что ростовщичество и всё подобное ему – кража, что собственники и люди, ведущие роскошную жизнь, будут ввергнуты в геенну огненную, между тем как люди бедные, чистые сердцем населят места отдохновения. К этому он прибавлял ещё много других, не менее необыкновенных вещей.

Этот человек — Слово Божие — был по доносу арестован священниками и законниками как враг общества, и священники сумели заставить народ требовать его смерти. Но это юридическое убийство, переполнив чашу их преступлений, не могло заглушить учения, проповеданного Словом Божиим. После его смерти первые его последователи разошлись во все стороны, проповедуя то, что он называл благою вестью, создавая миллионы миссионеров, и погибли, выполнив свою задачу, от рук римской юстиции. Эта упорная пропаганда, борьба между палачами и мучениками велась почти триста лет, к концу которых мир оказался обращённым. Идолопоклонство было уничтожено, рабство упразднено, распущенность уступила место более строгим нравам, презрение к богатству доходило подчас до отказа от собственности. Общество было спасено отрицанием его принципов, уничтожением его религии, нарушением наиболее священных прав его; идея справедливости во время этой революции достигла такой широты, какой до тех пор никто ещё и не подозревал. Справедливость существовала для одних только господ, теперь она стала существовать и для слуг.

Между тем новая религия вовсе не принесла всех своих плодов. Общественные нравы, правда, несколько улучшились, гнёт немного уменьшился, но в общем семя Сына Человеческого, упавшее в языческие сердца, создало только quasi–поэтическую мифологию и бесконечные распри. Вместо того чтобы заняться практическими выводами из принципов морали и власти, провозглашённых Словом Божиим, люди занялись догадками о его рождении, о его происхождении, о его личности и поступках. Его притчи комментировались, и из столкновения наиболее странных взглядов на неразрешимые вопросы и на непонятные тексты возникла теология, которую можно определить как науку о бесконечно абсурдном».

Идея схожести раннего христианства и социализма была весьма распространена в XIX веке. Выдающийся русский философ Николай Александрович Бердяев (1874-1948) считал, что Иоанн Златоуст был настоящим коммунистом своего времени, представителем константинопольского пролетариата («Существует ли в православии свобода мысли и совести»). А вот парадоксальный на первый взгляд отрывок из работы Энгельса «К истории первоначального христианства»: «Это пламенный призыв к сотоварищам ревностно вести пропаганду, смело и гордо провозглашать себя приверженцами своей веры перед лицом противников, неустанно бороться против внешних и внутренних врагов, — и, поскольку речь идет об этом эти обращения с таким же успехом могли бы быть написаны каким-нибудь пророчески настроенным энтузиастом из Интернационала». Кто бы мог подумать, что здесь Энгельс пишет об «Откровении Иоанна Богослова» («Апокалипсисе»).

В той же работе Энгельс признавал наличие общих элементов христианства и социализма: «В истории первоначального христианства имеются достойные внимания точки соприкосновения с современным рабочим движением. Как и последнее, христианство возникло как движение угнетённых: оно выступало сначала как религия рабов и вольноотпущенников, бедняков и бесправных, покорённых или рассеянных Римом народов. И христианство, и рабочий социализм проповедуют грядущее избавление от рабства и нищеты». Примечательно, что Энгельс ведёт речь именно о первоначальном христианстве, которое ещё не было государственной религией. И дальше он описывает как бы преемственность христианства и социализма: «Итак, мы видим, что христианство того времени, ещё не осознавшее само себя, как небо от земли отличалось от позднейшей, зафиксированной в догматах мировой религии Никейского собора; оно до неузнаваемости не похоже на последнее. В нём нет ни догматики, ни этики позднейшего христианства; но зато есть ощущение того, что ведётся борьба против всего мира и что эта борьба увенчается победой; есть радость борьбы и уверенность в победе, полностью утраченные современными христианами и существующие в наше время лишь на другом общественном полюсе — у социалистов».

Энгельс считал, что в истории уже был социалистический период. После падения Западной Римской империи, писал он в той же работе, «"социализм", в той мере, в какой он был тогда возможен действительно существовал и даже достиг господства — в лице христианства. Дело лишь в том, что это христианство, — а в силу исторических предпосылок иначе и не могло быть, — хотело осуществить социальное переустройство не в этом мире а в мире потустороннем, на небе, в вечной жизни после смерти, в "тысячелетнем царстве", которое должно-де было наступить в недалёком будущем».

Принципиальным расхождением между христианством и социализмом являются сроки избавления от рабства. Христиане уповают на вечную загробную жизнь, относясь к земной, как кратковременному (по сравнению с вечностью) пребыванию. Ничего, что сейчас плохо — зато потом будет бесконечный рай. Однако, если вы не верите в Царство Небесное, где будет пребывать ваша душа, то рано или поздно возникает желание изменить устоявшийся общественный строй, чтобы улучшить земную и единственную жизнь. Таким образом, различие между христианством и социализмом состоит в вере в загробную жизнь. Социализм такую веру отвергает. А что говорит наука о жизни после смерти? Нет никаких доказательств существования такой жизни. Но нет и доказательств её невозможности. Христианство существование загробной жизни обосновывает Священным Писанием. Реальных свидетельств нет. Воскрешение Иисуса — это только воскрешение, а не потусторонняя жизнь. У нас нет связи с душами после смерти человека. Иоанн Златоуст ещё в IV веке выдвинул гипотезу, что эту связь «перекрыл» Бог, чтобы ею не воспользовался дьявол и не стал излагать свою версию рая и геенны.

Современная физика наличие какого-то другого мира допускает. Обычно имеют в виду так называемые параллельные миры или параллельные Вселенные. Возможно, между ними есть и связь, но если есть, то по нынешним представлениям — односторонняя, то есть из нашего мира в другой переход возможен, а обратно — нет. Экспериментальных подтверждений этим теориям пока нет, но гипотез существует довольно много. Примером может служить разработанная в 1980-х годах физиками Хокингом и Хартлом гипотеза возникновения Вселенной. Теория Хартла-Хокинга должна была устранить внутреннее противоречие теории Эйнштейна, в которой определялось, что наша Вселенная возникла около 14 миллиардов лет назад, но не говорилось, каким образом это произошло. Формулируя свою теорию, учёные пришли к выводу, что Большой взрыв вероятнее всего создал не одну вселенную, а бесконечное их количество. При этом некоторые из параллельных вселенных похожи на нашу: в них существуют похожие на Землю планеты, общества, похожие на наши, и даже схожие с нами люди. Другие вселенные могут быть немного другими — это может быть планета, похожая на Землю, но сохранившая популяции других животных и растений. В третьих всё может быть совсем по-другому: без Земли, возможно даже без звёзд и галактик, с другими законами физики. Это звучит как фантастика, но в соответствии с математической частью теории Хартла-Хокинга такое возможно. Тут возникает проблема: если существует бесконечное число вселенных с бесконечными вариациями законов физики, то теория не может способствовать пониманию того, в какой именно вселенной мы находимся и каковы её особенности по сравнению с другими. Получается, что мультивселенная возникла случайно, а больше мы почти ничего сказать не можем. В ходе развития своей теории Хокинг и Хартл пришли к выводу, что параллельные миры существуют, но законы физики в них должны быть такими же, как в нашем. Это означает, что наша Вселенная типична, следовательно выводы, которые мы делаем из наблюдений за ней, применимы и к другим - параллельным мирам. Учёные полагают, что законы физики, которые мы знаем, существовали не всегда. Они сформировались после Большого взрыва, по мере того, как наша Вселенная расширялась и остывала. То, какие именно законы возникнут, в большой степени зависело от физических параметров Большого взрыва (один из таких параметров - скорость света). Но согласно теории, каким-то образом перескочить из одной вселенной в другую вряд ли получится. И кто знает, что имел в виду Иисус, когда говорил фарисеям: «Вы от нижних, Я от вышних; вы от мира сего, Я не от сего мира» (Инн.8:23)? Иоанн Златоуст полагал, что Иисус говорит о мирских и плотских помыслах. Но Священное Писание — книга глубокая, и может быть, смысл некоторых её глав мы можем понять только сейчас, когда с Божьей помощью получили немалые знания.

В основе социализма лежит материализм, который загробную жизнь отвергает. Согласно «Большому толковому словарю» Л.И. Скворцовой материализм — направление в философии, признающее первичность материи, природы, объективной действительности по отношению к сознанию, мышлению (противоположен идеализму). Связан ли материализм с атеизмом? Нет, не связан. Атеизм отрицает существование бога, как создателя нашего мира, но не занимается определением, что первично: бытие или сознание. Связан ли материализм с наукой — тоже нет, поскольку материализм относится к философии. С другой стороны, христианство основывается на том, что есть реальный Божий мир и душа в человеке, которая этот мир воспринимает. А это, по сути, и есть определение материализма. Таким образом, и социализм и христианство имеют один и тот же базис — материалистический. Мало того, они имеют похожую историю создания: «В самом деле, борьба с всесильным вначале миром и одновременно борьба новаторов между собой — одинаково присущи как первым христианам, так и социалистам. Оба великих движения созданы не вождями и пророками, — хотя у обоих имеется достаточно пророков; оба они — массовые движения. А массовые движения на первых порах по необходимости сумбурны; сумбурны в силу того, что всякое мышление масс вначале противоречиво, неясно, бессвязно; сумбурны они, однако, и в силу той роли, какую на первых порах еще играют в них пророки. Эта сумбурность проявляется в образовании многочисленных сект, борющихся друг с другом по меньшей мере с таким же ожесточением, как и с общим внешним врагом. Так было во времена первоначального христианства, так было в ранний период социалистического движения» (Ф. Энгельс, «К истории первоначального христианства»).

Православие, так же, как и социализм, осуждает главный порок современного общества — безудержное стремление к богатству. Иоанна Златоуста просто возмущала страсть к деньгам: «До каких пор будем мы любить деньги? Я не перестану вопиять против них, потому что они причиною всех зол. Когда же мы насытим эту ненасытную страсть?» (Толкование на 1-е Послание Фессалоникийцам. Беседа 10). Это стремление к наживе люди объясняли разными благовидными предлогами, на что Иоанн возражал (там же): «Но какое благовидное объяснение приводят многие? У меня, говорить, дети, и я боюсь, чтобы и мне не встретилась необходимость переносить голод и бедность, чтобы я сам когда-нибудь не имел нужды в помощи других: мне стыдно просить милостыни. Так поэтому – то ты заставляешь других просить милостыни? Не могу, говоришь, голодать. Так поэтому ты других подвергаешь голоду? Ты знаешь, как страшно просить милостыни, как мучительно томиться голодом. Пощади поэтому своих братьев. Скажи мне, терпеть голод тебе стыдно, а грабить не стыдно? Ты боишься умереть с голоду, а заставлять других, чтобы они умирали с голоду, не боишься? Напротив, в этом нет ни стыда, ни преступления, чтобы самому быть голодным; между тем как подвергать других голоду – дело, влекущее за собой не только стыд, но и тягчайшее наказание. Но всё это выдумка, обман и пустословие. Что действительно вы делаете это не для детей, тому свидетели те из вас, которые хотя детей не имеют и иметь не будут, однако столько трудятся, изнуряют себя и собирают такое богатство, как будто бы надобно оставить его бесчисленному множеству детей. Не забота о детях делает тебя жадным до денег, а душевный недуг».

В реальной жизни люди — разные. По талантам, по трудолюбию, по удаче. Поэтому кто-то сможет получать больший доход, чем другой. Само по себе богатство христианство не осуждает. Иоанн Златоуст говорил: «Богатство не зло если мы захотим пользоваться им, как должно; а зло – гордость и тщеславие. Если бы богатство было злом, то мы все не молились бы войти в недра Авраама [после смерти находившийся рядом с Богом], который имел триста семнадцать рабов, рождённых в его доме. Богатство, следовательно — не зло, а зло — беззаконное употребление его» (Беседы о надписании книги Деяний).

Идея равенства лежит в основе христианства. Апостол Павел писал в своё время галатам: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (Гал. 3:28). Здесь Павел формулирует краеугольное положение сразу двух учений: христианства и социализма. В христианстве все люди — сыны (и дочери) Божьи, без каких-либо национальных и сословных различий. В социализме все люди - трудящиеся, также без каких-либо политических различий. И в том, и в другом обществах идея всеобщего равенства могла реализоваться. Но когда император Феодосий I объявил христианство государственной религией, то сословные и гендерные различия сохранились: остались и рабы, и свободные, и значительные различия в положении мужчины и женщины.

Философ Сергей Николаевич Булгаков (1871-1944) отмечал сходство многих черт марксизма и религии: «Марксизм даёт своим последователям больше, чем может дать всякая научная теория, какими бы достоинствами она ни отличалась; ему свойственны многие черты чисто религиозного учения и, хотя он в принципе и отрицает религию как буржуазную "идеологию", но известными своими сторонами сам является несомненным суррогатом религии. Он объясняет человеку — худо ли, хорошо ли — его самого; отводит ему определённое место в мире и истории, указывает обязанности, даёт цель жизни и деятельности, словом, помогает ему осмыслить своё существование...Несмотря на его относительную научность, в марксизме бьёт горячий ключ социального утопизма, питающий чисто религиозное одушевление. Он имеет и свою эсхатологию в учении о социальном катаклизме (Zusammenbruchstheorie) и "прыжке" из капиталистического царства необходимости в социалистическое царство свободы, в Zukunftstaat, земной рай. Конечно, эти элементы марксизма находятся в несомненном, хотя и несознаваемом несоответствии с его обычной научной сухостью и прозаическим реализмом, но именно в этом соединении научных и утопических элементов, логически противоестественнном, но психологически совершенно понятном, и состоит особенная обаятельность марксизма. Благодаря этому он может под внешней оболочкой научности не только давать удовлетворение запросам разума, но и утолять религиозную жажду абсолютного» («От марксизма к идеализму»).

Поразительную аналогию между развтием христианства и социализма даёт Энгельс в одной из своих поздних работ «Введение к работе К. Маркса "Классовая борьба во Франции с 1848 по 1850 г."», опубликованной в 1895 году. Он отмечает, что о сравнению с революцией 1848 года возможности для вооружённых восстаний резко уменьшились. Но, в то же время, легальная, парламентская борьба становится всё более эффективной для начала проведения социалистических преобразований. Энгельс отмечает, что в Германии социалисты на выборах стали набирать всё больше голосов, как и в общий германский, так и в местные парламенты. Правительство приняло было законы против социалистов, ограничивающие их возможность участвовать в выборах, но их пришлось, в итоге, отменить. В качестве иллюстрации того, как социалистические идеи могут завоевать, в конце-концов, всю Германию, Энгельс приводит историю победы христианства над язычеством: «Почти ровно 1600 лет тому назад в Римской империи тоже действовала опасная партия переворота. Она подрывала религию и все основы государства, она прямо-таки отрицала, что воля императора — высший закон, она не имела отечества, была интернациональной; она распространилась по всем провинциям империи, от Галлии до Азии, и проникла за её пределы. Долгое время она действовала скрыто, вела тайную работу, но в течение довольно уже продолжительного времени она чувствовала себя достаточно сильной, чтобы выступить открыто. Эта партия переворота, известная под именем христиан, имела много сторонников и в войсках; целые легионы были христианскими. Когда их посылали присутствовать на торжествах языческой господствующей церкви для оказания там воинских почестей, солдаты, принадлежавшие к партии переворота, имели дерзость прикреплять в виде протеста к своим шлемам особые знаки — кресты. Даже обычные в казармах притеснения со стороны начальников оставались безрезультатными. Император Диоклетиан не мог долее спокойно смотреть, как подрывались в его войсках порядок, послушание и дисциплина. Он принял энергичные меры, пока время ещё не ушло. Он издал закон против социалистов, — то бишь против христиан. Собрания ниспровергателей были запрещены, места их собраний были закрыты или даже разрушены, христианские знаки — кресты и тому подобное — были запрещены, как в Саксонии запрещены красные носовые платки. Христиане были лишены права занимать государственные должности, они не могли быть даже ефрейторами. Так как в то время ещё не было судей, как следует выдрессированных по части "лицеприятия", судей, наличие которых предполагает внесённый господином фон Кёллером законопроект о предотвращении государственного переворота, то христианам было просто-напросто запрещено искать защиты в суде. Но и этот исключительный закон остался безрезультатным. Христиане в насмешку срывали текст закона со стен и даже, говорят, подожгли в Никомедии дворец, в котором находился в это время император. Тогда он отомстил массовым гонением на христиан в 303 году нашего летосчисления. Это было последнее из гонений подобного рода. И оно оказало настолько сильное действие, что через 17 лет подавляющее большинство армии состояло из христиан, а следующий самодержец всей Римской империи, Константин, прозванный церковниками Великим, провозгласил христианство государственной религией».

Православие и анархизм

Православие в царской России было государственной религией, её рассматривали как составную часть самодержавной системы управления. Поэтому, борясь с самодержавием, или просто отказываясь его поддерживать, многие люди отрицательно относились и к деятельности Русской Церкви. Тот человек, который считал себя сторонником новых, прогрессивных политических течений, таких, как: социализм, марксизм, анархизм, либерализм — считал для себя необходимым отказаться от любой религии, как пережитка прошлого. Здесь, конечно, было противоречие, поскольку большинство из таких людей сохраняло систему нравственных ценностей, которую называли христианской. Все новые политические системы взглядов, попадая в Россию, не могли оставаться равнодушными к православию, считая обязательным для себя борьбу с ним. При этом боролись не с тем православием, которое основано на Священном Писании и Священном Предании Отцов Церкви, а с какими-то своими представлениями о библейских событиях и следствиях из них.

Характерным примером является анархизм. Его ярчайший представитель Михаил Александрович Бакунин (1814-1876) православие не любил, считая его частью российского самодержавия. Свои взгляды на религию и её место в современном ему обществе он изложил в работе «Бог и государство». Основываясь на предположении Дарвина, что европейцы произошли от обезьян, Бакунин составил свою трактовку событий в Эдеме. По его утверждению, «наши Адамы и Евы были если не гориллы, то очень близкие родственники горилл», которые отличались от других животных «способностью мыслить и склонностью к протесту, к бунту, к революции». Бог, по его мнению, враждебен человеческому достоинству и свободе. Почему же он так считает? Ну, во-первых Он «создал Адама и Еву, чтобы удовлетворить неизвестно какому капризу, может для того, чтобы иметь нескольких новых рабов». Однако, в Библии задача Адама сформулирована как владычествовать на Землёю. Это вполне конкретная цель, а не каприз. А тот, кого ставят господином над всем живущим, уж точно не раб. То есть Бакунин, как и подобные ему критики, не удосужился даже внимательно подумать над библейским текстом. Но если ты атеист, и Священное Писание тебя не интересует, зачем тогда хулить христианство, оставь его в покое. Далее Бакунин касается дерева познания добра и зла: «Он [то есть Бог] великодушно предоставил в их [людей] распоряжение всю землю, со всеми её плодами и животными, и только одним ограничил полноту радости жизни; он строго запретил им прикасаться к плодам древа познания. Следовательно, он желал чтобы человек, лишённый всякого познания самого себя, вечно оставался животным, вечно лазал на четвереньках перед Богом „живым“, своим творцом и господином». Здесь Бакунин либо не понял, либо переврал весь смысл этой библейской истории. Упомянутое дерево вовсе не было источником знаний. Весь изначально необходимый набор навыков и знаний был заложен в человека при его создании. Мало того, Бог вложил в человека желание получать новые знания, а также возможность их получать, то есть способность запоминать, анализировать и делать выводы. Человеку было дана, также, свобода выбора. А дерево познания добра и зла было поставлено для того, чтобы человек и начал делать выбор. Ведь было ясно сказано: отведаешь плод с дерева — получишь смерть. Адаму и так было хорошо, зачем ему ещё этот плод? Но человек сделал своё первый осознанный выбор. Далее Бакунин описывает свою версию последствий поедания запретного плода: «Он проклял Сатану, человека и созданный им самим мир, поражая, так сказать, самого себя в своём творении». Здесь опять неправда. Никого Бог не проклинал. Он лишь проклял землю для Адама. Но это означает лишь, что в отличие от Эдема, где Адаму не было нужды заботится о пропитании, отныне человек должен был добывать себе хлеб тяжёлым трудом, поскольку теперь уже земля сама по себе ничего давать не будет.

Далее Бакунин повторяет одни из самых распространённых заблуждений критиков христианства. Первое касается понятия рая и ада: «Ещё если бы божественный Спаситель спас весь род человеческий. Но, нет, в обещанном Христом раю, как мы знаем, число избранных будет очень невелико. Остальные, огромное большинство теперешних и грядущих поколений, будут вечно гореть в аду». Второе заблуждение относится к вмешательству Бога в жизнь людей: «А пока, чтобы утешить их, всеправедный и всеблагой Бог вручает власть над землею Наполеонам Третьим, Вильгельмам Первым, Фердинандам Австрийским и Александрам Всероссийским».

Начнём с загробной жизни. Иоанн Златоуст считал, что рай и геенна (ад) имеют главной своей целью поощрение к совершению добродетельных поступков. Геенна — это наказание за греховное поведение. В первые века христианства детальных описаний ада и рая не было. Изначально полагалось, что рай — это тот самый Эдем, в котором жил Адам. Этот рай был закрыт для всех после ухода Адама, и врата в него открыл Иисус после Воскрешения. А уж после этого туда стали попадать души праведников. Рай — это награда, в нём хорошо и душа там пребывает вечно. Но поскольку местоположение Эдема в Библии достаточно точно описано, то возник вопрос, как там помещается так много душ и почему его никто не видел. Но этот вопрос особенно не обсуждали, справедливо полагая, что познать человеческим умом сие невозможно. Геенна же представлялась как состояние души, которая находится в вечных мучениях после смерти человека. Сама идея ада и рая помимо стимулирования к праведному поведению, имела и логическое обоснование. Часто возникал простой вопрос: почему человек с грешным поведением часто живёт весьма припеваючи, а праведник всю жизнь страдает? Но Бог справедлив, следовательно все своё получат: праведник — в раю, где его душа будет благоденствовать, грешник в геенне, где его душа будет мучится. Причём, всё это будет длиться бесконечно. Но прихожане требовали от священников подробностей, что будет в загробной жизни. Постепенно начался складываться миф о рае и аде. Например, в аду грешники будут вариться в кипящей смоле, что, конечно, внушало страх. Но ведь боль от ожогов испытывает тело, а тело осталось гнить в земле. И что же черти будут засовывать в котёл, если душа нематериальна? Поэтому всё, что придумано про райское наслаждения в раю и мучения в аду к тексту Библии отношения не имеет. Кстати и папа Римский Франциск 27 марта 2018 в беседе с итальянским журналистом Эудженио Скальфари на вопрос о том, куда отправляются после смерти «души плохих людей», ответил: «Они не наказываются. Тот, кто падёт в раскаянии пред Господом, получает Его прощение и занимает свое место в рядах достойных зреть Господа, а тот, кто не раскается и не может быть прощён, исчезает. Ада не существует, существует лишь исчезновение грешных душ». Правда Ватикан позже поспешил пояснить, что слова Папы приводились журналистом по памяти и какие-то детали могли быть пропущены.

Не менее сложен вопрос связи Бога и земной власти. Сложился миф, что Церковь призывала подчиняться действующей власти. Поговоркой стала фраза «Нет власти, аще не от Бога». На церковно-славянском языке это будет как: «Несть бо власть, аще не от Бога». Источником является отрывок из Послания Римлянам апостола Павла: «Всякая душа да будет покорна высшим властям; ибо нет власти не от Бога, существующие же власти от Бога установлены» (Рим 13:1)». Поскольку Бог создал Вселенную, то всё — от него. Но откуда кто взял, что общественные отношения установлены Всевышним? Люди сами их формируют, без какого-либо божественного вмешательства. Есть, правда, одно исключение: народ Израиля, который Бог интенсивно опекал. Но и здесь Он не устанавливал, что есть рабы, и есть цари. Это произошло без Его влияния. Иисус, Бог-Сын, также не касался в своих проповедях имущественных отношений. Даже отрицательно высказываясь о некоторых богачах, Он не призывал всё отнять и поделить. Иисус не вмешивался в человеческие дела, ибо это — право свободного выбора всех людей как жить: в мире и спокойствии, или всё разрушая и истребляя. Но вот потом, согласно Писанию, после смерти человека ждёт Божий суд. В то же время, в мире происходит множество необъяснимых вещей, в том числе и в жизни людей, поэтому всегда возникало предположение, что Бог не оставлял людей своим вниманием. Характерна история апостола Павла. Он был правоверный иудей и жестоко преследовал сторонников Иисуса. Затем, по дороге из Иерусалима в Дамаск внезапно переменился и стал рьяным защитником нового учения. Как он сам рассказывал, Бог дал ему знать о его особой миссии — нести слово Божье не одним иудеям, но и всем другим людям. И дальше в своей жизни Павел получал, по его рассказам, разнообразные указания от Духа Святого, но никогда не говорил, как это происходило. Апостол не был сумасшедшим или вообще сколь-нибудь странным человеком. Он был известен множеству людей как человек твёрдого рассудка и прагматического склада ума. Его просветительская деятельность привела, в итоге, к созданию христианской общины, раскинувшейся по всему миру и насчитывающей более 2 миллиардов членов. Со временем, этот и другие примеры привели к предположению, что Бог управляет судьбой каждого человека, но это лишь гипотеза, не подтверждённая ни текстом Библии, ни экспериментальными данными. Среди многих служителей Церкви стало распространяться мнение, что существующий образ жизни определён Богом, со всем, что есть в земной жизни хорошего и дурного. Но отсюда вытекало и утверждение, что Бог за всё несёт ответственность, в том числе и за существующее зло и несправедливое общественное устройство. Хотя большинство священников старались смягчить нравы людей, улучшить жизнь, утешить в несчастье, находились и такие, которые активно поддерживали существующую власть, даже если она была по своей сущности противна заповедям Иисуса. Такие люди часто имели большое влияние в Церкви, и вели её в направлении, несовместимыми с евангельскими заповедями. Именно это отклонение от истинного пути, особенно часто имевшее место в Католической Церкви, и привело к отходу от христианства многих достойных людей. Но следует признать, устанавливать монархический или республиканский строй либо разрушать их — это дело свободного выбора людей, а не решение Всевышнего. Церковь не должна вмешиваться в политическую жизнь общества. Она может согласиться и с любыми социальными реформами, если они соответствуют евангельским нормам поведения, основанных на справедливости.

Церковь постоянно говорит о Божественной любви к человеку, но Бакунин взаимоотношения Бога и человека сводил лишь к отношению господина и раба. При этом он приписывал религии точку зрения, будто человек своими собственными усилиями не способен найти справедливость и истину, и может достигнуть их только посредством Божественного откровения. Отсюда он делал вывод: «Но раз речь заходит об откровении, то сейчас же появляются на сцену предвозвестники откровения, — мессии, пророки, священники и законодатели, вдохновляемые самим Богом. Эти избранники, святые учители человечества, предназначенные самим Богом, чтобы направлять людей на путь небесного спасения, непременно пользуются неограниченною властью и в самом земном смысле. Все люди обязаны пассивно и безгранично повиноваться им, так как против божественного разума человеческий рассудок — ничто, а против Божественной справедливости не выдержит никакая земная справедливость». Бакунин всё твердит о рабстве, освящаемом Церковью, но вспомним слова Павла «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе». Суть христианства — равенство всех людей, поскольку все равны для Бога. Если взять мировые религии: что христианство, что ислам, что буддизм — все они не совместимы с рабством. Есть ещё один факт, на который критики христианства не обращают внимания. Со времён Иисуса уже не было никаких пророков. Были апостолы, Его ученики. Но они лишь рассказывали людям о своём учителе и Его учении. И никакой истины с неба уже не приходило, и епископы сами должны были искать ответы на возникающие вопросы. Потому и шли такие ожесточённые споры в первые века христианства. И догматы в Церкви появились оттого, что нужно было остановится на каком-то варианте понимания Священного Писания, поскольку во многих случаях истина не была очевидной. Всяческие расколы, и ереси возникали из-за несогласия многих священников с принятыми решениями. Но никогда уже никакой пророк не спускался с неба, что изречь окончательное решение.

Говоря о критике христианства в России, нужно отметить, то в отношении православия она была особенно несправедлива. Вся борьба с религией возникла и развивалась в Европе. И началась она, когда пороки Католической Церкви переполнили чашу терпения. Началась Реформация и появилась новая Церковь — протестантская. Но процесс критики развивался, так что многие люди пришли к выводу, что сама христианская идея — это миф, и стало расти число атеистов, не верящих ни в какого бога. В девятнадцатом веке в Европе начали развиваться и возникать новые политические теории: социализм, марксизм и анархизм, в которых атеизм был обязательным элементом. Эти идеи проникали в Россию, а с ними и вся критика Церкви. Но критика относилась к Католической и Протестантской Церквям. Бакунин писал: «Рабы Бога, люди должны также быть рабами церкви и государства, поскольку государство освящено церковью...Эту истину христианство усвоило лучше, чем все другие существующие или существовавшие религии... и эту истину римский католицизм провозгласил и осуществил с суровой логикой. Вот почему христианство провозгласило себя абсолютной, законченной религией, и апостольскую римскую церковь — единственною законною и божественною церковью». Но проблемы Западной Церкви не стоит переносить на всю религию. Русская Православная Церковь была не защитницей самодержавия, а его жертвой. Патриаршество в России, утверждённое в 1589 году, было ликвидировано в 1721 году решением Петра I. Для управления Церковью был создан государственный орган - Святейший Синод, и Церковь потеряла свою независимость. Как пояснил в интервью болгарским журналистам в марте 2018 года Патриарх всея Руси Кирилл: «В Российской империи, согласно всем законам начиная с Петра I, фактически главой Церкви был император, и Церковь была включена в государственную систему. Она была частью этой системы и очень от этого пострадала, потому что была лишена возможности обращаться к обществу с посланием, касающимся не только личной морали, но и общественных или политических вопросов. От имени Церкви говорил император, а Церковь молчала. Многие проблемы, которые начали возникать еще в XVIII и особенно в XIX — начале XX веков и в конце концов привели к революционным событиям, сформировались в условиях этого вакуума. Церковь не имела возможности напрямую обращаться к людям, её голос по самым важным злободневным вопросам общество не слышало». Поэтому разрушение самодержавия позволяло Русской Церкви вновь получить независимость и восстановить Патриаршество. В отличие от Католической Церкви, православие в России не организовывало кровавых крестовых походов против иноверцев, не убивало десятки тысяч женщин, называя их ведьмами, не сжигало живьём тысячи людей, обвинённых в ереси и инакомыслии. Православные иерархи не были людьми аморальными, что нередко случалось среди римских понтификов, не искажали идей Иисуса, торгуя освобождением от грехов. Римские папы были, как правило, независимы в своих решениях и добровольно поддерживали все правящие режимы в Европе, как раз в обмен за возможность самостоятельно управлять церковными делами. Несправедливо было переносить все грехи Западной церкви на Православную.

Неприязнь к Церкви среди сторонников новых политических течений в девятнадцатом веке доходило до крайности, примером чего является следующий пассаж Бакунина: «Все религии жестоки, все основаны на крови, потому что все они основаны главным образом на идее жертвы, на постоянном жертвоприношении человека ненасытной мстительности божества. В этой кровавой мистерии человек всегда — жертва, а жрец, тоже человек, но только имеющий привилегию божественной благодати, — палач. Этим объясняется, почему священники и жрецы всех религий, самых совершенных, самых гуманных, кротких, всегда имеют в глубине своего сердца, — а если не в сердце, то в воображении, в складе ума, — нечто жестокое и кровожадное». Здесь всё — враньё. Вы можете себе представить злого и кровожадного православного священника? Непосредственно на православие Бакунин не нападал, конкретным предметом его неприязни были Церкви Протестантская и особенно Католическая. Но он делал обобщение на всё христианство, поэтому его критика автоматически переносилась и на Православную Церковь.

Обычно науку противопоставляют религии. Казалось бы, анархист Бакунин, разнося в пух и прах христианство, должен бы всячески ценить науку. Но нет, он и к ней относится столь же подозрительно, как и к религии, опасаясь, что учёные начнут управлять менее образованным обществом: «Вот причина, почему необходимо растворить специальную организацию учёных во всеобщем, равном для всех, образовании, чтобы массы перестали быть стадом, которое пасут и стригут привилегированные жрецы, и взяли бы управление своей судьбой в свои собственные руки... Но пока массы достигнут этой степени образованности, следует ли оставить их под управлением людей науки? Конечно, нет. Для них лучше обходиться вовсе без науки, чем позволить учёным управлять собою. Первым следствием правления этих людей было бы то, что они сделали бы науку недоступной для народа, потому что существующие научные учреждения аристократичны. Учёная аристократия, с практической точки зрения, самая неумолимая, а с социальной — самая надменная и оскорбительная, такова же была бы и власть, установленная во имя науки. Подобный режим был бы способен парализовать жизнь и движение общества. Учёные, всегда надменные, самодовольные и бессильные, захотели бы вмешиваться во всё, и источники жизни иссякли бы под тлетворным дуновением их абстрактностей». Анархисты ни в одной стране не пришли к власти, но их взгляды не умерли и в разных модификациях пропагандируются и сейчас. Но на примере Бакунина, одного из крупнейших идеологов этой политической системы, видно, что в идеологии анархизма неприязнь к религии и к науке может присутствовать в одинаковой мере. Одного этого уже достаточно, чтобы любой учёный с настороженностью относился к критике христианства и, в частности, православия.

«Есть только два средства убедить народные массы в достоинстве какого бы то ни было социального учреждения», — пишет Бакунин. Одно средство, по его мнению — это религия, «этот вечный мираж, который отводит массы в сторону в поисках божественных сокровищ в то время, как гораздо более хитрый правящий класс довольствуется разделением между всеми своими членами — очень неравномерно, впрочем — земных благ, награбленных у народа, включая сюда, конечно, его политическую и социальную свободу. Нет и не может быть государства без религии». Однако в XXI веке правящие классы в религии больше не нуждаются - к обработке сознания населения хорошо приспособлены современные средства массовой информации: газеты, телевидение, радио и Интернет. Религия в большинстве стран не является государственной и больше не служит орудием угнетения. Кроме того, общий уровень жизни значительно вырос, исчезла бедность, а давно замечено, что чем лучше живёт человек, тем меньше он обращается к священнику. В храм человек бежит чаще всего в тех случаях, когда ему тяжело. Поэтому религия как средство «убедить народные массы в достоинстве какого бы то ни было социального учреждения» уже не эффективно. Но гораздо более интересно второе средство, о котором писал Бакунин: «Единственно реальное, но и самое трудное для выполнения, потому что подразумевает уничтожение государства, или, другими словами, уничтожение организованной политической эксплуатации большинства каким бы то ни было меньшинством, — состояло бы в прямом и полном удовлетворении потребностей и стремлений народа, что было бы равносильно полной ликвидации буржуазного класса или опять-таки уничтожению государства». В девятнадцатом веке одним из поводов для подготовки революционных преобразований было крайнее обнищание трудящихся масс. В XXI веке во многих странах бедность практически искоренена. В коммунистическом манифесте было записано, что пролетариям нечего терять кроме своих цепей. Но у большинства людей уровень жизни сейчас достаточно высокий, в том числе и у пролетариев. А в случае каких-либо революционных потрясений их качество жизни существенно ухудшится, поскольку все кардинальные преобразования начинаются с экономических потрясений. Стабильность обеспечивает крепкое государство, поэтому анархические идеи, связанные с ликвидацией государства, в настоящее время мало кого привлекают. Прямое и полное удовлетворение потребностей народа, о котором говорил Бакунин, вполне возможно и при капитализме, который обеспечивает постоянно растущую производительность труда, что, как следствие, приводит к росту благосостояния каждого гражданина. Повышение уровня жизни за счёт роста производительности труда и улучшения качества медицины в решающей степени обеспечивается прогрессом в науке. Для развития науки необходимы хорошее образование и значительные денежные средства. Но всё это может обеспечить только сильное государство. Таким образом, в настоящее время потеряла актуальность вся анархистская критика науки, религии и государства как препятствий для создании нормальной жизни для людей.

Православие и марксизм-ленинизм.

В 1905 году Ленин опубликовал в газете «Новая жизнь» статью «Социализм и религия». Вопросы, обсуждаемые в ней, столь же актуальны и в наше время. Ленин начинает статью словами:

«Современное общество всё построено на эксплуатации громадных масс рабочего класса ничтожным меньшинством населения, принадлежащим к классам землевладельцев и капиталистов».

В нынешнее время определение рабочего класса изменилось. Физический труд большей частью заменён на управление различными механизмами. Значительно размылась граница между рабочими и служащими. Само понятие «трудящийся» стало неопределённым. Строго говоря, капиталист тоже трудится, и зачастую, весьма напряжённо. Главная особенность нынешнего времени в том, что разница в уровне дохода сейчас намного превышает ту, что была во времена Ленина. Возможно, в наше время следует говорить о богачах и прочем народе. Ленин пишет далее:

«Это общество — рабовладельческое, ибо "свободные" рабочие, всю жизнь работающие на капитал, "имеют право" лишь на такие средства к существованию, которые необходимы для содержания рабов, производящих прибыль, для обеспечения и увековечения капиталистического рабства».

Если здесь слово "рабочие" заменить на "наёмные работники", то получим картину нынешних производственных отношений.

«Экономическое угнетение рабочих, — продолжает Ленин, — неизбежно вызывает и порождает всякие виды угнетения политического, принижения социального, огрубения и затемнения духовной и нравственной жизни масс».

Одним из видов духовного гнёта Ленин считал религию:

«Бессилие эксплуатируемых классов в борьбе с эксплуататорами так же неизбежно порождает веру в лучшую загробную жизнь, как бессилие дикаря в борьбе с природой порождает веру в богов, чертей, в чудеса и т.п. Того, кто всю жизнь работает и нуждается, религия учит смирению и терпению в земной жизни, утешая надеждой на небесную награду».

В настоящее время в Западном мире отмечается явный упадок значения религии. В то же время в многих странах права трудящихся существенно улучшились. Это наложилось на общее существенное улучшение жизни за счёт технического прогресса. Постоянно растущий уровень благосостояния снижает значение награды за земные тяготы в раю. Чем выше уровень жизни, тем меньше значение религии. По некоторым оценкам, например, к 2050 году Великобритания перестанет считаться христианской страной, поскольку в ней число атеистов и исповедующих другие культы превысит пятьдесят процентов. Двухтысячелетняя христианская история этой страны закончится. Однако следует отметить, что кардинальное улучшение жизни произошло в меньшей степени вследствие борьбы граждан за свои права, а в основном за счёт повышения производительности труда и автоматизации физической работы. Капитализм сумел воспользоваться невиданными достижениями науки и техники и обеспечить своим наёмным работникам вполне приемлемый уровень существования. Религия, как «орудие духовного гнёта» по характеристике Ленина, уступила свою главенствующую роль тому, что называют средствам массовой информации, сокращённо — СМИ.

Каково же положение религии в современном обществе? Именно то, о котором писал Ленин в своей статье. Он считал, что религия должна быть объявлена частным делом по отношению к государству, которому «не должно быть дела до религии, религиозные общества не должны быть связаны с государственной властью. Всякий должен быть совершенно свободен исповедовать какую угодно религию или не признавать никакой религии, то есть быть атеистом». А это именно то, что имеет место в России, Европе и Северной Америке, если говорить о христианских странах. Ленин требовал покончить «с тем позорным и проклятым прошлым, когда церковь была в крепостной зависимости от государства, а русские граждане были в крепостной зависимости у государственной церкви». Это осуществилось в России после 1917 года. Причём, сама Русская Православная Церковь была союзником социалистов в осуществлении необходимых преобразований. Ленин писал в той же статье:

«Как ни забито, как ни тёмно было русское православное духовенство, даже его пробудил теперь гром падения старого, средневекового порядка на Руси. Даже оно примыкает к требованию свободы, протестует против казёнщины и чиновнического произвола, против полицейского сыска, навязанного "служителям бога". Мы, социалисты, должны поддержать это движение, доводя до конца требования честных и искренних людей из духовенства, ловя их на словах о свободе, требуя от них, чтобы они порвали решительно всякую связь между религией и полицией. Либо вы искренни, и тогда вы должны стоять за полное отделение церкви от государства и школы от церкви, за полное и безусловное объявление религии частным делом». Если же Церковь не сделает этого, значит «тогда, значит, вы всё ещё примазываетесь к казённым местечкам и казённым доходам, тогда, значит, вы не верите в духовную силу вашего оружия».

Ленин не призывал к борьбе против религии, предполагая делать это методом просвещения. Он задаёт в свой статье вопрос: «Отчего мы не заявляем в своей программе, что мы атеисты? отчего мы не запрещаем христианам и верующим в бога поступать в нашу партию?». Отвечая на этот вопрос, он указывает, что программа партии построена на научно-материалистическом мировоззрении, и партийная пропаганда необходимо включает и пропаганду атеизма. В то же время, Ленин понимал, что невозможно чисто проповедническим путём рассеять религиозные предрассудки: «Никакими книжками и никакой проповедью нельзя просветить пролетариат, если его не просветит его собственная борьба против тёмных сил капитализма». Ленин считал, нужно всячески привлекать рабочих к революционной борьбе, независимо от их религиозности:

«Вот почему мы не заявляем и не должны заявлять в нашей программе о нашем атеизме; вот почему мы не запрещаем и не должны запрещать пролетариям, сохранившим те или иные остатки старых предрассудков, сближение с нашей партией. Проповедовать научное миросозерцание мы всегда будем, бороться с непоследовательностью каких-нибудь "христиан" для нас необходимо, но это вовсе не значит, чтобы следовало выдвигать религиозный вопрос на первое место, отнюдь ему не принадлежащее, чтобы следовало допускать раздробление сил действительно революционной, экономической и политической борьбы ради третьестепенных мнений или бредней, быстро теряющих всякое политическое значение, быстро выбрасываемых в кладовую для хлама самым ходом экономического развития».

Таким образом, по мнению Ленина, нет нужды бороться с религией, поскольку её значение уменьшится само по себе в ходе преобразования общества:

«Революционный пролетариат добьётся того, чтобы религия стала действительно частным делом для государства. И в этом, очищенном от средневековой плесени, политическом строе пролетариат поведёт широкую, открытую борьбу за устранение экономического рабства, истинного источника религиозного одурачения человечества».

Ленин во многом опирался на идеи Карла Маркса об отделении Церкви от государства. В 1843 году Маркс написал работу «К еврейскому вопросу». Она была посвящена критике книги Бруно Бауэра «Еврейский вопрос» на тему эмансипации (освобождение от какой-либо зависимости; отмена каких-либо ограничений, уравнение в правах) евреев. Немецкие евреи в те времена добивались государственно-гражданской и политической эмансипации. Но практически все евреи являются иудеями, к которым христиане относятся с предубеждением. Поэтому еврейский вопрос у Бауэра переходит в религиозный. Он в своей книге задаёт вопрос: «Когда еврей хочет эмансипироваться от христианского государства, то он тем самым требует, чтобы христианское государство отказалось от своего религиозного предрассудка. Но разве он, еврей, отказывается от своего религиозного предрассудка?» Решение проблемы, по мнению Бауэра, в следующем:

«Наиболее упорная форма противоположности между евреем и христианином есть религиозная противоположность. Как можно устранить противоположность? Для этого надо сделать её невозможной. Как сделать религиозную противоположность невозможной? Для этого надо уничтожить религию».

Бауэр требовал, чтобы еврей отказался от иудейства, а человек вообще от религии, для того чтобы эмансипироваться в качестве гражданина государства. Маркс отметил ограниченность такой постановки проблемы: «Ни в коем случае нельзя было ограничиться исследованием вопросов: Кто должен эмансипировать? Кто должен быть эмансипирован? Критике следовало бы сделать ещё и третье. Она должна была задаться вопросом: О какого рода эмансипации идет речь?»

Если речь идёт о политической эмансипации, то, по определению Маркса, человек политически эмансипируется от религии тем, что изгоняет её из сферы публичного права и переносит её в сферу частного права, другими словами, религия из дела государства становится исключительно частным делом. Таким образом политическая эмансипация от религии оставляет последнюю в прежней силе и значении, хотя и не в виде привилегированной религии, но при этом не уничтожает действительную религиозность человека. Политический способ эмансипироваться от религии заключается в расщеплении «человека на иудея и гражданина государства, на протестанта и гражданина государства, на религиозного человека и гражданина государства». То есть все мы граждане одного государства, но у каждого своё вероисповедание.

Маркс отмечал, что религиозный человек оказывается в противоречии с самим собой: как гражданин государства, с одной стороны, и как последователь какой-нибудь религии, с другой стороны, поскольку при политической эмансипации для государства религии как бы нет. Это противоречие, как писал Маркс, есть лишь часть всеобщего мирского противоречия — между политическим государством и гражданским обществом. Христианское государство признаёт христианство в качестве своей основы, в качестве государственной религии и потому исключает все другие религии. Государство должно прийти к такому состоянию, при котором оно абстрагируется от религии своих членов. Эмансипация государства от религии не есть эмансипация конкретного человека от религии. Маркс полагал, что завершением христианского государства является, скорее, атеистическое государство, демократическое государство, такое государство, которое отводит религии место лишь среди прочих элементов гражданского общества. Таким образом, одним из признаков демократического государства является отказ от существования государственной религии.

Маркс не считал, что человек должен принести в жертву свою веру, чтобы иметь возможность получить всеобщие права гражданина. Отчасти этими правами человека являются политические права, которые проявляются лишь в сообществе с другими людьми. Они входят в категорию политической свободы, в категорию прав гражданина государства, которые отнюдь не предполагают упразднения религии, следовательно не предполагают, например, упразднения иудейства, равно как и христианства. В ряду всеобщих прав находится свобода совести, то есть право отправлять какой угодно религиозный культ. Вероисповедание прямо признается либо как право человека, либо же как следствие одного из прав человека — свободы. «Из понятия о правах человека, — продолжает Маркс, — отнюдь не вытекает несовместимость религии с правами человека, — наоборот, среди этих прав прямо указано право быть религиозным, быть на любой лад религиозным, отправлять культ своей особой религии. Привилегия веры есть всеобщее право человека».

Почему же советская власть бороться с религией? Такую возможность допускал Маркс в рассматриваемой работе:

«Правда, в те эпохи, когда политическое государство насильственно появляется на свет из недр гражданского общества, как политическое государство, когда человеческое самоосвобождение стремится вылиться в форму политического самоосвобождения, — в эти эпохи государство может и должно дойти до упразднения религии, до уничтожения религии. Но оно может прийти к этому лишь тем путём, каким оно приходит к упразднению частной собственности, к установлению максимума на цены, к конфискации, к прогрессивному обложению, тем путём, каким оно приходит к уничтожению жизней, к гильотине». х элементов гражданского общества, с какой война заканчивается миром».

Согласно Марксу, смена общественного строя неизбежно должно было сопровождаться насилием. Маркс ставил вопрос: какое миросозерцание отрицает насилие? Ответ, конечно: религия, и в частности, христианство. Следовательно, нужно отрицать религию и строить общество безрелигиозного материализма.

Со временем взгляды Маркса на религию менялись. В 17 лет в гимназическом сочинении на тему «Единение верующих с Христом по евангелию от Иоанна» Маркс написал: «Единение с Христом состоит в самом тесном и живом общении с ним, в том, что мы всегда имеем его перед глазами и в сердце своем и, проникнутые величайшей любовью к нему, обращаем в то же самое время сердце наше к нашим братьям, которых он теснее связал с нами, за которых он также принес себя в жертву». Довольно странно читать это в сочинении человека, чьи родители были выходцами из семей потомственных раввинов. В 1815 году, когда Трир и вся Рейнская область отошли Пруссии, прусский король издал указ, чтобы в бывших французских областях всех евреев отстранили от государственных должностей. Отцу Карла Маркса запретили заниматься адвокатурой. Тогда Генрих Маркс перешел в лютеранство, но детей крестить не стал. Он боялся своей семидесятилетней матери, потомка многих поколений раввинов. Лишь после её смерти в 1824 году все дети советника юстиции Генриха Маркса перешли в христианскую веру. Маленького Карла крестили в шестилетнем возрасте. Таким образом, переход в христианство был просто мерой безопасности, что, вероятно, и сказалось на отношении Маркса к религии вообще. Он не стал иудеем, христианство ему было навязано — вот веские причины для критического отношения к религии вообще. Если изначально Маркс выступал за свободу совести, то уже в 70-е годы он выступает против этого либерального принципа и настаивает на борьбе с религией: «Буржуазная "свобода совести" не представляет собой ничего большего как терпимость ко всем возможным видам религиозной свободы совести, а она, рабочая партия, наоборот, стремится освободить совесть от религиозного дурмана» («Замечания к программе германской рабочей партии», 1875 год).

После Октябрьской революции русское культурное общество в ужасе отшатнулось от якобы антихристианского общества, возникшего в России, хотя основная часть русской интеллигенции находилась под влиянием идей материалистов и позитивистов девятнадцатого века и враждебно относилось к Церкви.

Большевиков обвиняли в том, что они пошли путём отрицания христианской правды. Но ведь верхи русского народа сами тысячу раз изменяли христианским заветам и мало думали об осуществлении христианской правды, так что не большевики начали это движение. Всё русское общество, как левое, так и правое, его начало и по разному далеко на этом пути заходило. Зло началось у тех, которые были господами жизни, и лишь завершилось у тех, которые против них восстали. Старая, дореволюционная жизнь была во многом злой и греховной жизнью. И начавшееся движение против большевизма было столь же противоположным христианским заветам, так же попирающих христианскую правду, как и сам большевизм. Это движение зачастую сопровождалось злобой, ненавистью и местью, хотя это и прикрывалось высокими словами.

В религиозно-церковной жизни русской эмиграции существовало течение, которое хотело вернуть Русскую Церковь к её старому положению, забывая, что Церковь была угнетена и унижена, что отношения между Церковью и государством были нетерпимы для православного сознания. В положении Православия до революционной катастрофы была неправда и ложь, которые и вызвали катастрофу. В то же время многие русские христианские мыслители, среди которых выделялся Николай Александрович Бердяев, приходили к выводу, что борьба буржуазного и социалистических обществ не есть борьба добра и зла, — в ней выявлялись лишь две формы зла. Они считали, что подлинной же борьбой была борьба христового и антихристового духа, который проявлялся внешне в полярно противоположных образах. Эти люди ставили задачу на развалинах буржуазного общества строить общество христианское, а не возрождать разложившееся антихристианское старое царское общество. Их мечты получили возможность реализоваться после падения Советской власти в 1991 году.

Социалистическая революция в России уничтожила существовавшее государство и освободило Церковь от государственной зависимости. Возродилось Патриаршество, Церковь стала независимой и самоуправляемой, а религия действительно стало частным делом. В царской России Церковь называлась ведомством православного исповедания, являлась частью государственной машины. И, естественно, когда в результате революции рухнула государственная машина, то и против Церкви был нанесен сокрушительный удар. Правда, не столько потому, что она была частью государственной машины, сколько потому, что учение Церкви расходилось с идеалами тех, кто решил строить на разрушенном фундаменте старой жизни новое здание.

Бердяев, сравнивая положение Церкви при царе и при большевиках, делал несколько необычный вывод, что Советская власть в некотором смысле для православие даже была более благоприятной:

«Трагедия русской монархии и источник её гибели в том заключалась, что она потеряла религиозную опору в Церкви, потому что Церковь в своей иерархии была в полной от неё зависимости. И потому царь начал искать духовной опоры в Распутине. Революция не унижает Церкви, она её гонит и преследует. Гонения и преследования не унижают, они скорее возвышают. Когда священников и епископов расстреливают, это их не унижает, это их делает мучениками за веру. Унижала же Церковь православная монархия, когда она ей покровительствовала, ставила в привилегированное положение и обращала в своё орудие» («Дневник философа», Путь, № 4, 1926 г.).

Отношение Советской власти к Православной Церкви как положение самой Церкви в Советской России было противоречивым. Например, многие люди просто меняли православную веру на марксистско-ленинскую. Любопытный эпизод был описан в одном эмигрантском журнале (Валентин Сперанский, «Религиозно-психологические наброски советской России», Путь, № 5, 1926 г.).

В 1921 году на Пасху в большом зале при 1-Государственной типографии в Петербурге был назначен очередной доклад на антирелигиозную тему. Публика собралась, в основном, фабричная. Референт, молодой человек, как заезженная пластинка, отбубнил вступительную речь, суть которой была в следующем. Все религии всегда были обманом жрецов и правителей, порождением экономического рабства. Наступающая в недалёком будущем всемирная пролетарская революция окончательно уничтожит этот опиум для народа, Христос никогда не существовал, и пытаться теперь воскресить его наивную легенду — совершенно бесполезно. Тем, чем хотели сделать для народов фантастического Христа, тем скоро станет для них реальный Ленин. Председатель собрания подытожил доклад «как выраженный слишком культурно» и пересказать его тем «упрощённым» языком которым в своё время военно-ветеринарные фельдшера объясняли солдатам ковку лошадей.

— Так что вы все видите, товарищи, что заместо пасхи поповской всё человечество станет вскорости праздновать пасху безбожную, пасху революционную. Это экстренно свершится силами пролетариата.

Раздались единичные аплодисменты. Председатель, по-видимому, был склонен усматривать симптом благоприятный в том, что народ безмолвствует.

— Предлагается, товарищи, всем желающим брать слово для дискуссии насчёт антирелигиозности, а кто, значит, ещё верующий, может заявить своё направление.

— Мне разрешите выступить? — спрашивает из последнего ряда старичок-священник с бледным исхудалым лицом. В публике движение — большинство оборачивается назад и оживлённо переговаривается.

— Конечно, гражданин — пожалуйте на эстраду, — милостиво отвечает председатель, — только прошу Вас не отвлекаться от темы и говорить вообще не более десяти минут.

— Мне достаточно и двух минут.

— Так сделайте одолжение, — любезно улыбается председатель.

Священник поднимается неторопливо на кафедру, делает поклон собранию и произносит спокойно-уверенно:

— Христос воскресе!

— Воистину воскресе! — громовым аккордом отвечает ему немедленно подавляющее большинство аудитории. Батюшка поворачивается последовательно направо и налево, повторяя своё пасхальное приветствие, и публика не менее дружно ему откликается тем же хоровым подтверждением.

— Я всё сказал, — заявляет председателю скромный оппонент, и к великому смущению растерянного президиума возвращается на своё место.

Минутная пауза, и аудитория вдруг разражается бурными рукоплесканиями.

Автор статьи, где был приведён этот рассказ, юрист и публицист Валентин Николаевич Сперанский (1877-1957), приводит, также, полученное им из России письмо от апреля 1926 года с описанием безуспешной борьбы большевиков с религией:

«Только 12 лет назад встречал я Пасху в таком светлом жизнерадостном настроении, как нынешнюю. Вы знаете мою трезвую осторожность и моё предубеждение против всяких быстрых и упоительных предсказаний. И вот теперь я первый вам убеждённо скажу, что на безбожном фронте наши властители бьют поспешно и испуганно отбой. Переговоры о советизации церкви окончились жесточайшим крахом...Здоровое и искренне религиозное чувство повсеместно растёт и крепнет. Верующие не только забойкотировали насмерть всех обновленцев, но очень хорошо и крепко объединились сами. Большевики не закрывают глаз на эту смертельную для себя опасность и впадают в тон такого отчаяния, какого у них до сих пор никогда не было...Велик Бог земли русской и превозмогает. Наконец-то мы становимся достойны Его милости».

Большевики вели антирелигиозную пропаганду, но к верующим относились терпимо. В апреле 1921 года Ленин пишет Молотову: «Если память мне не изменяет, в газетах напечатано письмо или циркуляр ЦК насчет 1 мая, и там сказано: разоблачать ложь религии или нечто подобное. Это нельзя. Это нетактично. Именно по случаю пасхи надо рекомендовать иное: не разоблачать ложь, а избегать, безусловно, всякого оскорбления религии. Надо издать дополнительно письмо или циркуляр».

А 21 апреля 1921 года в «Правде», в дополнение к ранее опубликованному циркуляру, ЦК РКП(б) опубликовал письмо, в котором предлагалось при праздновании 1 Мая «ни в коем случае не допускать каких-либо выступлений, оскорбляющих религиозное чувство массы населения».

С другой стороны, 1 мая 1919 года за подписью Ленина и Калинина вышло строго секретное указание Дзержинскому: «В соответствии с решение В.Ц.И.К. и Сов. Нар. Комиссаров, необходимо как можно быстрее покончить с попами и религией. Попов надлежит арестовывать как контрреволюционеров и саботажников, расстреливать беспощадно и повсеместно. И как можно больше. Церкви подлежат закрытию. Помещения храмов опечатывать и превращать в склады».

В телефонограмме Молотову от 12 марта 1922 г. Ленин требовал: «Немедленно пошлите от имени ЦК шифрованную телеграмму всем губкомам о том, чтобы делегаты на партийный съезд привезли с собой возможно более подробные данные и материалы об имеющихся в церквах и монастырях ценностях и о ходе работ по изъятию их». Здесь речь идет об изъятии церковных ценностей (серебра, золота, драгоценных камней) в целях помощи голодающим. В связи с тем что изъятие церковных ценностей подвигалось медленно, Президиум ВЦИК 16 февраля 1922 года постановил: приступить немедленно к изъятию ценностей из храмов всех вероисповеданий и обратить их на покупку продовольствия для голодающих.

Репрессии против священников продолжались двадцать лет, пока Сталин их не прекратил. Нарком НКВД Берия получил следующий опять-таки строго секретный документ: «По отношению к религии, служителям русской православной церкви и православноверующим ЦК постановляет: 1). Признать нецелесообразной впредь практику органов НКВД СССР в части арестов служителей русской православной церкви, преследования верующих. 2). Указание товарища Ульянова (Ленина) от 1 мая 1919 года за № 13666-2 «О борьбе с попами и религией», адресованное пред. ВЧК товарищу Дзержинскому, и все соответствующие инструкции ВЧК-ОГПУ-ЕКВД, касающиеся преследования служителей русской православной церкви и православноверующих, — отменить. 3). НКВД СССР произвести ревизию осуждённых и арестованных граждан по делам, связанным с богослужительной деятельностью. Освободить из-под стражи и заменить наказание на не связанное с лишением свободы осуждённым по указанным мотивам, если деятельность этих граждан не нанесла вреда советской власти» (выписка из протокола № 39 заседания Политбюро ЦК от 11.11.1939). Берия доложил Сталину 22.12.1939 года: «Во исполнение решения ПБ ЦК ВКП(б) от 11 ноября 1939 года за №1697/13 из лагерей ГУЛАГ НКВД СССР освобождено 12 860 человек, осуждённых по приговорам судов в разное время. Из-под стражи освобождено 11 223 человека. Уголовные дела в отношении их прекращены. Продолжают отбывать наказание более 50 000 человек, деятельность которых принесла существенный вред советской власти. Личные дела этих граждан пересматриваются. Предполагается освободить ещё около 15 000 человек» (из книги В. Карпова «Генералисcимус»).

В то же время следует признать, что сложившаяся в Советском Союзе идеология социализма по многим пунктам противоречила евангельским заповедям. Это прежде всего касалось гражданских свобод и праве выбора. Советская власть верила в силу декрета, и декретами, распоряжениям и законами опутывала человека, веря, что всё можно декретировать. Цель советского закона состояла в том, чтобы указать гражданам, что они должны делать. А всякие «права» представляют собой те временно неурегулированные остатки свободы, которые ещё не понадобились для «дела построения коммунизма». Субъективные, другими словами личные, права существуют лишь потому, что они не нужны государству. Государство само определяло, сколько у гражданина оставалось ещё свободы. Никаких неотъемлемых гражданских прав не существовало, а потому и само понятие «гражданин» в Советском Союзе было фикцией.

Христианство не отрицает право как сферу свободы, как условие возможности совершения или несовершения подвигов: ибо, например, необходимо право распоряжаться своей собственностью, чтобы следовать завету Иисуса: «Если хочешь быть совершенным, пойди, продай имение твое и раздай нищим; и будешь иметь сокровище на небесах» (Мф. 19:21). Апостол Павел ставил своей целью разрушить идею фарисейства (свойство и вследствие этого поведение личности, при котором наблюдается двойной стандарт в моральной оценке окружающей действительности и поступков других людей), но он признавал ценность личного права и пользовался свои правом римского гражданина как условие возможности продолжения своей проповеднической деятельности. Если «не человек для субботы, а суббота для человека», то это значит, что цель закона — личность, её развитие, её свобода. Смысл субботы — это право отдыха и право освобождения от низших материальных забот, а не обязанность формального отказаться от любых действий, хотя бы необходимых для спасения жизни. Христианство не утверждает обязанности раздать своё имущество. Оно признаёт святость свободной жертвы, но жертва только тогда есть жертва, когда она не есть выполнение обязанности. Христианство не утверждает ни обязанности богатых отдавать своё имущество, ни права бедных отнимать имущество у богатых. Идея социализма противоположна христианской: это идея отнять, а не дарить.

Христианство признаёт ценностью личную свободу: свободу произвола, свободу греха, свободу греха или подвига. Бог даровал человеку эту свободу, и она не должна быть отнята никакими учреждениями, никакими законами. Человек не должен быть превращён в безгрешный автомат, непогрешимо действующий механизм. Бог ведь мог сделать его таким, но не захотел этого. Право в христианском смысле ограничивает только такую свободу произвола, которая убивает другую личность, уничтожает чужую свободу.

Когда Маркс говорит о свободе, когда коммунисты говорят о свободе, то они имеют в виду нечто совершенно противоположное: у них свобода означает сплошную рационализацию жизни, освобождение коллективного, родового человека от иррациональных (то есть противоречащих рациональному мышлению) сил природы и иррациональных экономических отношений (в этом и состоит противопоставление царства свободы и царства необходимости у Маркса). На место свободы ставится разумность, а на место разумности — коммунизм, ибо только он разумен по убеждению коммунистов. Достоевский образно описал такую свободу, по сути, противоположную русской душе:

«Вы верите в хрустальное здание, навеки нерушимое, то есть в такое, которому нельзя будет ни языка украдкой выставить, ни кукиша в кармане показать. Ну, а я, может быть, потому-то и боюсь этого здания, что оно хрустальное и навеки нерушимое и что нельзя будет даже и украдкой языка ему выставить» («Записки из подполья»).

Такая свобода нерационального произвола, свобода «своеволия», заключающая в себе свободу греха, но зато и возможность заслуги дана человеку Богом: «Я научу вас истине и истина сделает вас свободным». То же самое обещал Маркс и коммунисты: они присваивали себе роль Мессии, с той только разницей, что говорили: «Я подчиню вас истине, и истина сделает вас свободным». Народ в своём произволе, в своей свободе может послать к чёрту «хрустальные дворцы социализма», поэтому коммунисты и отнимали свободу у народа.

Православие в современной России.

После революции 1917 года Православная Церковь вступила в новый период. Его особенность Бердяев описал следующим образом: «Мы присутствуем в истории Православной Церкви при окончании и ликвидации не только петровского синодального периода, но и всего константиновского периода в истории христианства и при начале новой эпохи в христианстве. Церковь по-новому должна будет определить своё отношение к миру и совершающимся в мире процессам. Она должна быть свободна и независима от государства, от царства кесаря, от мирских стихий и вместе с тем более благожелательна к положительным и творческим процессам в мире» («Церковная смута и свобода совести», Путь, № 5, 1926 г.).

В настоящее время можно утверждать, что религия в России переживает возрождение. Американский исследовательский центр Pew Research Center (негосударственный американский центр по изучению общественного мнения, создан в 2014 году; в уставе центра подчеркивается, что он не придерживается каких-либо политических позиций; финансируется The Pew (Пью) Charitable Trusts - объединением частных фондов, созданных в 1948–1979 годах владельцем Sun Oil Company Джоном Пью) представил итоги социологического опроса о религиозной идентичности жителей 18 государств постсоветского пространства, а также Центральной и Юго-Восточной Европы. Как оказалось, с момента распада СССР в регионе стало больше людей, называющих себя православными, а вот количество католиков сократилось. Центр опросил с июня 2015 года по июль 2016 года более 25 тыс. человек в Белоруссии, Болгарии, Грузии, Латвии, Литве, Польше, России и других странах. Православными христианами назвали себя 57% опрошенных, 18% — католиками, мусульман около 10%. О своем атеизме заявили в среднем 14% опрошенных, они преобладают в Чехии (72%) и Эстонии (45%). Исследователи отмечают, что в крупнейших странах выбранного региона наблюдается резкое увеличение доли православных христиан и уменьшение доли католиков. Если в 1991 году 37% граждан России называли себя православными, сейчас таких уже 71%. Схожая тенденция отмечается на Украине (с 39% до 78%) и в Болгарии (с 59% до 75%). При этом в традиционно католических странах число верующих сократилось по сравнению с 1991 годом: в Польше — с 96% до 87%, в Венгрии — с 63% до 56%, в Чешской Республике — с 44% до 21%.

Согласно опросу Левада-центра, проведённого в 2016 году, доля россиян, считающих, что Церковь должна оказывать влияние на принятие государственных решений, снизилась в полтора раза за последние годы: с 42% в 2005 году до 28% сейчас. Не согласны с тем, что Церковь должна влиять на государственную политику, 58% респондентов (51% в 2005 году). Затруднились ответить 14% участников опроса, проведенного 23-26 июня среди 1600 человек в 137 населенных пунктах РФ. По данным социологов, 39% россиян удовлетворены тем влиянием церкви на государство, которое есть сегодня, считая, что церковь и религиозные организации оказывают на государственную политику влияния ровно столько, сколько должно быть. Этот показатель снизился по сравнению с 2016 годом на 17 процентных пунктов. Снижение произошло за счет увеличения числа затруднившихся ответить (с 10% до 24%) и тех, кто считает, что церковь оказывает "слишком много" или "немного больше влияния, чем необходимо" (23% против 17% в 2016 году). Доля респондентов, считающих влияние церкви на политику "недостаточным", составляет 14% (в 2016 году — 16%).

Таким образом, после распада Советского Союза с его монополией на идеологию, по мнению многих людей образовавшийся идеологический вакуум должна была занять Православная Церковь, и по инерции предполагалось, что она также должна была влиять на государственную политику, как ранее коммунистическая партия. Но постепенно в обществе укореняется сформированный ещё Лениным принцип отделения Церкви от государства, и людей в большей степени устраивает, чтобы Церковь не влияла на государство.

В ходе того же опроса социологи также поинтересовались отношением россиян к представителям различных конфессий и выяснили, что в обществе сохраняется традиционно положительно отношение к православию, а восприятие людей иных религий или атеистов за последние несколько лет в целом не изменилось.

При той веротерпимости, которая столетиями существовала в России процент доброжелательного отношения к мусульманам должен быть выше. Здесь, по-видимому, сказываются отголоски событий на Кавказе, когда бандиты любили выкрикивать «Аллах акбар». Кроме того, влияет и постоянно употребляемый термин «исламский терроризм», придуманный на Западе, который враждует со сторонниками ислама уже десятое столетие. Сам по себе ислам с уважением относится к так называемым авраамистским религиям, к которым относятся кроме самого ислама ещё христианство и иудаизм. Выдающийся русский философ и писатель Константин Леонтьев (1831-1891) в своей книге «Из жизни христиан в Турции» приводит разговор одного муллы с молодым турком, полюбившим христианку: «Есть три столба, а которых держится мир. Первый столб золотой и идёт до неба: это наше святое и праведное мусульманство. Второй столб поменьше и сделан из серебра: он также хорош, это вера Авраама, которую исповедуют собаки-жиды, но Авраам через Измаила был и наш праотец; только жиды не приняли праведного Корана. Третий столб тоже к небу идёт и тоже истинный, только покороче тех обоих и сделан из меди - это христианство» (цитируется по В. Розанов «Неузнанный феномен»).

Относительно невысокий, по отношению к другим религиям, уровень доверия к иудеям не имеет реальных причин. Вероятно, ещё проявляются остатки бытовых предубеждений, которые пришли к нам опять-таки с Запада, а точнее с Польши, часть которой в своё время вошла в состав России. На новых землям проживало много евреев, а вместе с ними мы получили и характерный для поляков антисемитизм.

В результате опроса социологи отметили, что продолжается увеличение доли тех, кто считает себя верующим или «в какой-то мере религиозным»: за три года с 35% до 53%. Треть россиян называет себя «не слишком религиозными» (33%). При этом с 2014 года резко сократилось число атеистов - с 26% до 13%.

Однако, как показали исследования, этот прирост числа верующих не сопровождается глубокой верой или чувством значимости религии для внутренней жизни большинства россиян. Косвенно о слабости норм, регулирующих жизнь православного человека, свидетельствует усиливающееся нежелание придерживаться ограничений, предписываемых церковью во время постов: готовность ограничить себя в развлечениях, потреблении спиртного, в сексуальных отношениях и тому подобное за несколько последних лет снизилось в полтора-два раза.

После падения Советской власти в 1991 году началось буквально возрождение Православной Церкви. Правда, число людей, по настоящему верующих и соблюдающих все обряды, осталось невысоким, по оценкам, не более 10% из числа тех, которые считают себя христианами. Но авторитет священнослужителей существенно вырос, число церквей, как восстанавливаемых, так и вновь построенных, быстро увеличивается.

Православная Церковь также, скорее всего, будет меняться. С одной стороны, сохранение догматов, сформулированных в первые века христианства, и верность традициям в обрядах — непременное условие существования православия. Здесь изменения неприемлемы. С другой стороны, психология и взгляды людей меняются, и Церковь должна уметь находить ответы на новые вопросы, которые возникли в самое последнее время. И один из них — для чего нужна людям религия. Чтобы пойти к священнику за утешением, когда на душе станет невыносимо тяжело? Ведь честно говоря, после семидесяти лет насаждаемого атеизма в России православие осталось в виде нравственного закона, который практически не отличался от морального кодекса строителя коммунизма. Прошёл ли уже век христианской веры — кто знает? Философ Василий Васильевич Розанов (1856-1919), вспоминая споры 90-х годов ещё XIX века, писал («Размолвка между Достоевским и Соловьёвым»): «Мне представлялось в ту пору (и чуть ли это не есть довольно распространённое представление), что православие — это древняя и тихая старушка, потерявшая силу, молодость и красоту, но с великим прошлым, а главное, которая никого никогда не обидела».

В старые времена было просто: человек рождался в христианской семье, все кругом были верующими, церковные обряды и праздники являлись неотъемлемой частью повседневной жизни. Сейчас ситуация кардинально другая, и как убедить человека, который родился скорее всего в атеистической семье, верить в явление Иисуса, Воскрешение и загробную жизнь?

Возможно, решение этой проблемы — в восстановлении чистой первоначальной Церкви, без тех отклонений, чуждых евангельским принципам, которые наслоились после придания христианству статуса государственной религии императором Феодосием Великим. Римская империя, а затем и государства европейского континента постепенно сформировались как христианские государства, но народ такого государства был не что иное, как неполноценный народ, поскольку он уже не имел собственной воли. Его истинное существование было воплощено в главе государства, которому он подвластен и который, однако, с самого же начала и по своей природе чужд ему, так как дан Богом, и явился к народу без всякого содействия с его стороны. Законы такого народа — не его рук дело, а представляют собой небесные откровения.

Положение Церкви в нынешнее время в сравнении с серединой XIX века, когда Марксом и Энгельсом формировались основы социалистической теории, существенно изменилось, она стала независимой, и потому — более свободной. В дореволюционное время Православная Церковь в России была под властью государства. Затем наступило тяжелое время гонений, когда речь шла о выживании, и сотни тысяч мучеников и исповедников погибли на территории бывшего Советского Союза, но сохранили верность Православию и Церкви.

В современной России христианство является официальной, наряду с исламом, буддизмом и иудаизмом, но не государственный религией, а является частным делом гражданина в точном соответствии с заветами раннего Маркса и Ленина. Патриарх всея Руси Кирилл в интервью французской газете «Фигаро» описал положение Церкви в России:

«Уровень церковно-государственных отношений в нашей стране во многом подобен среднеевропейскому. В России, если мы говорим о государстве, где проживает большинство прихожан Русской Православной Церкви и находятся органы центрального церковного управления, нет государственной Церкви, как, например, в Великобритании или Дании. У нас Церковь не совершает публичных функций по регистрации браков, как в ряде североевропейских государств. Государство не выполняет для нас функций агента по сбору церковных налогов, как в Германии. Президент России не утверждает назначение епископов, как это делает Президент Франции в Эльзасе, согласно Конкордату 1801 года. Более того, наши священники не получают зарплату от государства в России, зато получают зарплату в Бельгии, где есть наши клирики. Отношения Церкви государства построены на условиях независимости и соработничества в тех сферах, где это удовлетворяет интересам православных граждан. Уровень свободы, которым мы пользуемся, беспрецедентный не только по сравнению с советским временем, но и с синодальным периодом в Российской империи, когда Церковь была редуцирована до уровня министерства по духовным делам».

Русская идея всегда была религиозной идеей. Это есть идея Святой Руси, а не империалистическая идея Великой России. Православие было тесно связано с народом, причём не не только духовно. Розанов с присущей ему поэтичностью описал эту связь: «Христианство не космологично, «на нём трава не растет». И скот от него не множится, не плодится. А без скота и травы человек не проживет. Значит, «при всей красоте христианства» — человек все-таки «с ним одним не проживет». Хорош монастырёк, «в нем полное христианство», а все-таки питается он около соседней деревеньки. И «без деревеньки» все монахи перемерли бы с голоду» («Апокалипсис нашего времени»).

Главная задача Церкви — сеять разумное, доброе, вечное. Для каждого человеческого существа страстная любовь к свободе и глубокое ощущение её ценности исходит, в действительности, из христианства. Даже противопоставляя себя религии, люди часто бессознательно устремляются к христианскому идеалу.

Церковь не говорит: «Живи как попало, а затем в рай или геенну». Она призывает быть добрым и справедливым в этой жизни. Проповедями, примером жизни достойных людей священник убеждает людей жить по простому принципу: не делай людям того, чего не хотел бы, чтобы они делали тебе.

Русская Церковь не чертит политической программы и не даёт конкретных указаний, какой политический или социальный стой нужен. Это всё дело человеческой свободы. Церковь лишь воспитывает и просветляет совесть для того, чтобы человек мог воспользоваться своей свободой по-христиански, и говорит ему, когда он совершает грех.

Роковой ошибкой советской власти была ожесточённая борьба против Церкви - своего союзника в построении справедливого общества. Атеистическая пропаганда была тупой, злобной и лживой. Всё это принесло нашему обществу один только вред. Надо оставить людей в покое, дать им свободу совести, то есть вероисповедания и перестать врать про Церковь и Библию.

Если сравнить положение католической и православной Церквей в Европе, то видим разнонаправленное движение: авторитет Католической Церкви падает, а Православной растёт. В настоящее время население Европы составляет примерно 743 миллиона человек. Из них католиков около 260 миллионов, что составляет 35%. Православных — около 195 миллионов, что составляет 26% населения Европы, включая Россию.

Число христиан в Европе сокращается, а атеистов — растёт. Это во многом определяется и тем, что христианство всегда подвергается гонениям, как во времена Иисуса, так и в наши дни. Но характер гонений изменился. На это обратил внимание ещё Иоанн Кронштадтский (Иоанн Ильич Сергеев, 1812-1908):

«Есть ли ж теперь поношения и гонения за правду, за веру Христову? Есть и будут до скончания мира; потому что ещё не пришло Царствие Божие во всей силе для многих, а для большей части ещё и совсем не пришло; ещё много нечестия и неправды в самых христианских обществах; ещё не связан сатана и свободно обходит землю... Только теперь он гонит не пытками, не казнями, а неверием, мнимым прогрессом (движением вперед), либеральностью, попросту – вольнодумством, без разборчивости к верам и дерзким отрицанием веры; поношением, насмешками, кощунством, клеветою, или гордым невниманием и презрением. Благочестивых людей ныне обзывают именами ханжей, рутинеров, людей отсталых, с узкими взглядами; веру христианскую называют верою черни; христианскую сострадательность – слабодушием и нервною раздражительностию; милостыню – глупою расточительностью; наружную молитву – лицемерием; услаждение и радость молитвенную – идиотством (едва не сумасшествием); напротив, широкую разнузданность плоти или распущенность, угождение всем её бесчисленным похотям – современным прогрессом; отчуждение же от молитвы домашней и общественной, отвержение всякой обрядности в вере, жизнь, непохожую ни на христианскую, ни на жидовскую, ни на татарскую, ни на языческую, а какую-то животную, чуждую всяких обязательств веры, считают известным тоном, признаком современного человека (и космополита, для коего отечество весь мир, а веры никакой). Согласитесь, что жить кому бы то ни было из верующих среди таких людей, весьма неприятно, и счастлив тот, кто среди них не живет; а кто живет, терпи гонения, насмешки, колкости, впрочем не будь и безмолвен, но умей дать ответ о своей вере» («Беседы о блаженствах евангельских»).

Эти беседы были изданы в 1896 году, а ведь они словно о наших сегодняшних делах. Гонения нового типа, можно сказать, интеллектуальные всё нарастают, как будто христианство мешает распространению какой-то новой идеологии, которую называют по-разному, но чаще всего — либеральной. Но ведь западная цивилизация была построена на христианских ценностях, которые являлись фундаментом её морали и нравственности. Если разрушить фундамент, не развалится ли всё здание? Да и другой вопрос всегда возникает: кому и чему в нашей жизни мешает храм Божий и звон колокольный?

А что будет с православием в России? Пока его будущее кажется безоблачным. Священнослужители пользуются уважением и часто выступают по телевидению. Но во многом это объясняется реакцией на безбожие времён советской власти. Положительное отношение к Церкви даже со стороны атеистов связано с пониманием, что Церковь подвергалась совершенно несправедливым гонениям при коммунистах, и православные священники никогда никому не причиняли зла. Но сейчас Русская Православная Церковь находится в ситуации, какой раньше не было. До революции она подчинялась императорской, то есть светской власти. После революции она была практически запрещена. Сейчас нет ни того, ни другого. Церковь оказалась в состоянии первоначального христианства, когда она является самостоятельной организацией, состоящей из добровольных членов. Православный человек свою веру воспринимает как личное дело, никак не связанное с его состоянием, как гражданина государства.

Церковь должна поднимать своё значение в обыденной жизни людей. Но что может дать священник? Утешение, как это было на протяжении столетий? Но может ли он конкурировать с учёным-психологом или психоаналитиком? Пока что в церковь ходят чаще, чем к психологу, но трудно сказать, что будет дальше. У человека в жизни много происходит неприятностей, и зачастую ему требуется не столько утешение, сколько объяснение, почему судьба от него отвернулась. Он придёт в Церковь, а священник ему в ответ: «Читай Евангелие, там всё сказано». Это всё равно, что мальчик спросит папу, почему лампочка даёт свет, а тот ему скажет: «Читай учебник физики. Там найдёшь ответы на все вопросы». Большинству людей трудно понять что учебник физики, что Евангелие. Им нужен учитель, который много знает, много думал, и который может объяснить.

Есть вопросы сложные и, можно сказать, вечные. Один из таких вопросов, привёл русский философ и историк Лев Платонович Карсавин (1882-1952): «Земная жизнь кажется каким-то местом, куда человек послан для временных упражнений или заработка. Он должен на земле себе заработать денег для покупки вечного места в Царстве Небесном; мир создан только для этой цели и, когда она будет достигнута, исчезнет» («Об опасностях и преодолении отвлечённого христианства», Путь, № 6, 1927 г.). Так для чего мы живём: только лишь для того, чтобы стараться не попасть в ад и оказаться в раю для вечного блаженного существования?

Сейчас священник должен отвечать на вопросы, которые раньше даже не возникали. Проще говоря, если в церковь придёт человек и скажет: достоверно известно, что Земля формировалась миллионы лет, а в Библии сказано, что это произошло за шесть дней, то священник должен уметь объяснить это кажущееся противоречие. Бердяев, анализируя положение церкви в XX веке, писал: «Христианство очищенное, освобождённое от плена, которое нельзя уже будет заподозрить в защите классовых интересов и социальных несправедливостей, поставлено перед новой социальной действительностью и должно дать творческий ответ на социальные проблемы наших дней. Прежде всего, христиане должны отказаться от дурной и двусмысленной привычки отвечать не на тот вопрос, который им задают. Когда вас спрашивают, как вы относитесь к данному конфликту рабочих с капиталистами или к коллективным контрактам, то не подобает отвечать: «Мы верим в бессмертие души», или «мы верим в богочеловечество Христа». Подобает дать конкретный ответ именно на поставленный вопрос» («Существует ли в православии свобода мысли и совести»).

Многие верующие люди относятся к Церкви и вере как-то небрежно, хотя это проблема старая, о ней писал ещё в XIX веке замечательный публицист и философ Юрий Фёдорович Самарин (1919-1876): «Мы живём в своей семье, в своём обществе, даже до известной степени в современном нам человечестве; живём так же, хотя ещё в меньшей степени, в своем народе; в Церкви же мы числимся, но не живём. Мы иногда заглядываем в неё, иногда справляемся с нею, потому что так принято и потому что иногда это бывает нужно; например, под влиянием заботы о какой-нибудь нашей выгоде, положим хоть о сбережении наших полей от потрав или наших лесов от порубок, мы вспомним, что Церковь учит нуждающихся терпению и запрещает посягать на чужую собственность. Учит – действительно, но ведь не одному этому, а ещё и другому, и многому другому. Или, например, в одно прекрасное утро, узнав, что на Руси наплодились нигилисты, мы начинаем бросать в них и сводом законов, и политическою экономиею, и общественным мнением Европы, да уж зараз и религией, благо она подвернулась нам под руку. И здесь опять несомненно, что нигилизм осуждается верою; жаль только, что мы вспомнили о ней поздно, с перепугу, и что она нам понадобилась только как камень. Вообще можно сказать, что мы относимся к Церкви по обязанности, по чувству долга, как к тем почтенным, престарелым родственникам, к которым мы забегаем раза два или три в год, или как к добрым приятелям, с которыми мы не имеем ничего общего, но у которых, в случае крайности, иногда занимаем деньги» («Русская православная цивилизация и Запад»).

Периодически возникает вопрос о возможности объединения Православной и Католической Церквей под главенством Папы Римского. Конечно, это дело церковных иерархов, но поскольку при этом возможно и изменение некоторых догматов, а может быть даже и обрядов в православных храмах, то это затрагивает и рядовых верующих. Но здесь возникает простой вопрос, который сформулировал Константин Леонтьев ещё в 1888 году, обсуждая идею философа Владимира Соловьёва об объединении Церквей: «Зачем я пойду в Рим за Соловьёвым? Мне ни для личного спасения, ни для процветания нашей отчизны этого не нужно. Если бы мне было категорически объявлено свыше, иерархически объявлено, что вне Римской Церкви нет мне спасения за гробом, - и что для этого спасения я должен отречься и от русской национальности моей (которая так мне драгоценна), то я бы отрекся от нее не колеблясь, как отрекались первые христиане и от узкой иудейской народности, и от слишком широкой римской государственности (там, где она посягала на их внутренний мир). Но возможность личного спасения видимо признает Соловьёв и на лоне Восточного Православия. Зачем же я пойду в Рим, когда никто, имеющий право духовно мне повелевать, этого мне не предписывает?» («Владимир Соловьёв против Данилевского»). Таким образом, если в жизни христианина (что в земной, что в загробной) от такого объединения ничего не изменится, то нет смысла и в этих хлопотах.

Православная вера является основой жизни российского государства. Основами называются те из начал, правящих жизнью современного нам общества, которые неизменнее других продержались, или с самого зарождения данного общества, или с эпохи его утверждения до наших дней, до современности. Православие - это основа с зарождения ещё с князя Владимира.

Леонтьев подчёркивает (там же), что религия даже для атеиста определяет национальную особенность, поскольку всякая национальная религия есть самая существенная основная черта культурного обособления: ибо весьма многие даже из тех людей, которые в глубине сердец своих в догматы своей народной религии не веруют, учению её в своей личной жизни строго не следуют, гордятся всё-таки ею, как национальным знаменем, находят полезным поддерживать её и для государственной дисциплины, и для национальной своеобразности, и вдобавок ещё нередко любят всей душой её формы и обряды, потому что выросли на них и сроднились с ними. Национальная религия - главная помеха на дороге к Риму, поэтому Православная Церковь всегда будет предметом нападок тех, кто хочет Россию влить в «семью европейских народов», что неизбежно повлечёт потерю независимости, за которую в течение многих веков миллионы подданных и граждан российского государства положили свои жизни.

«Обряд православный есть предмет до того важный по непосредственному психическому действию своему не только на простой народ, но и на образованных людей, что исключительно ему мы несомненно в наше время обязаны тем, что многие полуверующие и даже вовсе в сердце своем неверующие не отпадают окончательно от Церкви. Так как мягкость и впечатлительность современных сердец, сопрягаясь у многих с умственным (вовсе, впрочем, неосновательным) самомнением, делает то, что потребности любви в людях нынче гораздо сильнее потребностей веры, то и не веруя или очень слабо веруя, многие сердцем продолжают Церковь любить. Любовь эта к Церкви легче и удобнее всего находит себе исход в сердечной привязанности к обрядовой стороне, к богослужению. Как ни ленивы наши современники на все то, что не приносит им немедленной практической пользы, но все-таки хоть изредка хочется им постоять у поздней обедни в церкви, причаститься, полюбоваться на крестный ход, прослушать "Христос Воскресе" на Пасхе, поглядеть на какой-нибудь монастырь. Господь знает, скольких людей эти второстепенного достоинства чувства сохранили для Церкви и впоследствии обратили к ней! Если сильная вера в Церковь непременно хоть сколько-нибудь (смотря по характеру личному) усиливает любовь к ближнему, к православной родине, к семье, то любовь к Церкви (выражающаяся обыкновенно в любви к её обрядности) рано или поздно может привести к вере. Захочется жить и руководиться тем, что так нравится.» (Леонтьев, "Владимир Соловьёв против Данилевского").